— Да зачем врагам эта артистка? — не выдержала Людмила. — У нее ни денег, ни родственников.

— А чтоб навредить.

— Выкуп с нее не возьмешь, — рассудил Вовчик. — Покойники денег не платят.

— Сынок, купи грибочков, — предложила подошедшая старушка. — Недорого возьму.

— Мы ждем ответа, — строго сказала Людмила. — Кто и зачем?

— Колос народа тянется к небу, — вдруг завыл поэт, — солнце садится на степь. Но подобрался к нашему хлебу погнутый вражеский серп.

— Так возьмешь грибочков? — не отставала старушка. — По три рубля хоть бы получить.

— Срок получишь! — зыркнул на нее Вовик. — За спекуляцию народными недрами.

Все еще шатаясь, поэт полез в кузовок, ухватил сырой груздь и засунул его в рот вместе с налипшей на ножку землей.

— Подавится! — испугалась Людмила и даже отскочила в сторону.

— Не подавится, — высказал мнение Вовчик. — Проглотит.

— Проглотит, — поддержала его старушка. — Они все глотают, даже Клавдину самогонку. А уж Клавдя эта из такого гонит, что и лошадь подавится.

В этот момент из-за забора послышался топот. Следом показались два мужика в косоворотках и фирменных лаптях, сплетенных, видать, по индивидуальному заказу. Не обращая никакого внимания на стоявших у колодца, они в две мощные глотки распевали известную песню:

Не шей ты мне, матушка,

Красный сарафан,

Не входи, родимая,

Попусту в изъян.

Проводив их любопытным взглядом, практикантка Людмила попыталась понять, за каким лешим мужикам понадобился красный сарафан. Или, наоборот, не понадобился.

— Тоже писатели? — поинтересовался Вовчик у бабули.

— А как же! — с гордостью ответила старушка. — Я же говорю: везде обретаются.

Фирменные лапти прошуршали за косогор и скрылись из виду. Но из-за косогора долго еще неслось:

Не век тебе пташечкой

Звонко распевать,

Легкокрылой бабочкой

По цветам порхать.

XII. Граница

Задумавшись, я не сразу сообразил, что наша машина уже пристроилась в хвост длиннющей очереди. Где-то впереди маячили наспех сколоченные погранично-таможенные сооружения, а за окном, отдавая тусклой медью, посверкивала заросшая камышом речушка. Солнце уже набрало высоту и плавало в жирном воздухе прямо над головой, вертикально, так, что стебли камыша казались продолжением его лучей. Водители, выползая из машин, лениво матерились, кляня очередь, таможни, границы и всех тех, кто это придумал.

— Трошки продвинулись, — оживленно потер руки водитель Вася. — Гроши готовить надо.

— А это зачем?

— Ты что — с неба упал? Пять долларов с носу. Иначе ночевать на этой границе будем.

— Так мы ж ничего не нарушаем.

— А кто говорит, что нарушаем? Кто нарушает, тот совсем другие гроши платит. И в очереди не стоит. А так — пять долларов с носу. И таможня нас за это любит. И мы таможню любим. Без любви жить нельзя. Бизнес.

Мы как-то с приятелем из местных, с Сашкой, по приграничным селам проехались. Как раз после того, как под наблюдением высокой комиссии из цивилизованных стран Европы здесь границу обустраивали. Заехали к тетке его, бабе Вере. А та увидела нас — и в слезы. Что случилось? А она показывает за хату: между домом и сараями вырыт огромный ров — метра три в ширину. И в глубину не меньше.

— Я вже старая, — рыдала баба Вера, перескакивая с русского на украинский и назад. — Сама огород копать нэ можу. Написала заявление, шоб пидмоглы. Колы воны приихалы, я думала, огород копать будуть. А воны яму выкопалы и уихалы. Теперь сарай у мэнэ там, а я тут. До внучки пройти не можу. А Мыкола гроши хочэ.

Выяснилось, что грамотный сосед Мыкола, закончивший в свое время институт марксизма-ленизма, а в последний год исправно посещавший на соседнем хуторе кружок кришнаитов, быстро сообразил, как можно заработать на этой яме. Соорудил деревянный настил и опускает его через ров за определенную плату. В общем, организовал частную таможню: три гривны за проход и пять — если с сумками или мешком. А еще говорят, что наши люди к бизнесу плохо приспособлены. Еще как приспособлены! Хорошо хоть отхожее место при бабке осталось. Хотя отхожие места, как известно, стали движущей силой нашего капитализма. Как этот самый капитализм у нас образовался, так первым делом все уборные в частную собственность перешли. Большие деньги люди делали. Те самые, которые вроде бы не пахнут. Но, оказалось, что еще как пахнут! Правда, через год этот Мыкола полностью разорился. Яму-то цивилизованные европейцы рассчитывали выкопать длиной триста километров. Ну и выделили денег на бензин, солярку и проведение работ. Чтоб как раз на триста километров хватило. Километров двадцать прокопать, может, и успели. И все. Кончилась солярка. Украли и пропили. Новых денег, конечно, европейцы выделять не стали. У них же все точно подсчитано было. Так и стояла эта яма недокопанной, пока мужики не стали ее засыпать обратно. Хотя если на машине, то все равно по этим буеракам теперь не проедешь, надо в объезд, через пограничный пункт.

Сашкиного друга, Володьку, так-то без дачи оставили. Он в одной стране, а дача — в другой, в пяти километрах, в том же селе, где баба Вера. Он там собаку оставляет, чтоб охраняла. И наматывает теперь километров сорок, в объезд. Напрямки-то не проедешь, да и запрещено. А собаку кормить надо. Да тут еще пропагандисты-агитаторы в селе объявились. Ходят по домам и агитируют. Там, говорят, за границей, теперь иностранцы. От них может исходить реальная угроза. И показывают в сторону бабкиного отхожего места. Володька так-то раз приехал, а собака уже готова, подковалась. Рвется с цепи, загрызть его хочет. Он ее кормит, а она на него лает. Он кормит, а она лает. А мироед Мыкола, проклятый сельским сообществом по обе стороны границы, теперь ходит по селу, просит прощения и все объясняет тем, что его попутал бес капитализма, прибавочная стоимость и прочая ерунда. Даже Маркса цитирует. И запил с горя. А как напьется, все рассказывает, как ходил ходоком к Ленину.

— Прыйшов я до того Ленина и кажу йому на российский мови: скажы мэни, Ленин.

— И шо? — веселились мужики.

— И вин сказав.

— Шо сказав?

— Шо надо, то и сказав. Я зараз зовсим друга людына. Полностью, як пишет Карл Маркс, ре-ин-кар-нированный.