Другими словами, происходит новое структурирование мира капитала. Заканчивается этап его всемирной самоорганизации, наступает этап всемирного же управления. Мировая буржуазия раньше существовала в виде совокупности буржуазий национальных, каждая из которых прежде всего по отношению к окружающей среде имела в качестве ближайшей «оболочки» пролетариат своей собственной страны, а дальше – весьма аморфную колониальную «оболочку». Сейчас она все больше преобразуется в некоторую целостность в границах всего империалистического лагеря, в которой уже олигархия как управляющий «центр» окружает себя более сложной системой «оболочек» – сначала буржуазия помельче (слой «собственников», «средний класс») развитых стран, затем следующая – все остальное население этих же стран. Все вместе это и составляет «ядро» капиталистического мира, окруженное еще и общей «оболочкой» – всеми остальными («зависимыми») капиталистическими странами – «периферией». Но последние в данной системе также играют неодинаковую роль: некоторые из них исполняют функцию «полупериферии» – «промежуточного слоя» между «ядром» и собственно «периферией», функционирование которой определяется потребностями «ядра». Кроме того, каждая из стран этой оболочки имеет собственное «ядро» – компрадорскую буржуазию, являющуюся «проводником» влияния всеобщего «ядра». И вся эта структура как целое пронизана управляющим воздействием олигархической верхушки – всемирной крупной буржуазии, у которой экономическая власть все более непосредственно сращивается с политической.

Чтобы иметь возможность эксплуатировать весь мир, капитал вынужден обеспечить определенную консолидацию внутри своего «ядра», но способы этой консолидации зависят от исторических условий. На стадии империализма она все больше начинает обеспечиваться иерархической организацией управления (обычно именуемой «тоталитаризмом»). Однако до этого в течение длительного времени организация обеспечивалась путем самоорганизации общества за счет механизмов политической демократии. И хотя сегодня демократия и в ее буржуазном варианте свертывается даже в странах капиталистического «ядра», само это понятие все еще достаточно успешно используется для пропагандистских и политических спекуляций. Поэтому данный момент заслуживает специального рассмотрения.

Идея о едва ли не тождественности буржуазного общества и демократии является одним из наиболее распространенных мифов. На самом же деле буржуазия всегда предпочитала политический строй, который в тот или иной исторический момент наиболее полно соответствовал ее интересам. Так, в начальном периоде таким политическим строем был абсолютизм. Именно абсолютистская монархия на протяжении многих лет на взаимовыгодной основе обеспечивала буржуазии наиболее благоприятные политические условия для ее развития. Только защищенная абсолютизмом от давления со стороны феодальной иерархии, буржуазия имела возможность первоначального накопления и организации в качестве класса. В свою очередь, абсолютизм использовал влияние (прежде всего финансовое) зарождающейся буржуазии в своей борьбе с феодальной знатью за утверждение централизованного государства.

По мере укрепления положения буржуазии, развития внутреннего рынка с одной стороны, и расширения рынка мирового с другой, абсолютизм становился помехой для развития буржуазных производственных отношений. Все больше проявляется потребность перехода общественной организации от ступени управления к ступени самоорганизации, ограничиваемой политическими институтами феодального государства. Именно эта потребность вызвала буржуазные революции. Как мы уже отмечали, последние представляли собой качественный скачок не в социально-экономическом развитии общества (к тому времени уже произошедший в результате расширения ойкумены с включением в орбиту влияния некоторых стран Запада обширной периферии и формирования на этой основе новой «западной цивилизации»), а всего лишь «промежуточный» скачок во «внутреннем» развитии буржуазной (капиталистической) общественно-экономической формации, осуществляющегося в соответствии с гегелевской «триадой». Новой формой политической организации, соответствующей этому (второму) этапу развития буржуазного общества, даже там, где по внешней форме сохранилась монархия, стала буржуазная демократия.

Превращение понятия «демократия» в объект идеологических спекуляций привело к неоправданному расширению и размыванию его значения. Буквальный перевод греческого термина, означавшего «власть народа», в какой-то степени может прояснить суть дела только в том случае, если достаточно четко определить, что подразумевается в этом случае под словом «народ». При «демократии» как форме политической организации «народ» никогда не включал – и это принципиально! – всю массу взаимодействующего в рамках определенной «цивилизации» (она же – общественно-экономическая формация) населения. Демократия в классовом обществе всегда (без исключений) представляла собой форму организации (самоорганизации) господствующей социальной группы, которая соответственно и подразумевалась под «народом». Другими словами, координационная организация всегда охватывала только «ядро» данного общественного организма, отношения же его с «периферией» того же социального организма всегда носили характер субординации. Разумеется, локализации «ядра» и «периферии» весьма существенно менялись по мере развития общества. Соответственно менялся и характер демократии, которая, стало быть, никогда не была и не могла быть «демократией вообще».

Рассматривая происхождение и развитие демократии как политической системы на Западе в ее противопоставлении «деспотизму», И.Валлерстайн указывал, что «одним из исторических источников нашей политической традиции была Великая хартия вольностей 1215 года, документ, навязанный королю Англии его лордами и баронами, гарантировавший их права по отношению к нему, но никак не права крепостных.

Мы привыкли представлять деспотическую систему как такую, в которой один или несколько человек наверху имеют возможность управлять и эксплуатировать остальных. Но на самом деле кучка немногих наверху политически ограничена в своих возможностях выжимать многое из низов, да относительно не так уж много им и необходимо, чтобы жить в полном комфорте. По мере того как мы увеличиваем размер этой группы наверху и уравниваем политические права внутри этой группы, становится не только более возможным, но и гораздо более необходимым выжимать больше из низов с целью удовлетворения потребностей тех, кто наверху. Политическая структура с абсолютной свободой для верхней половины может стать для нижней половины наиболее эффективной формой угнетения, какую только можно вообразить. И во многом наиболее устойчивой. Очень может быть, что полусвободная и полурабская страна способна просуществовать очень долго»[27]. Что всегда и реализовалось в действительности.

Все имевшие место в истории виды демократии безусловно подтверждают два ее характерных момента: появление только в качестве одной из ступеней развития общества в рамках той или иной общественно-экономической формации, и распространение только на «ядро» данного социального организма. Так, демократия в греческом полисе охватывала только свободных граждан, составляющих меньшинство населения и представляющих восходящую к родовому обществу этническую группу. Практически то же относится к определенным периодам Римской империи, с той, однако, разницей, что последняя имела более сложную структуру, включающую в качестве «периферии» не только зависимые от господствующего класса социальные группы, но и зависимые народы и территории (где ни о какой демократии, разумеется, не могло быть и речи). То же самое позже имело место в феодальных республиках, где демократия фактически существовала только для вполне определенных господствующих слоев населения (здесь уже преимущественно на сословной основе).

Для сформировавшейся на втором этапе развития капиталистического общества буржуазной демократии также всегда было характерно наличие охватываемой ею, как политической организацией, господствующей социальной группы, но в основе разделения лежит уже не этнический, и не сословный, а имущественный принцип. Первоначально политическая дифференциация по этому принципу имела даже формальное закрепление, например, в виде имущественного ценза, необходимого для участия в выборах (или, скажем, в виде лишения права голоса экономически зависящих от глав семейств женщин). Но в дальнейшем, по мере развития других, более тонких и внешне менее заметных, механизмов имущественной дифференциации, формальные критерии были ликвидированы[28]. Однако и при их отсутствии зависимость политического влияния от капитала, т.е. именно буржуазный характер демократии прослеживается достаточно четко, в том числе и в виде существенно различной возможности влиять на политические процессы (в частности, на те же выборы).