— Может быть, некоторым товарищам не вполне ясны принципы, на которых основаны наши магнитные наблюдения..

— Это что же, лекция, что ли? — громко перебил его Боря Линев.

— Нет, не лекция, — деликатно продолжал Стучинский, — не лекция, не пугайтесь. Так вот, товарищи, точность и правильность нашей работы зависит от того, чтобы ни в нашем магнитном павильоне ни поблизости от него не было ни одного кусочка металла — железа или стали.

— А как же этот самый ваш павильон построен? — насмешливо сказал Сморж. — Он, что же, воздухом держится, на воздушных гвоздях?

Стучинский поклонился Сморжу, как заправский оратор.

— Извольте, — сказал он, — я объясню. Наш павильон действительно сделан без гвоздей. Без единого железного гвоздя, без единого кусочка железа.

— А крыша? — закричал Сморж.

— Крыша? Крыша у нас медная, — ласково сказал Стучинский. — Там, где без металла никак нельзя было обойтись, есть медь — медные петли, медные дверные ручки, медная крыша, а железных гвоздей нет. Ни одного-с.

— Враки, — злобно сказал Сморж. — Не может быть. Как плотник говорю — не может быть. Нет такого правила, чтобы без гвоздей. Это тебе не табуретка.

— Однако гвоздей нет, — спокойно продолжал Стучинский. — Но дело не в этом. Многие товарищи, я замечал, не только гуляют поблизости от павильона, например, с винтовками, но даже и заходят из любопытства в самый павильон. Присутствие металла сказывается на работе наших приборов и может просто испортить наши магнитные наблюдения.

— Соболев! — крикнул Сморж. — Когда пойдешь в ихний павильон — сними очки!

— Да, да, — невозмутимо продолжал Стучинский. — Очки придется снять. Мы с Быстровым, когда идем в свой павильон, снимаем пояса, у которых железные пряжки, оставляем дома часы, перочинные ножи, булавки.

— Пуговицы от штанов тоже дома оставляете? — серьезно спросил Боря Линев, и все громко и радостно захохотали.

— Ловко!

— Вот это поддел!

Стучинский поднял руку, водворил тишину, потом встал, задрал фуфайку.

— Пуговицы, — сказал он, — мы давно уже оставили дома. Нам пришлось их заменить. Видите — костяные. — Он опустил фуфайку и продолжал: — Но дело опять-таки не в этом. Я очень прошу всех товарищей, во-первых, без меня или Гриши Быстрова в павильон не ходить, во-вторых, не гулять около павильона с металлическими предметами и, в-третьих, уж, конечно, не возить мимо павильона ни баллонов с водородом ни бидонов с бензином и маслом для радиостанции.

— Все-таки не может быть, чтоб без гвоздей! — опять сказал Сморж. — Я проверю. Я такие местечки знаю, где гвоздь должен быть обязательно. Уж я-то знаю, где его надо искать.

— Вы этим только окажете нам очень большую услугу, — опять поклонился Стучинский.

— И окажу! Очень просто! Вот увидишь, окажу! Мне только..

Наумыч перебил его:

— Слыхали, хлопцы, насчет железа? Виталий Фомич вас просил, а я приказываю вот эти все три пункта исполнять беспрекословно. У нас обсерватория, а не карусель. Сколько уж раз мне Виталий Фомич жаловался, что кто-то, наверное, заходил в павильон с железом и испортил ему наблюдения. Теперь кончено. Довольно портить чужую работу. Понятно?

После завтрака Сморж отправился в павильон искать железные гвозди. А я собрался итти к себе на Камчатку.

В коридоре меня остановил Стучинский.

— Сегодня вы дежурный метеоролог? — спросил он.

— Я.

— Скажите, пожалуйста, было в семь часов утра северное сияние?

— Было.

— Сильное?

— Нет, не очень. Даже, пожалуй, слабое. Так, только в нескольких местах на небе мерцали отдельные пучочки огней, а настоящего сияния не было.

Стучинский задумался.

— Что же это такое? — медленно проговорил он. — Я ничего не понимаю. — Он опять задумался, пошевелил бровями. Я молча стоял напротив него.

— Я попрошу вас, — наконец сказал он, — сделать вот что. Вы в какие часы зарисовываете облака?

— С семи утра и до двенадцати ночи каждый час.

— Вот и отлично. Я сделаю такую книжечку, куда попрошу вас записывать, бывают ли в это время северные сияния.

— А в чем дело-то, Виталий Фомич? — спросил я.

— Да видите ли, какая история. У меня в павильоне стоит прибор, который фотографическим способом записывает напряжение силового магнитного поля земли. Вам это понятно?

— Как же, как же, — поспешно сказал я. — Еще в реальном, помню, вычерчивал какие-то линии вокруг земного шара.

— Вот, вот. Время от времени этот прибор отмечает так называемые магнитные возмущения. Магнитные бури. Мы связываем их с северным сиянием. Это доказано работами Бирке-ланда и Штермера. Но вся штука-то в том, что прибор почему-то показывает небольшие магнитные возмущения и тогда, когда никаких сияний не бывает! Я сперва думал, что это кто-нибудь ходит вокруг павильона с оружием или заходит внутрь. Но мы с Гришей проверили, — несколько дней подряд запирали павильон, следили, чтобы никто не проходил мимо. И все равно — творятся какие-то странные вещи. Проверим еще раз, в чем тут штука. Не может же быть, чтобы кто-нибудь сознательно заходил в павильон и портил нашу работу. Правда?

— Ну, конечно, — сказал я. — Делайте книжечку.

Через полчаса Стучинский принес книжечку и еще раз попросил меня записывать в нее северные сияния.

— Потом мы сравним это с моими магнитограммами, — сказал он, — проверим в последний раз. — Он промолчал. — Ну, пойду посмотрю, что там Сморж у нас в павильоне делает. Он ведь пошел гвозди искать.

— А можно мне пойти с вами? — спросил я.

— Пожалуйста, пожалуйста, — заволновался Стучинский, — сделайте милость. Только уж попрошу вас опустошить карманы.

— А как же пуговицы? — засмеялся я.

— Ну, на этот раз можно и с пуговицами: в ту комнату, где у нас стоят самые чувствительные приборы, я вас не пущу.

Я выложил из карманов ножик, карандаш с металлическим наконечником, ключ, коробку с трубочным табаком, часы, две лыжных пряжки и отвертку.

Мы вышли из дома.

Так же, как и глубокой ночью, светила полная луна и ярко сияли звезды. А было уже 10 часов утра. Еще издали мы заметили, что по крыше магнитного павильона движется какая-то темная фигура. До нас долетал грохот медной крыши под тяжелыми сапогами.

— Ищет, — сказал Стучинский. — Напрасный только это труд. Ну, ничего, пускай поищет.

Темная фигура на крыше вдруг исчезла.

— На чердак полез, — сказал Стучинский.

Мы подошли к павильону.

— Жора! Жоржик! — закричал я. — Сморж! Вылезай-ка! Искатель гвоздей!

В чердачном люке показался Сморж. В руках у него была зажженная свеча. Ветер сразу потушил ее.

— Ну, как? — закричали мы. — Нашел?

Сморж молча вылез на крышу, походил по крыше, поискал, где пониже спрыгнуть, и гулко бухнулся на сугроб. Потом встал, подошел к нам. Шапка его была в пыли и паутине. Он двумя пальцами высморкался на снег, вытер пальцы о полушубок и, сдвинув шапку на затылок, смущенно развел руками.

— Нет, — сказал он с досадой, — ни одного. Скажи ты на милость!. Первый дом такой вижу. А уж я их повидал, слава те господи. И в Японии, и в Англии, и в Норвегии. Вот штука какая. Хоть плачь прямо…

Мы захохотали.

— Болтики-то я нашел! — закричал Сморж. — Да болтики-то, верно, медные. Вот ведь оказия. А гвоздей — ни-ни!

Он постоял, строго посмотрел на павильон и задумчиво сказал:

— Есть еще одно местечко. Уж если там нет, значит нет. — Он даже ногой топнул: — Не может плотник не сжулить! Сроду этого не было! А тут вдруг — без мошенства. Не верю. Враки. Полезу.

Он лег на снег и полез на животе под крыльцо. На снегу Остались только две его ноги, обутые в грубые казенные сапоги.

Стучинский подтолкнул меня локтем и хитро подмигнул на ноги. Зря, мол, дурак старается.

И вдруг со Стучинским что-то случилось. Он крепко схватил меня за руку и даже рванулся вперед, точно увидел что-то необычайное.

— Смотрите, — хрипло прошептал он. — Боже мой… Сапоги..

Я даже испугался. «Что за чорт? — думаю. — Уж не спятил ли он?»