— Значит, каждый мог сделать копию ключа. Что же вам удалось выяснить?

— Да по сути дела — ничего. Те, кого можно было заподозрить, имеют алиби, а те, кто его не имеет, не кажутся нам способными на кражу.

Штрекар обрел доброе расположение духа. Глубоко затягивался и, развалившись в кресле, дымил в потолок. Гашпарац задумчиво глядел на него. Он знал: Штрекар ждет вопросов.

— Ты считаешь, копию ключа мог сделать и Валент?

— Не отрицаю такую возможность, хотя ничего определенного сказать не могу. Он, правда, уволился оттуда год назад, и все же… А ты как думаешь?

Размышляя, Гашпарац молча наблюдал за Штрекаром, пытаясь по выражению его лица угадать, есть ли у того какая–либо версия.

— Не знаю, — ответил он наконец. — Думаешь, приехал из Германии, специально чтобы ограбить, а затем возвратился снова? И Ружица его встречала? Конечно, в подобной ситуации заподозрить его было бы трудно. Полагаешь, он на это способен?

— Это надо проверить.

На том и расстались. Было уже три часа, стажеры давно разошлись по домам. Гашпарац постоял у окна — Штрекар пересекал площадь Свачича, как всегда опустив голову и заложив руки за спину, — потом и он поехал домой…

— Папа…

— Да?

— Почему тебя никогда нет дома?

Девочка сидела за книгой, и вопрос, вероятно, был спровоцирован прочитанными ею сентиментальными рассуждениями о нынешнем отчуждении родителей от детей. Гашпарац взглянул на жену, за журналом он не увидел ее лица. Затронута была излюбленная Леркина тема. Стоило им поссориться — а ссорами заканчивались почти все их беседы, — она принималась жаловаться, что его никогда нет дома и это, мол, вовсе не потому, что он занят, а просто не хочет находиться в лоне семьи. Она не ошибалась: обязанности адвоката ей были хорошо известны, она помнила, как работал ее отец. Гашпарац часто задавался вопросом, не хочет ли она своими упреками напомнить ему, что контору, которая отнимает у него так много времени, он унаследовал от ее отца, и столь прекрасно поставленное дело вовсе не требует от шефа подобной затраты сил, и этот шеф мог бы уделять значительно больше внимания своей супруге, благодаря которой он урвал такой лакомый кусочек без особых личных заслуг.

Вот ход ее рассуждений. Факт, что она родилась в семье известного адвоката Бизельчана, Лерка считала собственной заслугой, в том, что уродилась красивой, усматривала свою личную доблесть, а брак с Гашпарацем воспринимала как акт безумного с ее стороны милосердия, которого никогда не сможет себе простить.

Бесконечные упреки слышались по поводу их редких выходов в свет. Она постоянно ныла, что по вечерам вынуждена сидеть дома: он или занят, или устал, — а когда он предлагал пройтись, она тащила его к каким–то гимназическим подругам, друзьям детства, коллегам или соседям, которых он не выносил. Она же не упускала случая подчеркнуть, что он должен благодарить судьбу, получив возможность войти в круг таких людей.

Поэтому теперь беспечным тоном он ответил девочке, зная, что ее удовлетворит его ответ:

— Потому что я должен работать, дорогая.

Он не успел завершить фразу, как на улице возле дома засигналил автомобиль. Он даже не подумал, что это может иметь к нему какое–либо отношение, но, когда гудки повторились, Гашпарац поднялся и подошел к окну, чувствуя на себе недоумевающий взгляд жены. Он повернулся к ней:

— Штрекар, — и вышел.

Штрекар сидел в машине вялый, осунувшийся и посеревший, с воспаленными глазами, будто больной. Гашпарац, оперевшись рукой о капот машины, нагнулся к окошку.

— Я проверил, — сказал инспектор, не здороваясь. — В четырнадцать тридцать прибывает самолет из Франкфурта. — И замолк. Даже сейчас он не мог отказаться от загадочности. Ждал вопроса.

— И? — спросил Гашпарац.

— Он прилетел тем рейсом. Она встречала его.

Штрекар устало махнул рукой, и машина сорвалась с места, так что завизжали покрышки. Гашпарац смотрел ей вслед.

VIII

Когда проезжали по Савскому мосту, адвокат не удержался, чтобы не взглянуть направо, вверх по течению, туда, где было обнаружено тело Ружицы Трешчец, Белой Розы. Расстояние было приличным, но ему показалось, он рассмотрел указанное Штрекаром место: помятую траву на берегу, где он тогда стоял, потрясенный. Был полдень, дул восточный ветер, поверхность Савы подернулась рябью, зеленая сень берегов и голубое небо, залитое солнцем, делали ее прозрачно–синей. Штрекар вел машину, вжавшись в спинку сиденья и выпрямив руки, державшие баранку. Глаза его обрели ясность, взгляд уверенность. Он не вынимал изо рта сигарету, но ухитрялся выпускать дым таким образом, что тот не попадал в глаза.

— Вот так всегда и бывает, — неожиданно произнес он. — Стоит поверить, что все уже держишь в руках, осталось лишь выполнить мелкие формальности, как возникает нечто и путает все карты — какие–то дополнительные сведения, непредвиденные связи…

— Я не очень искушен в подобных делах, — осторожно начал Гашпарац. — Только мне думается, эти два случая вряд ли связаны между собой… Даже если предположить, что Валент имел отношение к ограблению, абсолютно не следует, что он убийца… Да и зачем ему убивать? И как это вяжется с ограблением?

— А вдруг она обо всем знала и у нее заговорила совесть?

— Хм. Тебе видней.

— Я указал как одну из возможностей, а существует миллиард вариантов, о которых мы не догадываемся. Да это и не главное. Хочу заметить, что и данный случай — ни больше ни меньше обычный процесс расследования. Всегда удается ухватить какую–то ниточку, нащупать какие–то неожиданные отношения между людьми или что–нибудь в этом роде. И это лучшее доказательство того, что все явления на этом свете взаимосвязаны.

— Трудно предположить, что подобное заключение имеет юридическое обоснование. Оно звучит скорее поэтически.

— Зато очень важно для расследования. Сыск и поэзия не так уж далеки друг от друга, как может показаться.

— Ты сегодня настроен философски.

— Оттого, что наконец выспался.

Они ехали туропольской равниной к Горице. На узком шоссе движение было весьма оживленным. По обеим сторонам дороги, утопая в зелени, тянулся ряд маленьких домиков, пестрели рекламы автосервиса. В названиях гостиниц все чаще мелькало слово «отдых».

— Зачем мы туда едем? — спросил Гашпарац.

— Узнаем, нет ли чего нового; ты, коли всерьез решил заняться этим делом, увидишь все своими глазами, а главное, попробуем понять, мог ли Гржанич совершить ограбление. Впрочем, мы уже приехали.

Они вкатили прямо во двор, потому что ворота были распахнуты настежь: ни проходной, ни сторожа. Небольшой двор был окружен, по–видимому, деревянными, оштукатуренными строениями, похожими на гаражи или даже на сараи. Вместо асфальта толстый слой гравия, так что из–под колес машины сразу же поднялось облако пыли. Контора располагалась в строении с широким окном, обращенным к воротам. В отличие от остальных побеленным. Из одной постройки доносился приглушенный шум какой–то машины, из другой — громкий металлический лязг, какой бывает при клепке. Двери были открыты, но внутри царил полумрак и угадывалось лишь какое–то неопределенное движение.

Первый человек, которого они встретили во дворе, был Звонко, приятель Валента. Он вышел из помещения, не спеша застегивая явно великоватые брюки на подтяжках, и остановился, с любопытством разглядывая автомобиль.

— Он здесь откуда? — удивленно спросил Гашпарац.

— Он здесь работает. Разве я тебе не говорил? Весьма примечательная деталь.

— Думаешь… — начал было Гашпарац, но Штрекар уже покинул автомобиль. Он окликнул Звонко, тот подошел, поздоровался, Гашпарац тоже протянул руку. Казалось, Звонко несколько растерян и даже испуган, во всяком случае, он заметно побледнел, хотя для этого, помимо встречи с ними, могло быть множество причин. Гашпарац был уверен, что Штрекар умолчал о месте работы Звонко вовсе не по забывчивости, а вследствие той же страсти окружать все тайной.

Инспектор подходил к конторе, и Гашпарац поспешил за ним. Звонко остался стоять посреди двора с незажженной сигаретой во рту — он рылся в карманах, тщетно стараясь найти коробку со спичками.