Я выглянул в коридор. Два каких-то совершенно белых, залепленных снегом, обледенелых человека яростно обивали с валенок снег, отряхивались, сдирали с лиц ледяную корку, дули в красные, скрюченные руки, разматывали смерзшиеся шарфы.

Да ведь это же радист и механик!

За мной в коридор выскочил Гриша Быстров.

— Что случилось? В чем дело, товарищи?

— Невозможно, — устало сказал Костя Иваненко, вытирая посиневшей рукой мокрое от тающего льда лицо. — До рубки-то каких-нибудь сто шагов, а вот никак не дойти. Плутали, плутали где-то, едва назад добрались. Чуть было мимо дома не прошли. Тогда пиши пропало. Верный бы каюк был.

Радист шарфом обил с себя снег, этим же шарфом вытер лицо и отдуваясь проговорил:

— Ничего. Мы немножко вот только отдохнем и опять двинемся. Работать надо. В тринадцать десять меня Матшар будет слушать. Ромашников метео принесет. Ну погодушка!

— А сегодня разве не ты дежурный? — спросил меня Гриша Быстров.

— Нет, сегодня Ромашников. У нас штормы по расписанию, чтобы никому не обидно было. Прошлый раз в мою декаду на 11 баллов завернул, а сегодня вот ему достался.

Радист и механик покурили и начали опять собираться в путь, опять поднимать капюшоны, застегиваться, подпоясываться, закутываться шарфами.

— Пойдем, проводим их, — предложил Гриша. — Подождите, товарищи, мы с вами. Вчетвером-то веселей будет.

Мы быстро оделись и все вместе вышли в сени. Здесь уже стоял такой вой и рев от бушующего снаружи шторма, что я едва расслышал, как Костя Иваненко закричал во весь голос:

— По одному! Гуськом! Смотрите друг за другом!

Он распахнул дверь и шагнул в беснующуюся тьму. За ним Рино, потом Гриша, потом я.

Сразу же в лицо мне, ослепив и оглушив меня, ударил обжигающий снег. Я закрыл лицо рукавицей и, сбитый ветром, упал. Когда я снова поднялся на ноги, кругом никого уже не было. Нет, вон едва различимая во тьме, в какой-то мчащейся над землей мути, копошится темная фигура.

Изо всех сил налегая грудью на ветер, точно я по горло в воде шел против стремительного течения, я сделал несколько шагов. Темная фигура, которую я только что видел, пропала, точно растворилась в темноте. Передо мной был высокий сугроб.

Я полез на сугроб, но страшный порыв ветра опрокинул меня и сбросил вниз. Тогда я пополз, цепляясь руками и ногами за крепкий снег, на животе перевалил через гребень сугроба и скатился по ту сторону. Обледенелой рукавицей я соскоблил с лица снег и уже намерзшую корку льда. Рядом со мной тоже возился какой-то человек. Кто это? Гриша? Рино? Иваненко? Но звать было бесполезно. Даже сам я не расслышал бы своего голоса. Я подполз к человеку, повернул к себе его голову и нагнулся, всматриваясь в лицо.

— Позвольте представиться! — весело заорал мне в самое ухо незнакомый, совершенно обледенелый человек. — Григорий Александрович Быстров. Магнитолог.

Я захохотал от какой-то сумасшедшей радости и, наклонившись к самому лицу Гриши, изо всех сил прокричал:

— Очень рад. Сергей Константинович Безбородов. Метеоролог.

— Как поживаете? — тоже захохотав, снова прокричал Г риша.

— Пошел к чорту! — в тон ему прогорланил я.

Помогая друг другу, мы поднялись на ноги. Ни Рино ни Иваненко нигде не было видно.

— Рубка там! — закричал Гриша, показывая куда-то вперед.

По-моему тоже, рубка была в той стороне, и я кивнул головой.

Наклонившись, почти ложась на ветер, который, как доска, поддерживал нас, мы потащились вперед. Мы падали, сбиваемые ветром с ног, или сами ложились на снег, когда невозможно было устоять против порывов шторма, ползли, карабкались, шагали, крепко схватившись за руки.

Наконец в двух шагах от нас вдруг выплыло из тьмы и беснующегося снега мутное, желтое, освещенное окно.

Это была радиорубка. Но пройти последние десять шагов до высокого ее крыльца казалось совсем уже невозможно. И сверху, с крыши, и снизу, с земли, по лицу стегал, как раскаленный песок, мельчайший сухой снег. Он сразу забил рот, нос, залепил глаза.

Вдруг справа показались еще две белые, едва-едва передвигающие ногами фигуры.

— А-а-ай-яй-яй! — донес до нас ветер какой-то сдавленный крик.

— Поддай пару! Полный вперед! — прокричал им в ответ Г риша.

Наконец мы все четверо сошлись у крыльца. Взявшись в восемь рук за дверь, мы насилу приоткрыли ее и втиснулись в сени. Рубка дрожала и сотрясалась, звенели напильники и какие-то сверла, разбросанные на оцинкованном столе, качались лампочки, свисающие с потолка на длинных шнурах.

В полном изнеможении мы повалились на стулья и табуретки и, немного отдышавшись, стали развязывать капюшоны, разматывать шарфы.

Рино, сбросив прямо на пол брезентовый плащ и меховой полушубок, вынул из кармана большие серебряные часы.

— Час пять, — сказал он, щелкнув крышкой. — Здорово. Сто шагов шли двадцать минут.

Ровно в час десять метеорологическая сводка часовых наблюдений должна была уже лететь по радио на Маточкин Шар, а Романтиков все еще не приходил.

— Не погиб бы наш Ромаша, — сказал я. — Кой грех, еще заплутается, собьется с дороги.

— Да, — с беспокойством сказал и Гриша, — заплутаться не трудно. Что ж, подождем еще минут пять. Если не придет, пойдем на подмогу. Ты как? — спросил он меня.

— Надо бы пойти. Будем уж сегодня за скорую помощь.

Но прошло пять минут, десять минут, а Ромашникова все нс было. Мы с Гришей снова оделись, закутались и решили сначала итти на Камчатку, посмотреть, — может быть, Ромашников там, а если уж его и там нет, тогда искать его на метеорологической площадке.

Ветер смахнул нас с высокого крыльца рубки, и мы полетели куда-то вниз, под гору, барахтаясь в снегу, путаясь в подолах своих шуб, задыхаясь от стужи. Ветер дул нам в спину с такой силой, что мы без остановки, еле успевая перебирать ногами, мчались по ветру, налетая на сугробы, падая через голову и катясь по земле. Через несколько секунд все уже смешалось в ревущем мраке, и куда нас понесло ветром — понять было невозможно. Вдруг Гриша, который барахтался и кувыркался впереди меня, поднялся на ноги, как-то по-птичьи взмахнул руками и исчез. Озадаченный его исчезновением, я осторожно подполз к тому месту, где только что был Гриша Быстров. «Может, нас вынесло в бухту, и он угодил в полынью?» — со страхом подумал я и вдруг сам полетел вниз головой и больно треснулся затылком о какую-то стену. С минуту я лежал совершенно обалдевший, не понимая, что со мной и куда я попал. Ветер выл и гудел где-то уж над моей головой, а в самой яме, в которую я свалился, было тихо.

— Гриша! Гри-и-и-ша! — закричал я и прислушался.

Откуда-то издалека слабый голос едва слышно ответил:

— А-а-а!..

Я ощупал стену, пригляделся. Гладкая, белая, из аккуратных мелких досок стена. Что бы это могло быть? У нас даже, кажется, и нет таких построек. Я встал, побрел вдоль стены и столкнулся нос к носу с Гришей, который тоже брел мне навстречу.

— Лызловский павильон, — закричал Гриша, стуча кулаком по стенке.

— Как же это нас сюда занесло? — сказал я. — Ведь павильон же совсем в стороне? Если мы так и дальше будем итти, куда нас ветер гонит, так нам к Камчатке, пожалуй, и не выйти. Еще, чего доброго, в пролив занесет — ищи тогда зимовку. Пожалуй, и не найдешь.

— Надо держать под углом в двадцать семь, примерно, градусов, — серьезно сказал Гриша. — Или так градусов в тридцать, — поправился он.

— Вот ты и держи, — сказал я, — а мне, пожалуй, не удержать курса.

— Ладно, ползи за мной.

Гриша стал карабкаться на сугроб, а я за ним. Снова, едва мы выбрались из ямы, ветер подхватил и поволок нас чорт его знает куда. Может быть, Гриша и высчитывал в этой карусели градусы, но только через минуту я потерял его из виду и без всякого курса барахтался в снегу. И вдруг снова, совершенно неожиданно, земля провалилась подо мной, и, взмахнув руками, я опять полетел куда-то вниз, закрыв рукавицей лицо. Перекувырнувшись в воздухе, я со всего маху грохнулся на спину.