— Что бы ни случилось, мы со всем будем справляться вместе, ясно? — Протягиваю ему руку, и он меня поднимает. — Идем.

Часом позже мы упаковываем его скудные пожитки в вещмешок, купленный мной в ближайшем благотворительном магазине, ждем бумаги на выписку и рецепт на лекарства, которые ему наверняка придется принимать до конца жизни.

Но все затмевает испытываемое мной облегчение из-за того, что ему позволено покинуть больницу. Надеюсь, Сэму тоже стало легче.

О сроках консультант ничего не сказала, только что Сэм внесен в список ожидания на пересадку, и три раза в неделю ему нужно приезжать в больницу на диализ. Она поинтересовалась, где Сэм будет жить, а я ответил, что он поедет со мной домой к моим родителям. На время. Пока я не подыщу место, которое мы сможем звать домом. Перед нашим отъездом она заполнила бумаги, мы должны будем их передать в ближайшую больницу. И на этом все.

Сидя на кровати, наблюдаю за тем, как Сэм пытается натянуть тонкий свитер на футболку.

— Я куплю тебе поляну возле моря, — говорю я.

Сэм стаскивает свитер с головы и испуганно на меня смотрит. Несколько недель назад я бы сам себе не поверил, но сейчас понимаю: возможно все. Нужно отбросить свои убеждения, выйти за их пределы навстречу устрашающей неизвестности и разглядеть, что же есть на самом деле.

Возможно, он видит, насколько я изменился.

— Община была возле моря, — в конце концов, жестикулирует он.

Он садится на кровать рядом со мной и таращится на руки. Бывают моменты, когда мне кажется, что он расскажет больше о случившемся, о своей матери, об Иране и солдатах, но еще я понимаю, что говорить ему об этом сложно. Если он ничего больше не расскажет, это ничего не изменит. Некоторым историям не суждено быть пересказанными.

— Хочешь вернуться в общину? — спрашиваю я.

«Мы могли бы», — мысленно отмечаю я. Сэм мог бы навестить место, где похоронена его мать. Мы могли бы отправиться туда и попрощаться с кое-какими гнетущими призраками. Мне больше не страшно. Я поеду с ним куда угодно.

Сэм качает головой.

— Нет, — улыбаясь, жестикулирует он. — Поле — это всего лишь поле. Море — всего лишь море.

Не совсем понимая, что он имеет в виду, беру его за руку и, опустив на свое бедро, сжимаю.

— Хочешь попрощаться с больничным садом? — интересуюсь я.

Как никогда я решительно настроен покинуть эту палату, двигаться дальше, рассказывать нашу с Сэмом историю и при этом держать его за руку.

Он кивает.

— Я готов идти, — беззвучно говорит он.

Вот она тропинка, что бежит к морю по поляне слегка покачивающихся на ветру полевых цветов. Солнышко светит, а небо похоже на глубокие бирюзовые воды.

Нахожу идеальное местечко на хребте холма и усаживаюсь, пытаюсь читать маленькую книгу, которую везде таскаю с собой — обложка разодрана и потрепана, золотистые буквы поблекли. Мне нужна частичка Сэма, особенно когда его самого нет рядом. Представляю его улыбку, когда правильно понимаю словечки, которым он меня учил, или его добродушный тихий смех, когда выходит у меня кошмарно.

Я работаю на полставки в книжном магазине в городке своего детства, а оставшуюся часть времени вместе с Сэмом занимаюсь волонтерством в ближайшем приюте для животных. Наша совместная работа — его забота о больных и травмированных созданиях, помощь другим волонтерам, приобретение уверенности и блеска — наполняет меня чувством благодарности за то, что он есть в моей жизни. Он самый добрый человек из всех моих знакомых, и ради него мне хочется стать лучше. Хочется стать человеком, которого он заслуживает. Время от времени, когда Сэм отправляется в больницу на диализ, я беру на прокат машину и еду искать нашу поляну.

Кажется, сегодня я ее отыскал.

Не совсем понимаю как. Я заблудился, пока ехал по извилистым проселочным дорожкам, несколько раз ошибочно свернул на узкие тропки и неожиданно заметил, что передо мной раскинулось море. Словно я приехал на край света. И вот я здесь.

В бухте стоят лодки — маленькие крупинки, что сверкают и блестят чистотой под сентябрьским солнцем, одинокие, раскачиваются на волнах и тем не менее совершенно свободные.

Оглядываясь по сторонам, делаю несколько снимков на телефон. Пытаюсь отправить их Сэму, но мобильный сигнал здесь не ловит, это место очень далеко. Окруженный кроваво-красными цветами, ложусь и смотрю, как мимо дрейфуют облака. Но надолго не остаюсь.

Во время длительной поездки до родительского дома начинается дождь. Приезжаю я поздно и психую сильнее, чем хотелось бы. Даже восторг от найденной поляны затухает.

В общем, я отыскал поляну. Понятия не имею, кому она принадлежит и принадлежит ли в принципе. Ну, выясню я, дальше что?

В гостиной по-прежнему горит свет. Знаю, Сэм будет ждать. Все, чего мне хочется, — добраться до дома, рухнуть в его объятия, позволить ему утянуть меня в постель и лечь спать.

Но когда я открываю дверь, кажется, никого нет, в доме царит умиротворяющая тишина. Вешаю пальто на крючок и снимаю ботинки. Может, сегодня диализ отнял у Сэма много сил, и он уже спит? Стараюсь подавить разочарование.

Вскидываю глаза, и меня почти что до смерти пугает фигура на ступенях. Аккуратно обстриженные волосы, нерешительная улыбка и самые душераздирающие подведенные краской для век глаза.

— Твоя мама водила меня к парикмахеру, — жестами говорит Сэм и неуверенно шагает ко мне. — Тебе нравится?

Безмолвно киваю.

Мы живем здесь уже месяц. Сэм по-прежнему много спит, но сейчас он гораздо крепче, чем был. И в подобные моменты он светится, сияет, словно внутри горит яркий свет.

— Чересчур изменился? — спрашивает он и, встав передо мной, кусает губу.

Знаю, его смущает моя реакция, но открыть рот и сформулировать связное предложение невозможно. Колени слабеют.

— Нет, — каким-то чудом произношу я. Не могу оторвать от него глаз. — Как сегодня прошло в больнице? — Пауза. — Выглядишь шикарно. — Слова вылетают сами по себе. Я наверняка краснею.

Сэм улыбается, медленно моргает — нарочито медленно.

Черт, эта подводка.

Беру его за руки — пальцы холодные. Его пальцы всегда холодные, как и ступни. Обожаю подносить их к губам и согревать.

— Для тебя, — жестикулирует он. — Подумал, тебе понравится.

И это слабо сказано.

Он прислоняется лбом к моему плечу. Его дыхание такое теплое, чувствую его даже через рубашку. Пребывая в состоянии изумления, провожу пальцами по обнаженной коже на шее — по всем этим изысканным тонким линиям, которые я мог бы проглотить целиком.

— Подводка тормозит работу моего мозга, — бормочу я. — Родители дома?

Он поднимает глаза.

— Ушли поужинать. Вернутся поздно, — жестами произносит он. — Отведи меня в постель.

Зажмурив глаза, притягиваю его в объятия и крепко держу.

— Я нашел нашу поляну, — шепчу я и губами прижимаюсь к его уху. Знаю, я не должен рассказывать о подобных вещах, пока не выяснил про наличие возможности, но даже если ее и нет, мы все равно можем туда поехать. — Отыскал место, где мы сможем лежать на спине посреди травы, маки будут раскачиваться, солнышко сиять, я смогу петь глупые песни во всю мощь своего голоса тебе и темно-бирюзовому небу. Как я и говорил несколько недель назад.

До меня даже не доходит, что я плачу. Сэм делает шаг назад, проводит подушечкой большого пальца по грубой щетине на моей щеке и тревожно в меня всматривается. Красота глаз делает его эфирным и далеким, он слишком идеален для того, чтоб стоять со мной в этой комнате.

— Почему ты расстроен? — жестами спрашивает он.

— Извини, — отзываюсь я и стараюсь улыбнуться. — Кажется, я счастлив.

Это правда, хотя в то же время мне больно. Поразительно, насколько мне больно. Возможно, истинное счастье всегда с горьковатым привкусом. Или, возможно, меня просто-напросто пугает, что все это нереально. Что я не заслуживаю всего того, через что вынудил его пройти.