Слановский молча кивнул головой. Игнатов встал и, не спуская с него глаз, сказал:

— Забегу домой, переобуюсь. Жди меня в корчме. Познакомлю тебя с людьми из областного управления.

«Только этого мне и не хватало», — с досадой подумал Слановский и все-таки выдавил из себя:

— Так точно, буду ждать вас в корчме.

Игнатов вышел. Через открытое окно Слановский слышал, как он сердито ругал солдат, но сознательно не отреагировал на это. Ему захотелось побыть одному. Желание хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой было столь острым и жгучим, что он даже не услышал, как отворилась дверь и перед ним вырос Йордан, помятый и смущенный.

— Их будут допрашивать здесь или повезут в город? — спросил он почти шепотом.

— Здесь. — Слановский вздохнул отчаянно и беспомощно. — Этот тип очень уж разъярен.

Йордан приблизился к подпоручику. Боязливо обернувшись, словно боясь, что их подслушивают, он шепотом сказал:

— Мы попытались установить связь с нашими людьми.

— Ну? — радостно встрепенулся Слановский.

— Завтра утром нам дадут знать…

Около полуночи Игнатов, два полицейских агента, унтер-офицер Кочо и солдаты Наско и Геца начали допрашивать задержанных.

Старого Бойо привязали тонкой веревкой к скамейке. Кочо выкручивал ему руки и вгонял острые спички под ногти. От невыносимой боли старик корчился, и скамейка под ним вздрагивала. Наско и Геца по очереди садились ему на спину, не давая ему сопротивляться. Кочо с садистским наслаждением вгонял спички еще глубже. Старик, хотя и был изувечен, не доставлял им удовольствия — он не кричал и не молил о помощи и пощаде. Он даже не стонал, а молча сносил боль и только грыз зубами край скамейки. Когда Кочо уставал или ему надоедало всаживать спички, он хватал суковатую палку и бил ею по широким, как скребки, ладоням старика. После каждых пяти-шести ударов он наклонялся к его разорванному уху:

— Говори, старая развалина, пока не порешил совсем! Отрежу руки до локтей.

— Режь, сучье отродье, — хрипел дед Бойо, сжимая окровавленные губы.

— Это ты давал бандитам хлеб? Где скрывается твой внук?

— Попробуй найди, что меня спрашиваешь?..

Игнатов переступал с ноги на ногу. Он ошеломленно смотрел то на Кочо, то на полицейских агентов. «На что же это похоже? — тревожно думал он. — Из стали эти люди, что ли?»

Полицейские агенты с профессиональным спокойствием и проворством набрасывались на свои жертвы, которые уже были обезображены и изувечены унтер-офицером Кочо. Но и их усилия ни к чему не приводили. Тогда Игнатов налетал на них с дикой яростью, бил кулаками, пинал ногами куда попало, а когда уставал, то, неистово крича, указывал на дверь.

Истязать арестованных закончили только на рассвете.

Илия Велев был избит до полусмерти. Стройный и жизнерадостный до вчерашнего дня молодой мужчина, теперь он лежал на цементном полу с посиневшим и опухшим лицом. Над его лбом была вырвана прядь густых волос, и на этом месте осталась запекшаяся кровь.

Твердый как камень кулак Георгия Мечки несколько раз достал-таки до груди Игнатова. Пока полицейские старались его повалить и привязать к скамейке, каждый получил от него по нескольку ударов. И поэтому на его крепкое и здоровое тело они обрушили всю свою злость и ожесточение. Но Мечка выносил эти истязания, стиснув зубы и не проронив ни звука.

По сравнению с остальными меньше всего били учителя Станчева, но его слабая грудь не выдержала и этого, и он уже в полдень начал харкать кровью и задыхаться от острого кашля.

Босые ноги Васко раздулись, как пшеничные булки. Его синяя холщовая рубаха была разорвана на спине и на груди, а нижняя губа, распухшая и окровавленная, отвисла.

— Угробили они нас! Еще прошлой ночью надо было очистить село от этих паразитов. Не могу себе этого простить, — слабым голосом повторял, как в бреду, Илия Велев.

Старый Бойо с трудом, словно слепой, приподнялся, прислонился к стене, посидел немного и снова сполз на цемент.

— Андрея-а, почему ты, внучек, не птица, чтобы прилететь сюда и увидеть, что со мной сделали?! Учитель, — повернулся он к старому учителю Станчеву, — помнишь, какие раньше офицеры были? Какие офицеры были, любо-дорого поглядеть! А теперь звери какие-то, давят людей, как мух. Ох, если выберусь отсюда, первым к партизанам подамся. Не смотри на меня так, — повернулся он к Мечке, который с трудом улыбнулся в усы. Он нашел в себе силы пошутить:

— Эх, дедушка Бойо, мой отец говаривал, что привязанная собака зайца не поймает.

— Если бы знать, что так влипнем, все бы ушли прошлой ночью с Чугуном. Никак не могу понять, откуда полицейские гады знают такие подробности, — лихорадочно продолжал Илия Велев.

Станчева душил острый приступ кашля. Он приблизился к дедушке Бойо.

— Жаль только, — проговорил он с трудом, — что не доживу, чтобы увидеть Красную Армию… Сколько лет ее ждали… Все глаза проглядели… Никому не дано жить на этой земле вечно. Поэтому каждый должен оставить какой-нибудь след после себя. Мы нанесли им рану, и она никогда не затянется… Ох, задыхаюсь, оборвалось что-то во мне, — мучился он, не в силах перевести дыхание.

— Обидно, валяешься здесь в грязи, как падаль! — Илия Велев с трудом сел, упершись в стену, и ногтями стал что-то царапать на ней. За полчаса, несмотря на сильную боль, он сумел написать: «Товарищи, боритесь. Ил. В.» Потом медленно сгреб осыпавшиеся со стены песчинки и растер их по полу своей посиневшей ладонью.

А за стеной с запада надвигалась большая черная туча, и воздух, раскаленный от зноя, вздрагивал от доносившихся как из-под земли раскатов грома.

В этот вечер Игнатов распорядился позвать на ужин в корчму офицеров, унтер-офицеров, курсантов, двух полицейских агентов и начальника полиции Гатева, который под вечер прибыл в Лозен.

Вокруг двух длинных столов расселись гости и ротные командиры.

Ветер продолжал дуть с неослабевающей силой. Высоко в небе неподвижно парил орел, расправив крылья, и казалось, что он вел облака прямо над долиной Осыма. Молния хлестнула в туче и опалила ранние сумерки ослепительной белой вспышкой.

Земля жадно впитала первые капли дождя. Гроза неистовствовала около получаса, поломала отяжелевшие от плодов ветви деревьев и ушла к Дунаю. Мутная после ливня вода вышла из берегов Осыма и залила луга.

В задымленной корчме разговоры начались только после ужина, когда было выпито много охлажденного вина. Ужин продолжался часа полтора, но Слановскому показалось, что он провел здесь свыше десяти мучительных часов. Агенты и Игнатов говорили об убийствах и истязаниях с таким деловым и откровенным цинизмом, что Слановский почувствовал, как по его коже побежали мурашки.

Наконец начальник полиции Гатев, сидевший напротив Игнатова, стал зевать.

— Пора вставать, — предложил он, и его скрипучий голос потонул в общем говоре. — У тебя еще заботы с арестованными! Куда ты думаешь их отвести? — перегнувшись через стол, спросил он.

— На берег Осыма! — Игнатов взглядом указал в направлении дверей.

— Далеко отсюда?

— Нет, километра два-три. Пойдем с нами?

— Что мне там делать? — Начальник полиции снова зевнул. — Теперь ваше слово. Меня ждут на допрос в Сине-Бырдо. Надо ехать туда.

— Подожди, пока рассветет, — посоветовал ему низенький агент, — не следует ехать сейчас, а то где-нибудь пустят в расход.

Перед грозой стало еще труднее дышать, а вечерняя тишина сделалась еще более глубокой и таинственной. Как раз в это время Йордан вывел на водопой трех коней.

Животные тревожно храпели и прядали ушами, предчувствуя приближающуюся грозу. Йордан нетерпеливо всматривался в сторону моста через Осым. Оттуда должен был появиться Гешо Моллов с известием, прибудет ли человек из отряда, кто это будет и где его ждать.

Кони напились студеной воды. Блеснувшая молния рассекла небо на две половины, осветила знакомые места, вспыхнула синим отблеском в листве вербы. Кони неспокойно застучали копытами. Йордан держал их под уздцы и всматривался в полумрак. И вот он заметил, что кто-то быстро бежит к колодцу. Сердце его радостно забилось. Слабая молния расколола край тучи и на миг осветила все вокруг.