— Иди сюда, Мак. Здесь есть для тебя теплое покрывало. Оно тебя согреет. «Боже, не слишком ли я настойчива? Не оттолкнет ли его то, что я делаю? Светла, ты чертовская зануда».

Сзади неслышно подошел Маккензи. Она опустилась на песок, скрестив ноги. С минуту он молча смотрел на нее, потом последовал ее примеру и сел рядом.

— Нихонианские монахи приходят сюда, чтобы найти уединение, и раз в году совершают здесь особые обряды, — сказала Светла.

— Какие обряды?

— Если монах хочет жениться и вернуться к мирской жизни, он произносит слова свадебной клятвы именно здесь. Потом он находит в пещере укромный уголок и проводит здесь со своей невестой первую брачную ночь. Зачатые в этом священном месте дети вбирают в свой генетический фонд всю мудрость Зазена. Во всяком случае, нихонианцы верят в это. — Она повернулась к нему.

Маккензи все еще дрожал от холода. Но сейчас он казался уже более расслабленным, по мере того как тепло этого грота проникало в него.

— И это тебе тоже поведала Инайю?

— Да. Она думает, что во мне есть капля нихонианской крови, потому что мои глаза похожи на восточные.

Он внимательно всмотрелся ей в лицо.

— Но честно говоря, я не знаю, кто был моим отцом.

Улыбнувшись, он ответил:

— Ты не нихонианка, Светла. Твои глаза вытянуты вверх, а не вниз. Твои предки были монголами или, возможно, татарами. Это кажется более вероятным, особенно если учитывать твое славянское происхождение.

Перед ее мысленным взором возник образ храброго всадника, чей силуэт ясно вырисовывался на фоне звездного неба. Он скакал по диким степям в полночной тиши, сабля поблескивала в свете щербатой луны словно меч правосудия. Эта мысль захватила ее воображение.

Она посмотрела на Маккензи и подумала, какое же восхищение он вызывал в ней. Знал ли он, насколько был притягателен, когда был открыт и доброжелателен, и так непохож на того непобедимого воина, которым казался. Когда он был простым и доступным, она чувствовала, что готова была влюбиться в него по уши. Ее глаза невольно наполнились слезами.

Маккензи нежно смахнул их рукой. Он казался озабоченным ее плохим настроением.

— Что с тобой? Я тебя чем-то обидел? — прошептал он. — Если ты хочешь быть нихонианкой, то будь ею. Может, и мне тогда станет легче с ними общаться.

— Ты меня ничем не обидел.

— Тогда у тебя довольно странная манера выражать свою радость.

— О Мак, граница между радостью и печалью так неуловима, и существует столько оттенков этих чувств.

Она оперлась о его плечо, он обнял ее. На том месте, где его рука была поражена лучом бластера, осталось лишь несколько розовых пятнышек, затянутых новой кожей. Она повернулась к нему.

— Утром во время сеанса с доктором Фронто я рассказала ему все об О-Седо. Я рассказала ему, как он использовал мое униженное положение и почему из-за этого я избегала встреч с тобой. И ты знаешь, что он мне на это ответил? Он посоветовал мне переспать с тобой.

Она почувствовала, как его тело напряглось.

— Я не могу в это поверить.

— Ты же знаешь, что эти кибернетики считают, что надо вышибать клин клином.

— Но почему ты ему рассказала об О-Седо?

— Он пытается помочь мне понять себя, только и всего. Это его работа. Сирус приказал ему утешить меня. А чем, по-твоему, мы там все это время занимались, если не разговорами?

— Я никогда не думал об этом, — отведя руку в сторону и слегка отодвинувшись, ответил он.

— Что тебе не понравилось?

— Все в полном порядке.

— Глупости. Ты ревнуешь к доктору Фронто, правда?

— Я не ревную к Фронто.

— Хорошо, в чем же тогда дело?

— Я просто удивлен, что ты доверила свой секрет еще кому-то.

Несколько секунд ей безумно хотелось поспорить с ним, но она переборола себя, понимая, что это было бы ошибкой.

Светла подняла здоровую руку и повернула лицо Маккензи к себе. Она взглянула в блестящие изумруды его глаз и сказала:

— Я совершенно не хотела тебя обидеть.

Она прижалась к его губам. Секунду они оба наслаждались этим простым поцелуем, поглощая чувственность этого первого прикосновения друг к другу. Потом он медленно обнял ее, и они вновь слились в поцелуе, на этот раз куда более страстном.

Они целовали глаза, щеки и шеи друг друга, и Светла вдруг почувствовала, как ее переполняет острое желание. Наконец она уже просто не могла дышать, и воздух врывался в нее короткими быстрыми хрипами. Они упали на мягкий, похожий на пудру песок, их изголодавшиеся по ласке тела тесно переплелись. Странное чувство полного комфорта, которое всякий раз охватывало ее в его объятиях, снова завладело Светлой, и она покорно обмякла в его руках.

Потом он повернул ее на спину и заглянул в глаза. На его лицо падал свет, и в этом неясном свечении темнели новые шрамы над бровью. Она еще раз вспомнила, что он тоже смертен, как и все, и эта мысль вдруг наполнила ее сознание еще более острым желанием. Она закрыла глаза и притянула его к себе.

Казалось, что время замерло. Не было никаких мыслей, кроме наслаждения от его ласк, и она покорилась полностью этим прикосновениям. А потом к этому наслаждению вдруг начало примешиваться какое-то необычное чувство.

Ей вдруг показалось, что пещера наполнилась бесчисленным множеством нихонианцев, совершавших здесь свой брачный обряд. Мысленно она отчетливо видела их вокруг себя, они все занимались любовью. Это позволило ей почувствовать себя причастной к бесконечной веренице женщин, познавших в этих стенах физическую близость, освященную браком, а не запретную. И это сознание переполнило ее никогда прежде не испытанной радостью. Она довольно долго испытывала это чувство и разделяла атмосферу любви со всеми этими женщинами. Но потом она вдруг вспомнила, что же происходило с ней на самом деле, и испугалась. Куда-то словно испарилось охватившее ее чувство просветления, и она была теперь совершенно беззащитной, распростершись на мягком песчаном полу пещеры.

— Нет! — яростно закричала она, отталкивая прочь Маккензи.

Он удивленно смотрел на нее.

— Что с тобой? — прошептал он.

Она села и грустно склонила голову, но ничего не ответила ему.

— Ты что, привела меня сюда, чтобы подразнить, или тебе хотелось узнать, как далеко мы можем зайти?

Она задумчиво посмотрела на него.

— Ни то и ни другое. Но я… я думаю, что я люблю тебя, Мак, но разве я могу тебе это сказать? Кто я такая? Ты это хотел услышать?

Она отвела взгляд, и неосознанно он остановился на символе его мужского достоинства. Это зрелище наполнило ее одновременно желанием и отвращением, а в голове опять зазвучали почти забытые эротические стихи колумбийской поэтессы, прочитанные давно в одиночестве Запределья:

Она застенчиво обернулась назад к выходу из пещеры, где раздавался легкий плеск воды.

— Так ты пыталась… попробовать заняться со мной любовью, но по-прежнему для тебя это невозможно. Так?

— Да… Наверное, это касается только меня одной. Каждый раз, когда я готова отдаться, я чувствую, словно меня вывозили в грязи. Ты можешь это понять?

— Ты знаешь, в чем твоя проблема? Ты неправильно понимаешь, что такое грязь. Тебе кажется, что это признак, свойственный замотанным домохозяйкам.

Он слегка игриво толкнул ее, и ее колени дернулись в непроизвольной реакции.

— Грязь — это хорошо. Грязь — это то, что необходимо. Вспомни, чему учит нас космология… как взрываются звезды, а затем зарождаются из грязных остатков планеты… и как из глины этих планет возникает жизнь. Миры из пепла, а жизнь из глины. — Его глаза блестели. — Светла, неужели ты этого не чувствуешь? Даже наука говорит нам об этом, чудесным образом мы все есть дети космической грязи.