Теперь он принялся разглядывать предметы. Несколько не сданных в багаж чемоданов стояли неподалеку от Ружицы, так что нельзя было заключить, едет она сама или кто–то другой. Чуть подальше, слева от нее, за стеклом аэровокзала угадывалась автостоянка, рядом — тротуар, зонтики, но ни одного человека; из–под зонтов между двумя машинами торчали две пары ног: очевидно, машину отпирали, потому что виднелась рука с ключами. И наконец, то, что показалось Гашпарацу самым важным: прямо над головой Ружицы Трешчец находились огромные квадратные часы с циферблатом, указывающим дату и время, цифры на черных пластинках поворачивались, отмечая минуты. На часах значилось пятое марта, четырнадцать часов и сорок две минуты.

Это все, что адвокат сумел увидеть на снимке. Сигарета истлела в пепельнице, оставив после себя серую грудку пепла, и поэтому он закурил новую. Потом встал, снова подошел к окну и принялся разглядывать площадь. Впервые он изменил старой привычке и размышлял стоя, а не в кресле для клиентов. Ему никак не хотелось звонить Штрекару, не хотелось сообщать ему о фотографии и делиться почерпнутыми из нее сведениями. Но, подумав, он пришел к заключению, что это только увеличило бы его собственную неуверенность, усилило бы его растерянность и смятение. Он понял, что нежелание рассказать обо всем Штрекару продиктовано чувством противоречия, ибо единственно возле Штрекара он ощущал себя надежно. Гашпарац выпустил дым в окно и засмотрелся на солнце, скрывавшееся за голубым облачком.

Штрекар отозвался тотчас же.

— Это Гашпарац. Ты не мог бы заскочить ко мне?

— Что–нибудь важное?

— Да. Я бы сам пришел, да знаешь…

— Что случилось?

— Я получил фотографию Ружицы Трешчец, она снята в аэропорту. Кто–то мне ее послал анонимно.

— Анонимно? Тебе?

— Да. Принесли утром, пока мы с тобой ездили в «Металлимпэкс».

— А что на ней?

— Не очень много. Кроме девушки немало людей… Видна дата и время…

— Погоди, я сейчас.

Гашпарац прошелся взад–вперед по комнате. Потом попросил секретаршу провести к нему Штрекара сразу же, как тот появится. Потом снова стоял возле окна. Штрекар шел пешком. Он пересекал площадь огромными шагами, заложив руки за спину и несколько подавшись вперед, так что показался Гашпарацу провинциальным чудаком или полоумным изобретателем. Не без иронии подумалось: «Вот тебе и милицейская заповедь — не привлекать к себе внимания».

Прямо от двери Штрекар направился к письменному столу, походя хлопнув Гашпараца рукой по плечу в знак приветствия. Он взял конверт и буквально рухнул в одно из кресел, как обычно. Пока он рассматривал фотографию, Гашпарац стоял у окна и выпускал колечки дыма в сторону солнца.

Штрекар изучал фотографию несколько минут молча. Затем, прищурив глаз из–за дымящей сигареты, которую яростно жевал зубами, так что фильтр уже превратился в жвачку, сказал:

— Интересно.

— Что тебя заинтересовало? Я ничего особенного не рассмотрел, — произнес Гашпарац, притворяясь наивным.

— Ты недостаточно информирован, — изрек Штрекар. — Ты не мог увидеть то, что увидел я.

— И что же это такое?

— Дата. Пятое марта.

— Что же она означает?

— То, что шестого марта была совершена кража в «Гефесте». Там, где прежде работал Валент Гржанич.

VII

— Папа!

— Да?

— Пап, куда мы с тобой пойдем в воскресенье?

Они сидели в гостиной, окна в сад были открыты, можно рукой дотянуться до веток, солнце освещало кусочек пола между радиатором и персидским ковром госпожи Аделы, и лакированный паркет сверкал. Лерка сидела в кресле, погрузившись в чтение модных немецких журналов, но, как показалось Гашпарацу, услышав вопрос дочери, настороженно приподняла голову. Он тоже укрылся за газетой, хотя и не читал, а девочка, скрестив по–турецки ноги, сидела в кресле с комиксами, которые регулярно приносил ей Гашпарац. Утомившись от чтения, она прижала к носу палец — засунуть его в ноздрю не решалась — и спросила:

— Куда, папа?

— А ты бы куда хотела?

— Ну ты же всегда придумываешь, а не я.

— Пока еще ничего не придумал. Скажу вечером, идет?

— Ладно. Только обязательно!

И девочка снова погрузилась в чтение.

Гашпарац был доволен, что его оставили в покое. Уйти сейчас он никуда не мог, так было заведено, да и совесть говорила ему, что изредка следует побыть в кругу своей семьи. А дочка напомнила, что каждое воскресенье, рано утром, пока Лерка спала, они садились в машину и куда–нибудь уезжали: в Крапину, Забок, в Карловац или в Вараждин, а то просто на берег Савы. Надо было что–то придумать на воскресенье. Голова же была занята событиями дня, и особенно тем, что он услышал от Штрекара…

Гашпарац не сразу понял, о чем говорит милицейский инспектор, почему так важно, что Ружица Трешчец была сфотографирована за день до ограбления в «Гефесте» и какая связь существовала между этой кражей и трагическими событиями последних дней. Может быть, Штрекар думает… Однако Штрекар начал издалека.

— Странное впечатление производит этот «Гефест», — сказал он, не вынимая изо рта сигарету. — Крохотное предприятие, вернее, если я не ошибаюсь (а вполне возможно, что ошибаюсь, ибо специально этим вопросом я не занимался), филиал некоего крупного предприятия, но тем не менее вполне самостоятельная единица, даже с собственным названием. Может, ты видел их вывеску, там, по пути в Горицу…

— Не припомню.

— Ну, это не важно. Так вот, они, понимаешь, производят пластические то ли трубы, то ли шланги, причем являются единственными производителями таких труб в стране. А трубы эти нужны всем, это какой–то особый вид, что ли… Еще они делают резиновые шланги в металле, как для душа. И их тоже. Теперь ты представляешь? Поскольку они единственные производители подобной продукции, они гребут огромные деньги. Зато все остальное, я имею в виду организацию дела, не соответствует размерам производства.

— Нарушение законности?

— Как на это взглянуть. Фактически производство активизировалось в последние несколько лет, когда возникла потребность в этих их благословенных трубах. А до того это была мануфактура, почти частная мастерская, насколько я понимаю… Едва сводили концы с концами. И вдруг потекли деньги, хотя многое осталось по–старому.

— Ты полагаешь, работают на прежний манер, не расширяются?

— Вот именно. Производство несложное, у них два станка, вывезенных из Дании, рабочих много не требуется, там их не больше десятка да пара служащих. Вот так.

— Если я тебя верно понял, с этими огромными суммами они управляются по старинке.

— Ты абсолютно прав, — воскликнул Штрекар, оживленно жестикулируя, словно ухватил главную мысль, хотя ему должно было быть ясно, насколько еще далеко до истины. Гашпарац вдруг подумал: инспектора доконали–таки бессонные ночи. — Видишь ли, — продолжал Штрекар, — они сдавали в банк деньги раз в неделю и хранили их в маленьком сейфе. Знаешь, такие зеленые? Его без особого труда можно унести вдвоем. Представить себе не могу, как там могла уместиться такая куча деньжищ!

— И что это было за ограбление?

— Вероятно, многие знали, как хранятся деньги, оставалось лишь выбрать подходящий момент.

— Ограбление со взломом?

Штрекар ответил не сразу, его воодушевление будто рукой сняло.

— Видишь ли, — сказал он, — в том–то и дело. Взлома не было.

— А что же?

— Сейф открыли ключом. А ключ был только у директора. Однако точно установлено, что директор в тот день находился в Сплите, а ключи лежали у него дома.

— Каким же образом…

— Э, вот тут–то мы и подошли к системе, которая, по–видимому, тебе все–таки недостаточно ясна, — вздохнул Штрекар, закуривая новую сигарету. — На таком маленьком предприятии, где все знают друг друга в лицо, каждому, вероятно, хоть однажды доводилось отпирать сейф или присутствовать в комнате в тот момент, когда его открывали или закрывали. Знаешь, как бывает: директор вышел заморить червячка, говорит по телефону, попросит любого, кто подвернется, открыть сейф.