От слов внутри все скручивается, они словно колючая проволока. Хочется покачать головой, но он прав. Именно так я и сделал.

— Я был напуган, — шепчу я. — Говорил же.

Но я вижу, что ему вообще плевать на сказанное мной.

— То есть сейчас ты меня хочешь? Или попозже? Или на следующей неделе? В следующем году? Никогда? — Он моргает. По щекам катятся слезы, но он несгибаем. — Мне нужно знать, чтоб я сумел подготовиться.

Обхватываю его лицо ладонями.

— Прости. Мне очень жаль. Извини, что бросил тебя в тот вечер в общине. Извини, что я трахнул Алекса. Извини, что я нарушил обещание.

Его плечи содрогаются, притягиваю его к себе и крепко обвиваю руками. Он пахнет так правильно… Не могу объяснить.

— Алекс был ошибкой, — прижимаясь к его шее, говорю я. Слова подбираю с трудом.

Внезапно он отстраняется.

— Я тоже был ошибкой?

Не могу разрешить заглянуть в глубины моей души, но и обманывать не хочу. Есть некая свобода в том, чтоб наконец-то вот так с ним говорить, особенно после того, как я убедил себя в общении без слов.

— Тот первый раз в амбаре был ошибкой… То есть я не планировал, что все произойдет именно так. Ты не был ошибкой. У нас с Джо были свободные отношения, но самого себя я воспринимал как изменника. Сначала я не понимал почему, но именно мои чувства к тебе делали из меня изменника, не важно, был у нас секс или нет. И как только мы сблизились, начало казаться, что, находясь рядом с Джо, я изменял тебе. Но в то же время это пугало. — Я зациклился на мысли, что был влюблен в Джо, и никак не мог разобраться, что на самом деле все было с точностью до наоборот.

— Не понимаю, — жестикулирует Сэм, а когда я пытаюсь его коснуться, он так резко отскакивает, что почти падает с постели.

— Я пытаюсь показать. — Протягиваю руку. Он не принимает, и я опускаю ее на постель.

— Ты бросил меня в общине! — Он всхлипывает. — Мой приход в библиотеку был способом попрощаться. Самым лучшим способом. Хотелось увидеться с тобой в последний раз. Мне думалось, что твое предложение остаться со мной было несерьезным, но когда ты остался, я понадеялся, что тебе хоть чуточку не начхать. Надеяться было тупо, но все-таки. А потом ты…

— Пожалуйста. — Тяну к нему руки, но, как по заказу, симпатичный медбрат отдергивает штору.

Сползаю с кровати. Не могу продолжать перед аудиторией. Мне невыносимо видеть слезы Сэма.

— Все хорошо? — задает вопрос медбрат, хотя наверняка понимает, что нет.

Киваю и спиной пячусь к двери.

Сэм сворачивается на боку и утыкается лицом в подушку.

Медбрат охает и оглядывает нас по очереди.

— Подумал, перед уходом вы захотите помочь Сэму в душе.

— Не сегодня, — отзываюсь я и, протолкнувшись мимо него, направляюсь к выходу из палаты.

— Хави.

Слышу Сэма, хотя его голос едва различим, останавливаюсь и оборачиваюсь. Меня это убивает.

— Отведи меня в душ, — жестами говорит он.

— Не сегодня, — в той же манере отвечаю я. Такое ощущение, что я уничтожен, обессилен, окоченел.

— Хочу поговорить.

Ну, и как ему откажешь?

В душевой, куда Сэм ходил вчера, стоит отвратительный запах. Сообщаю на рецепцию, что с сантехникой что-то не то, и мне разрешают вывезти Сэма из палаты и отправиться в душевую этажом ниже. На протяжении всего пути мы не общаемся, но стоит взглянуть на его покрасневшие глаза, становится еще чуточку больнее.

Душевые кабины довольно просторные, я вкатываю туда кресло Сэма и приседаю перед ним на корточки. Таким образом я тоже попаду под водяной поток.

Не имея ни малейшего понятия, что сказать, вытаскиваю коричневый пакет из кармана и протягиваю.

— Открывать его показалось неправильным.

— Потому что я не умер? — вздергивая бровь, интересуется он.

Впервые я улавливаю нотку горечи. Усаживаюсь на влажный пол в душевой и прислоняюсь спиной к плиткам.

— Я облажался, Сэм. — Сознаться не проблематично. — Я налажал с тобой. Налажал с Джо. Налажал с родителями. — Уговариваю себя, что не тону в самобичевании, но, видимо, именно так и есть. Чуток. — Просто хочется разгрести часть беспорядка. Вот и все. Хочу быть с тобой честен, как с самим собой, но если ты считаешь, что больше не сможешь мне доверять, скажи.

— Бесит эта штуковина, — жестикулирует он и, выбравшись из кресла-каталки, садится рядом со мной на влажные плитки. Вручает мне пакет. — Открой.

И я открываю.

Сказать по правде, все это время я знал, что там. Провожу пальцами по выцветшему золоту на разодранной красной обложке, по тонкому деформированному переплету. Открываю последнюю страницу и вижу написанное дрожавшей рукой имя.

— Прочитай на внутренней стороне лицевой обложки, — жестами произносит он.

Во время прочтения он наблюдает за моим лицом, смахивает мои слезы большими пальцами, а потом прижимается ближе.

«Тот день, когда я показал тебе книгу, был и днем, когда я отдал тебе свое сердце. Для меня всегда существовал только ты».

Слова написаны острым корявым почерком Сэма. Подавляю всхлип.

— Книга — единственная принадлежавшая мне вещь, которую я мог тебе отдать… Знал, что ты уловишь значение. Пожалуйста, оставь ее, — жестикулирует он.

— Как ты оказался в общине? — Слова вылетают сами по себе.

Никогда его об этом не спрашивал и ответа не жду, но Сэм смотрит на меня, словно взвешивает каждое слово, и лишь потом открывает рот.

— В Иране мы жили в небольшом каменном доме возле реки. Однажды я играл на улице и увидел, что вдоль берега на коленях стояли люди из нашей деревни. Солдат подходил со спины и расстреливал одного за другим. Моего отца забрали солдаты. Мать испугалась, и ночью мы сбежали. Пересаживались из одного грузовика в другой и через несколько недель оказались в Англии.

Хочу знать больше, но перебивать не собираюсь. Еще ни разу он мне столько не рассказывал.

— Она попросилась работать на ферму, но мы никому были не нужны. Потом мы отыскали общину. Вскоре после приезда она заболела и умерла в фургоне.

— В фургоне, в котором ты жил?

Он кивает, стеклянными глазами глядит на плитки позади меня.

— Тревис помог ее похоронить. Чувствовал себя виноватым. И ни разу не попросил меня уйти. Мы похоронили ее в поле. Я посадил там цветы.

— Как долго она болела?

Сэм пожимает плечами.

— Не знаю. Недолго. Когда заболел сам, я знал, что болезнь та же самая. Понимал, что умру так же, как и она.

— Тревис помог отвезти ее в больницу?

Сэм качает головой.

— Мы не могли поехать в больницу. Мы не должны были находиться в этой стране. Она не должна была работать на Тревиса. Он нажил бы себе проблем, а нас отправили бы обратно в Иран. Она говорила, что, если нас вышлют в Иран, мы погибнем. Мы не могли туда вернуться. Она говорила, что, когда ее не станет, я должен остаться в Англии. Сказала, что, если вернусь в Иран, меня убьют.

Склоняю голову.

— Мне жаль. Так ты поэтому не хотел ехать в больницу? Боялся депортации в Иран?

— Нет. — Сэм глядит на меня, интенсивность больше не пугает так, как раньше. — Я от всего устал. Очень устал от одиночества. Легче все отпустить, когда не за что цепляться. Жив я или нет, ты все равно уйдешь.

— Никуда я не уйду! — Понятия не имею, как ему показать, что я серьезен. — Я здесь. И ты не один. Ты не должен быть один. Что бы ни случилось, я с тобой. Я хочу остаться с тобой. — Опускаю взгляд на руки. — Ты мне веришь?

Он всматривается в меня.

— Хочу поверить, — губами произносит он.

— Но боишься, так?

Он кивает.

— Я покажу тебе. Докажу тебе, клянусь. — Беру его за руку. — Расскажи, что говорил консультант.

Минуту Сэм хмурится и кусает губу, не в силах скрыть разворачивающуюся в глубинах янтарных глаз войну. И, в конце концов, жестами отвечает:

— До конца жизни мне нужно делать диализ. Требуется пересадка. За мной нужно ухаживать… Тебе стоило меня отпустить.

— Не вариант. Хочу за тобой ухаживать. — Сглатываю все эгоистичные эмоции, что угрожают перевести все стрелки на меня: мой шок, мое горе.