Саймон выглядит так, будто вот-вот отключится.

Она оборачивается ко мне, выражение лица мрачное.

— Пульс очень слабый. Я акушерка, но раньше занималась сердечно-легочной реанимацией. Я сяду рядом с ним. Езжай. Я буду направлять. Как долго он находится без сознания?

— Около пятнадцати минут, — говорю я и надеюсь, что это правда.

Она стискивает мою руку и кивает.

Джуди предупредила заранее.

Нашего прибытия ждет команда медсестер и врачей. Сэма резво перекладывают на каталку и увозят. Все происходит чрезмерно быстро. Меня оставляют стоять на асфальте, и единственное, что удерживает меня в вертикальном положении, — это дверца машины.

— Хави?

Я сижу в салоне машины, меня изумляет царящая вокруг тишина.

— Хави? — Джуди стучит в окно. От движения я вздрагиваю. Жестом она показывает мне опустить стекло. — Тебе придется убрать машину, — мягко говорит она. — Она блокирует подъезд для скорой.

Киваю, но она могла бы сказать, что весь мир поглотил пожар, и я бы ничего не услышал.

— Хави. — На этот раз тон жесткий, она сжимает мою руку.

На меня обрушиваются звуки окружающего мира. Люди, крики, машины. Сейчас середина дня, и я в больнице.

Моргаю и сглатываю.

— Куда?

— Чуть ниже по пандусу. — Она указывает на угол здания. — Поставь ее на любое пустое место внизу и положи вот это на приборную панель. — Она передает мне листок с ее именем и идентификационным номером. Ладонь по-прежнему на моей руке. — Он в бедственном положении. Делается все возможное.

Я видел достаточно дерьмовых больничных драм и понимаю, что ничего хорошего в этом нет.

— Встретимся возле рецепции. Нужно будет записать его данные.

Смотрю, как она шагает обратно в больницу, и ловлю себя на том, что испытываю странное ощущение вроде желания расхохотаться, граничащее с истерикой. Его данные? Дату рождения, место рождения, возраст, домашний адрес, ближайших родственников? О, да, именно то, что мы никогда не обсуждали. Мне вообще не известны подробности. Это какая-то неудачная шутка.

«Он не особо болтлив», — мог бы сказать я. Представляю себе выражение на их лицах.

Съезжаю по пандусу и вновь сожалею о выборе машины. Для любого пространства она чересчур громоздкая. Чувствую, как она царапает бочину новенького «форда фокуса», но мне плевать. Блокирую «лэнд ровер» и, будто под кайфом, направляюсь к стойке рецепции.

Меня спрашивают, известны ли мне его данные.

— Безусловно, — отвечаю я.

Говорю, что он на шесть лет моложе меня, родился в тот же день и месяц, что и я, домашний адрес — дом моих родителей, а ближайшие родственники… Ну, можно догадаться. Неудивительно, что в системе его не найти.

Джуди ведет меня в тихую комнату, предназначенную для людей, у которых сердце вот-вот разорвется от плохих новостей.

На лицах медсестер сострадание. Так и должно быть — это их работа, и они играют роль, пока мы, ничего не подозревающие участники актерского действа, неумолимо носимся по постоянно движущейся сцене.

Джуди ласково улыбается.

«Не говорите мне, что он мертв. Не говорите мне, что он мертв».

— Ситуация критическая, — произносит она. — Не стану врать, Хави. Выглядит все плохо. Кажется, отказал какой-то орган. Ты не в курсе, он страдал заболеванием крови?

Вспоминаю его слова о матери, что она тоже вот так вот умерла, но подробности мне не известны. Качаю головой.

— Можно мне с ним увидеться? Я обещал остаться с ним, — шепчу я.

— Ты о чем-то мне не говоришь?

Отвожу взгляд.

— Можно мне с ним увидеться? — повторяю я.

— Делается все возможное, — говорит она.

— Он не хотел умирать в одиночестве.

Она направляет меня к стулу.

— Может, нужно кому-то позвонить? — Ее лицо излучает доброту.

За последний год после смерти Джо я отдалился от друзей, что собрали меня по кусочкам. Хотелось нового старта. Хотелось, чтоб воспоминания померкли. Ну, и кому мне звонить? Я боялся вновь о ком-то заботиться, а сейчас всем плевать на меня.

«Не ной». Впиваюсь ногтями в ладонь.

— Моим родителям, — в конце концов, изрекаю я.

Джуди протягивает мне телефон.

— Вернусь чуть позже. — И оставляет меня в комнате в одиночестве.

Таращусь на трубку. Каждый месяц я посылал письма, но никогда не звонил. Да и телефона у меня нет. Сколько же времени прошло с нашей последней встречи? Наверно, это было еще до общины.

Каждое присланное мне письмо завершалось словами «надеюсь, мы скоро увидимся». Они никогда на меня не давили, никогда не подталкивали. Я всегда знал, что они беспокоятся обо мне и любят меня.

Набираю номер, и горло перехватывает.

— Алло? — Голос матери ни капельки не изменился.

— Мам? — зову я и подавляю всхлип.

— Хави?

Говорю с трудом. Удивительно, как трубка не трескается пополам, так крепко я ее стискиваю.

Поначалу мама паникует и решает, что болен и лежу в больнице именно я. Но поняв, что все не так, она говорит, что заберет отца с работы, и они приедут.

Вот так. Они бросают все.

Тоненький голосок произносит: «Разве три недели назад ты сам поступил иначе?». Но я его игнорирую и вытираю глаза рукавами.

Слаще принесенного Джуди чая пробовать мне не доводилось, но благодаря ему я чувствую себя не таким пустым внутри.

— Родители скоро приедут, — говорю я. — Но поездка займет по меньшей мере два с половиной часа.

— Пока они не добрались, я останусь с тобой.

Из-за ее слов слезы вновь застилают глаза. Она меня даже не знает.

— Иди сюда. — Она притягивает меня в объятия.

— Я совершил столько ошибок, — шепчу я и крепко зажмуриваюсь.

Мы с Джо прожили вместе всего несколько месяцев до того, как закончились деньги, и пришлось перебраться в общину. Мы оба были возрастными студентами и вместе бросили университет. С момента отъезда из дома я был одинок и не получал удовольствия от своего курса, и настолько быстро прикипел к Джо, что даже не смотрел на других. Я уговаривал себя, что Джо идеально мне подходил. Уговаривал себя, что сумею смириться с тем фактом, что иногда он падал в постель, благоухая другими мужчинами и женщинами. Ведь именно в моих руках посреди ночи он нуждался, именно меня любил. Он все время об этом говорил, и эти слова были похожи на волшебное заклинание. На удивление мне всегда хорошо удавалось игнорировать кое-какие моменты, притворяться, что я могу справиться, хотя на самом деле не могу.

Когда я рассказал родителям о положении вещей, они были разочарованы. Они сделали все возможное, чтоб меня не расстраивать. Но я знаю, они считали мой выбор ошибочным. Наверно, меня пожирало чувство вины. Звонил я им все реже и реже, а затем прекратил вообще.

Джуди отыскивает одеяло и укрывает меня, а я сворачиваюсь в клубочек на самом большом стуле. Чувствую себя столь же хрупким, как сгоревшая бумага, как пепел, жду, что меня развеет внезапным порывом ветра.

Боюсь спрашивать, как дела у Сэма, держусь за надежду, что она сказала бы, если б произошло нечто ужасное.

— Пойду узнаю, есть ли новости, — говорит она, словно сумела прочесть мои мысли.

Никогда еще не чувствовал себя настолько утомленным и опустошенным. Впадаю в прерывистую дремоту, где фрагменты снов, как эхо, вытекают один из другого. Джо становится Сэмом, лежит в том поле, и на него обрушивается небо. Сэм говорит голосом Джо, рассказывает мне истории, что я рассказывал ему, не произнеся ни слова, сообщает, что ревнует, и, в конце концов, крепко меня обнимает, потому что боится отпускать.

Я подпрыгиваю, когда распахивается дверь, и быстро входит Джуди.

— Его увезли в реанимацию, — изрекает она. — Он начинает стабилизироваться.

Вытаращиваю глаза, и меня охватывает облегчение, словно река выходит из берегов.

— Но он еще не выкарабкался. Пока не удалось выявить, что конкретно не так. Почки нормально не функционируют, — продолжает она. — Сейчас ему переливают кровь.