«…Я никогда особенно не любил стихов. Но, бывает, что в память врезаются вдруг две-три строчки. Пробую читать дальше — не то. Но эти две строки могу носить с собою всю жизнь… Написал «жизнь» и рука остановилась. Я по самым скромным меркам прожил их две. Большинство моих современников — едва дотягивает до девяноста. Нет, многие живут и дольше, но статистика плюсует всех: умерших во младенчестве, погибших в авариях и катастрофах, больных, спившихся, убитых в войнах. И тогда выходят эти самые девяносто. Да и качество жизни потом уже совсем не то, чтобы считать продолжающийся процесс за что-то серьезное. Однако омолаживаться не очень-то и бегут. И дело не только в цене вопроса. Хотя и цена, конечно, запредельная. Первое реомоложение положено делать между сорока и пятьюдесятью годами, и, если человек живёт обычной жизнью, стоит оно как раз столько, сколько он мог бы за это время заработать. И всё-таки, останавливают не только деньги. Искусственное омоложение — процесс жестокий во всех отношениях. Он напрочь выбрасывает тебя из того мира, где ты вырос. Ты теряешь социальные и семейные связи, меняешь образ жизни. И изменяешься сам — потому что в клинике с тобой будут делать такое, чего ты сам никогда бы не позволил, если бы знал, что будет так. Ты проснёшься без старых шрамов и половины привычек. (И еще долго будешь гадать — каких?) Тебя могут сделать гораздо более лояльным или возбудимым… Впрочем, штатским это не грозит, наверное. Это нашего брата, дослужившего до определенного звания, вынуждают проходить омолаживающие процедуры. И на каждого из нас сделана такая ставка, что сам ты уже не распоряжаешься ни своими нервами, ни привычками. Я понимаю — правительству жалко терять вложенные в специалиста деньги. Его и растят не меньше сорока лет. Потом еще на столько же получают совершенную рабочую машину. Лучшие специалисты — это те, которые прошли первое реомоложение. Они вооружены необходимыми знаниями и полны сил. А вот потом в этой отлаженной схеме что-то ломается. Видимо, физиология развития мозга изучена пока плохо. Мы предполагаем, что в сорок-сорок пять — человек уже «готов», и дальше он радикально изменяться не будет. Вернее, предполагали. Но человек, как выяснилось, продолжает проходить определённые этапы «взросления». Примерно в районе ста лет наступает какой-то новый кризис личности, новые функциональные изменения мозга. Мы просто не успевали заметить это. Не доживали. И вдруг начали доживать. Большинство таких вот насильственных долгожителей, как я, военные или политики. Есть немного аристократии… Когда всё началось, это проклятое «омолаживание» было делом редким и опасным. В первой, экспериментальной серии, выжило всего 22 % «подопытных человекокроликов».. Большинство принявших участие в эксперименте, находилось в положении вынужденных добровольцев. Они могли отказаться. Но это им слишком многого бы стоило. Я ведь тоже имел в своё время возможность отказаться. Очень гипотетическую возможность, которая лишила бы меня, как минимум карьеры. Впрочем, когда тебе под шестьдесят, от омоложения отказаться не легко. И первые, выжившие после этой процедуры, были, наверное, счастливы. Как и я был счастлив, снова ощутив в себе желание двигаться и подвергать тело тем же нагрузкам, какими грешат двадцатилетние. Потом, в течение примерно тридцати лет массовых серий реомоложения не проводилось. Смертность снизить так и не удалось и, насколько я знаю, за всё это время было всего два или три случая операций с удачным исходом. Время, однако, шло. Те, кто прошёл реомоложение первый раз, приближались ко второму сроку. Медики и ученые решились на второй массовый эксперимент первого цикла, но результаты оказалась еще хуже. В это же время в мирах Экзотики, где омолаживать начали на десять-пятнадцать лет раньше, там, где первыми на эксперимент пошли именно представители правящей верхушки, решились на проведение повторного курса. Нужно знать, как воспитывают потомственных аристократов, на Экзотике, чтобы понять, что у ученых просто не было другого выхода, как рискнуть. И они рискнули. И получили вдруг очень хорошие результаты. Выяснилось, что если уж организм приспособился один раз, то, как правило, справляется и во второй, и в третий. В результате мир приобрёл столетних двуногих, которые двигались и перегоняли по мозгам кровь как двадцати-тридцатилетние. И вот тут началось. Сначала попёр позитив — тройка пошедших второе реомоложение ученых выяснила, отчего первое омоложение давало такую высокую смертность. Дело было в основном в генетике. (До сих пор есть абсолютные генетические противопоказания для омоложения, преодолеть их не удалось). Потом возникло сразу полдюжины новых религий. Потом прошедшее второй курс реомоложения начали пропадать из поля зрения учёных и средств массовой информации. Посыпались странные слухи, на задворках Галактики стали возникать укрепленные форпосты — с нами эти люди жить уже не хотели. На Экзотике спохватились, как водится, раньше. Там сейчас пройти второй курс реомоложения имеют право только члены аристократических фамилий, причём есть масса условностей, которые должны быть и у них соблюдены. У нас эти вопросы пытается решать генетический департамент. Решает плохо. Там до сих пор не пришли к единому мнению, какие качества личности являются абсолютным препятствием к повторному курсу. Потому что… Если называть вещи своими именами — те, кому перевалило за сто — уже не люди. Я давно уже не ощущаю себя человеком в этом мире, Анджей.

Я был во второй официальной «волне» тех, кто прошел первое омоложение, а затем второе и третье. Уже тогда раздавались голоса, что не стоит спешить делать этот процесс массовым. Что продление полноценной жизни до 80–90 лет — вполне достаточный срок. После у человека будет еще лет 40–50 активной старости, и в сумме 120–140 — не так уж и мало. Но меня тогда вообще не спросили, хочу ли я играть в эту игру дальше. Я был нужен на своём месте, и из меня медленно, но верно создавали монстра. И, наверное, создали. И я не хочу уже ничего, кроме как избавиться от этой взбесившейся твари, которая сидит у меня внутри и смотрит на мир моими глазами. Я перевожу взгляд, на твой обстриженный вчера затылок, и ты вздрагиваешь во сне. Я знаю, ЧТО тебе снится. А хочешь, ты будешь видеть совсем другой сон? Пошли они к чёрту, эти «полёты» во сне. Зачем они тебе? Где-то далеко у тебя есть дом, вот пусть он и снится.

А я не могу спать. Да, возможно, и не нуждаюсь уже почти в этом. Я вроде уже и не чувствую, что не высыпаюсь. Я устал от себя такого. Если бы ты знал — как я от себя устал…»