И в самом деле, через несколько недель снова потекла по водопроводным трубам вода. Затем зажегся свет, вначале красноватый и такой слабенький, что при нем трудно было работать, но постепенно он разгорался все ярче. Дворники изредка затапливали котлы центрального отопления, и, словно дыхание самой жизни, ласковое тепло разливалось по квартирам. Заработали некоторые театры, кино, школы. Возрождающаяся жизнь с каждым днем хоть и медленно, но неудержимо захватывала одну позицию за другой.

В квартире Айи еще гуляло эхо, так в ней было пусто. А хозяевам хватало и других дел — до уюта ли здесь!

В субботу вечером пришел Юрис. Здороваясь с Айей, он обнял ее за плечи и сказал, понизив голос:

— Наш корпус снова отправляется на фронт. Некоторые части уже в дороге. Мой полк уходит в понедельник утром. Правильно?

Что же оставалось Айе, как не согласиться с мужем! Конечно, правильно… Он снова станет по ночам прокрадываться на занятую врагом территорию, охотиться за «языком» и изучать расположение немецкой артиллерии.

Несколько недель, которые они провели вместе, пролетели с быстротой ласточки; им обоим не верилось, что они могут встретиться и жить почти одной жизнью, в то время как западный ветер доносит еще до Риги гул канонады. Конечно, правильно. Война еще не кончена.

— Все уходите? И Петер, и Аустра, и Жубур?

— Все уходим, Айюк. Отдохнули мы достаточно, повидали и родных и друзей. Нельзя же работу забывать. — Юрис рассказал, как он ходил днем навестить свой район.

— Там теперь председателем Ванаг, Арвид Ванаг. Не слыхала? Ну, ясно, не может район ждать, когда вернется Юрка Рубенис. Познакомились. Он мне показался довольно смышленым, только не мешало бы ему быть поживее, порешительнее. Мы с ним обошли почти полрайона. Пивоваренный завод уже работает, с понедельника пустят одну линию трамвая. Вот с кадрами плоховато и разрушений много. Я немножко поругался с Ванагом — очень медленно они очищают улицы. А ведь можно устроить субботник, поднять на ноги всех жителей района. Пока одни дворники управятся, у совы хвост расцветет. Обещал на будущей неделе организовать. Грузовиками помогут воинские части.

Юрис не знал, когда вернется к мирному труду, но все его помыслы и заботы были связаны с районом, которым он руководил до войны. Зорким хозяйским глазом он замечал все, что там было хорошего и плохого, спешил вмешаться в жизнь района, влиять на нее. Как понятно было Айе его нетерпение! Этим беспокойством, этой творческой тревогой были полны все, кто вернулся домой.

Воскресенье они провели дома, а в понедельник Юрис ушел со своим полком, и Айя обещала при первой возможности навестить его на фронте — теперь ведь их разделяли не такие большие расстояния, как прежде.

В ближайшее воскресенье после ухода на фронт латышского корпуса Айя должна была выступить на одном собрании с докладом. Следующее воскресенье она была занята с утра до вечера на семинаре комсоргов и только через три недели улучила время навестить мужа. В маленьком газике Айя рано утром выехала из Риги и на рассвете миновала Елгаву. Разрушенный город напомнил ей Великие Луки. Так же, как и там, в этих развалинах ютились люди. Регулировщики стояли на перекрестках и размахивали флажками. На фронт и с фронта шли колонны грузовиков; плакаты с призывами, обращенными к воинам, виднелись по краям дороги.

Еще час езды по Добельскому шоссе, и Айя добралась до расположения части Юриса. Они встретились на краю поросшего чахлым кустарничком луга. Пасмурное небо, под ногами слякоть и лужи. Почти каждую минуту слышалось буханье орудий, взрывы мин или автоматная очередь. Небольшая землянка в кустах, из которой с утра до вечера, через каждые час-два, приходилось вычерпывать по нескольку ведер воды — иначе можно было утонуть. Топчан из необтесанных жердей был покрыт тонким слоем соломы, на маленькой полочке коптило самодельного устройства осветительное приспособление — фитиль, вставленный в сплющенную гильзу зенитного снаряда.

Айя и Юрис рассказывали друг другу обо всем, что случилось с ними со дня расставания, а иногда умолкали — глядели друг на друга и улыбались, точно виноватые в своем счастье.

Юрис успел уже раза три побывать в тылу врага. Один из его лучших разведчиков наскочил на немецкую мину и потерял ногу. Но «языка» они все же достали.

— Скоро, наверно, пойдем в наступление… В отпуск никого не увольняют, только в особых случаях, с разрешения штаба армии. Новый год придется тебе, Айюк, встретить без меня, я, по всей вероятности, не смогу…

В обед поели из одного котелка, потом вышли погулять. А когда стало темнеть, Юрис проводил Айю до шоссе.

— Сегодня у меня настоящий праздник… — сказал он прощаясь.

— Если кто поедет в Ригу, ты, конечно, черкнешь мне несколько строчек, — сказала Айя. И они долго-долго не разнимали соединенных в пожатии рук.

Всю дорогу до дома Айе было грустно. «Друг мой милый, когда уж мы будем вместе?» — думала она.

Мокрый снег летел навстречу машине, залеплял стекло и, как рой белых мошек, плясал в светлых лучах фар, когда шофер на мгновенье включал их.

Когда театр возобновил представления, для Мары не сразу нашлось дело, потому что брать роль в какой-нибудь старой постановке ей не хотелось. Зато она получила главную роль в новой, советской пьесе, которую недавно начали репетировать. Последние дни проходили у нее в напряженной работе.

Однажды, в конце декабря, была как раз суббота, — Мара сидела на очередном совещании, которое созвал директор театра Калей. Яундалдер докладывал о двух новых пьесах — одной переводной, другой оригинальной. По ходу обсуждения было видно, что совещание затянется до начала спектакля. Мара все время сидела как на иголках и больше следила за часами, чем за выступлениями. Никто, даже всегда такой проницательный Калей, не мог понять причину ее нетерпения. В три часа она уже начала нервничать, и как раз в это время Калей дал слово новому помощнику режиссера, Кукуру, который обладал способностью говорить пространно и подробно, с неиссякаемым терпением прирожденного аналитика. В Москве он многое видел, многому научился и говорил очень интересно и красочно. В другой раз Мара и сама бы с удовольствием приняла участие в обсуждении, но сегодня даже самые оригинальные высказывания пролетали мимо ее ушей.

Когда Кукур, проговорив с полчаса об отдельных образах и развитии сюжета, перешел, наконец, к идейному содержанию пьесы, Мара так грустно вздохнула, что Калей услышал и оглянулся на нее с удивленным видом.

— Что такое? — шепотом спросил он ее, перегнувшись через спинку стула. — Ты устала?

— Нет. Просто мне через четверть часа надо быть в одном месте, — еле слышно ответила она.

— Что же не уходишь? Кончим без тебя.

— Я должна отлучиться до понедельника, — добавила еще Мара, но Калей уже слушал Кукура. Она тихо поднялась, на цыпочках дошла до двери и постаралась открыть ее без скрипа. Но дверь все-таки заскрипела и несколько лиц повернулось в сторону Мары. Посмотрел и Кукур, да так, что Маре стало совсем неловко от его недовольного взгляда. Она с виноватой улыбкой кивнула ему и вышла. «Наверно, обиделся. Подумал, что мне скучно слушать. Ну, ничего, потом, когда узнает причину, простит…»

Мара зашла в свою уборную, поправила прическу, провела пуховкой по раскрасневшимся щекам и вышла из театра. В условленном месте ее встретили два человека — подполковник Карл Жубур и капитан Петер Спаре. Они только приехали на машине прямо с фронта, и в их распоряжении было не больше двух часов. Они так старательно вытянулись при появлении Мары, как будто она была генералом.

— Мы уже были там и убедились, что все в порядке, — сказал Жубур. — Нас ждут. Можно хоть сейчас ехать.

— Сейчас? — Мара посмотрела на него и лукаво покачала головой. — А вдруг я забыла дома паспорт, что тогда?

— Тогда давайте заедем на квартиру, возьмем паспорт, — ответил Жубур. — В пять там закрывают.

— За паспортом заезжать не будем, — сказала Мара. — Я вовсе не такая забывчивая.