Трубку изо рта убрали, так должно быть удобнее.

Усаживаюсь на стул и жду, зная, что в запасе есть несколько часов. Спешки нет.

Не в первый раз я сижу и его разглядываю. В общине я делал так постоянно. Из окна нашей крошечной комнаты можно было рассмотреть бескрайние просторы полей и море. Сэм слонялся туда-сюда по какому-нибудь поручению или кормил найденных им самим животных и присматривал за ними. Наблюдение за ним вызывало сердечную боль: он был так прекрасен, так невинен и бесхитростен. И проведенное с ним время тоже казалось невинным и бесхитростным. Слова были не нужны. В то время я не сумел бы четко выразить свои мысли о происходившем между нами, а сейчас и не надо.

Он ерзает, тревожно и суматошно, одеяло шевелится.

— Сэм, — шепчу я, сердцебиение ускоряется.

Ни с того ни с сего ахнув, он просыпается. И недоуменно на меня смотрит. Понятия не имею, о чем он думает.

— Ты в больнице, — говорю я, хотя если он уже просыпался, то должен был догадаться. — Как себя чувствуешь?

— Дерьмово, — жестикулирует он и тут же, пряча лицо, отворачивается.

Еще один обитатель палаты беспокойно спит. Я все жду и жду, когда же Сэм ко мне повернется. Но он не поворачивается. Даже на минутку. Он наконец-то переворачивается, и я замечаю слезы. За непонимание мне совестно.

— Зачем ты привез меня сюда? — быстро спрашивает он.

— Не хотел, чтоб ты умер. — Бесит жжение в глазах. Но я не позволю себе расплакаться. По крайней мере, здесь.

— Этого хотел я! — Ударом в грудь он делает акцент на словах. А я вздрагиваю, будто он на меня накричал. Янтарный цвет его глаз сияет ярко, как драгоценный камень.

Качаю головой.

— Не говори так.

«Пообщайся со мной, — хочется взмолиться мне. — Объясни».

Все идет не так, как планировалось. И я задумываюсь, может, оставить его на несколько минут в покое. Но стоит мне подняться, он произносит мое имя, надломленный голос сипит, словно голосовыми связками никогда не пользовались.

— Хави.

Хочется схватить его в объятия, но боюсь сделать ему больно, поэтому просто сажусь и нежно провожу пальцами по его руке.

— Я тебя не бросал, — бормочу я. — Пожалуйста, не злись. Другого способа быть с тобой я не придумал.

— Но ты уйдешь, — закрыв глаза, жестикулирует он. Слезы снова текут по его щекам. — Я так устал быть один.

— Не уйду. Обещаю… — Хочется его обнять. Слова иногда бесполезны.

Для уединения задвигаю занавеску вокруг кровати. Надеюсь, это не вызовет подозрений у медсестер. Сэм по-прежнему подключен к капельнице. Он осторожно сдвигается, и я забираюсь на постель. Так неистово хочется о нем позаботиться, все тело ноет от боли. Мы находим удобную для него позу, головой он ложится мне на грудь, а я глажу его по спутанным волосам. Уже несколько недель, а, может, и месяцев мне не было так хорошо. Черт, а, может, с того самого дня, когда я держал его в своих руках. Знаю, он все еще слаб, но отрываться от него не хочется.

— Сэм, — ласково зову я и прижимаюсь губами к его волосам. — Я так испугался. Я оттолкнул тебя. Я совершил столько ошибок. Прости.

Он переплетает наши пальцы, и мою футболку заливают его слезы.

Целую его в волосы, как и в тот вечер, когда мы целовались в фургоне, только сейчас мне нужно, чтоб все было с точностью до наоборот — эти поцелуи должны остановить слезы, а не спровоцировать. Волосы не такие мягкие, какими были в тот вечер, и каждый маленький синячок напоминает, что он нездоров, и все, чего мне хочется, — это забрать его боль.

Он вглядывается в мое лицо своими темными и полными доверия глазами, хотя у него нет причин вновь мне доверять. Я его бросил, нарушил обещания, отверг, предал чувства и изменил с долбаным незнакомцем. Закрываю глаза, и внезапно проливаются слезы.

— Ты никогда этого не хотел, — беззвучно произносит он, когда я наконец-то на него смотрю.

Мы смещаемся и лежим бок о бок. Притягиваю его ближе, подозревая, что времени до прихода сестры осталось немного.

Качаю головой.

— Я всегда этого хотел. Просто раньше был слишком напуган.

Перед уходом вытаскиваю из кармана джинсов отцовский мобильный и отдаю Сэму.

— Я куплю телефон и позвоню, чтоб у тебя был мой номер. Если тебе что-нибудь понадобится, если ты испугаешься, просто напиши, и я приеду. Я уговорю их меня впустить, ладно?

Он задумчиво кивает, поглаживает сияющую поверхность телефона.

— Можешь звонить, когда пожелаешь, и я буду с тобой на другом конце линии. Тебе не обязательно говорить. — Во всяком случае, со мной.

Нежно целую его в щеку.

— Вернусь, как только разрешат, — произношу я, хочу, чтоб этот мальчишка находился в моих объятиях, и откуда-то мне известно, что ему это тоже нужно.

Черт, я бы отдал все за возможность о нем позаботиться.

Проходит неделя. Сэма переводят в другую палату, в отделение урологии, и у нас вырабатывается привычная рутина: как только появляется возможность, я провожу здесь все свое время и не ухожу, пока меня не выкидывают.

В основном Сэм спит. Не знаю, стало ему значительно лучше или нет, но во время пробуждения он кажется живее и уже не такой бледный. Он по-прежнему не рассказывает, что с ним не так, хотя через день ему делают диализ.

Он дремлет в моих объятиях, как вдруг резким рывком раздвигается шторка.

Сложно избавиться от ощущения, будто меня поймали за каким-то непристойным занятием.

Легкость испаряется, стараюсь его разбудить и нарочито медленно выбираюсь из постели.

Медсестра, что сжимает в кулаке занавеску, — сестра Питерс. Она сердито на меня зыркает, но не произносит ни слова. Злобно смотрю в ответ и улавливаю, как позади меня шевелится Сэм.

— Подумала, сегодня ты мог бы принять душ, Сэм, — говорит сестра Питерс и подкатывает инвалидное кресло. — Чуть позже у тебя диализ.

Складываю руки на груди.

— Он только проснулся. — «Вы только что его разбудили».

— Поспать сможет позднее. — Она указывает на кресло.

— Дойду, — жестикулирует Сэм.

Перевожу ей сказанное, а Сэм трет глаза и тревожно глядит на кресло.

— Я в курсе, что ты не глухой и не немой, Сэм, — проговаривает она так, будто обращается к ребенку, и подталкивает кресло ближе к кровати.

Вряд ли он в него сядет, раз считает, что сумеет добраться сам.

— Я могу отвести его в душ, — с надеждой в голосе говорю я.

— Нет. — Сестра Питерс не отрывает глаз от Сэма и взглядом со мной не встречается. — Вы совершенно точно не можете.

Стараюсь не фантазировать о совместном душе с Сэмом и подмечаю, что он пристально меня разглядывает, выражение лица восхищенное, словно прекрасно знает, что творится в моей голове.

— Хочу принять с тобой душ, — жестами говорю я, надеясь, что сестра Питерс на самом деле не понимает.

Сэм опускает глаза, в чем легко можно заметить отголоски смущения. Флиртуя, он всегда так себя вел.

— Вам обязательно забирать его сейчас? Нельзя его отвести, когда закончатся часы посещения? — Я предпочел бы провести с ним каждую имеющуюся минуту, не важно, спит он или нет.

Сестра Питерс долго и тяжело на меня смотрит, после чего оставляет кресло-каталку на месте.

— У посетителей осталось полчаса. Но занавеска, — она тычет пальцем, — все время должна быть открыта.

Чтоб остановить смех, приходится прикрыть рот рукой.

Когда она уходит, я беру его за руку и целую ладонь.

— Может, завтра разрешат пойти с тобой в душ, — надув губы, шепчу я.

— Не хочу, чтоб ты уходил. — Выражение его лица внезапно становится серьезным.

— Все будет хорошо, — сжимая его пальцы, говорю я. — Как всегда, я останусь в больнице. А вечером вернусь. Потом посплю где-нибудь на этаже. Я всегда поблизости.

Сэм качает головой.

— Мне страшно.

Мы разглядываем друг друга. Отчаянно хочется спросить, чего он боится, но знаю, что ответа не получу.