Только когда меня долбануло током, я остановился. Большая машина была опустошена. Убедившись в этом, я сбежал в овраг и захлопнул за собой люк «зеро». Хромированный рычаг послушно пошел вдоль делений…

«Это всё!»- решил я.

И сразу же пришла боль,

Реакция! - вот что меня не раз выручало.

Когда машина со странным хлюпающим звуком вынырнула из времени, я рванул на себя крышку люка и выбросился наружу.

К моему изумлению, моя «зеро» стояла не в сейфе, а посредине шоссе, параллельно которому уныло поднимались кирпичные стены «Трэвел»… «А-а-а! - догадался я.- Машину сдвинуло по горизонтали, снесло в овраг, оттого-то и тут, в двадцатом веке, она оказалась вне сейфа!»

Из-за поворота с ревом вылетел бензозаправщик. Скорость на пустом шоссе он набрал значительную, и, поняв - что сейчас произойдет, я успел прыгнуть в сторону. Взрывная волна, догнав, жестко ударила в спину, опалила жаром, и сразу же над шоссе восстал черный, крутящийся столб. Весело и резво рванулось из черной копоти пламя, и в этот дымный костер, радостно пожирающий металл и резину, с визгом влетел не успевший затормозить тяжелый трехосный грузовик с эмблемой «Трэвел» на радиаторе.

Поднявшись с обочины, я, прихрамывая, побрел вдоль мгновенно возникшей пробки. Никто на меня не смотрел, всем было плевать на меня. Все смотрели на огонь, одни с тревогой, другие с любопытством, а были и такие, что - с радостью. Никем не замеченный, я проскользнул к одному из оставленных автомобилей, прыгнул за руль и до отказа выжал акселератор.

Разворачиваясь, я увидел изумленного парня, уставившегося на меня из соседней «Дакоты». Я замер… Мой галстук! Мой костюм! Моя машина!.. Это был я!

Но если так, значит я вернулся в то утро, когда акция против «Трэвел» только еще замышлялась!.. Ну, конечно! Я вспомнил и катастрофу, случившуюся на шоссе. Только тогда, в то утро, я наблюдал за ней, как т от Миллер!

- Кретин! - захотелось мне крикнуть моему двойнику, самому себе.- Тебе незачем лезть в сейф! Ты ничего не получишь, кроме нескольких трупов!

Но я не крикнул.

Просто перестал спешить.

Ведь если это и впрямь т о утро, значит, тот Миллер еще ничего не знает и, конечно, не поверит мне - своему двойнику. Его ничем нельзя остановить. Он поедет к шефу, заберет документы, попадет к Номмену… А ведь предстояло еще и стрелять в Формена и «курировать» путешествия Лесли… У меня закружилась голова, но я нашел в себе силы позвонить из ближайшего автомата.

- У Хэссопа!

Не этот ли звонок в то утро так ошарашил Гелену? Не этот ли звонок придал уверенность шефу?..

Я нажимал на газ, и встречные водители на мгновение каменели - небритое, исцарапанное лицо, изодранная, грязная рубашка. Им было чему удивляться. Но они и не догадывались - с какой каторги я бежал!

- Ах, Эл!.. Грешен и я, и все же меня никогда не отпускало чувство того, что наша профессия как бы… не настоящая! - Хэссоп, как длинная, ссохшаяся мумия, потянулся ко мне и содрал со спины прилипшую к коже рубашку.

- Это не мешало вам работать на Консультацию!

- Разумеется,- с удовлетворением отметил Хэссоп.- Мне тоже нравилось упорядочивать информацию.

Он включил приемник, и хриплый бас Гарри Шледера заполнил комнату. Гарри Шледер хрипел, вопил. Гарри Шледер издевался над нами:

«Мое имя смрадно более, чем птичий помет днем, когда знойно небо. Мое имя смрадно более, чем рыбная корзина в день ловли, когда небо знойно. Мое имя смрадно более, чем имя жены, сказавшей неправду своему мужу… О-о-о! - вопил Гарри Шледер: - Почему мое имя смрадно? Ведь я не творил неправды! Ведь я не отнимал молоко у детей! Ведь я не ловил птиц бога! Я чист чистотой феникса! Чист! Чист!»

- Файрфилд,- пояснил Хэссоп.- Его поп-оперы напоминают живопись Рибли…

Я махнул рукой и отправился в ванную, но Хэссоп и туда притащился, прямо с кофейной чашкой.

- Ты никогда не задумывался над тем, почему человек мыслящий разделен на нашей планете на несколько весьма отличных друг от друга видов?

- С точки зрения кролика или тигра это, наверное, не совсем так,- проворчал я, намыливая себе плечи.

Хэссоп фыркнул:

- Даже в этой комнате сейчас находятся два вида. Я представляю более древний, почти вымерший, а ты - новый, который, боюсь, и завоюет окончательно всю планету… Мы, правда, разные люди, Эл. Это так. Мы и не можем не быть разными, ведь такие люди, как я, годами валялись в сырых окопах, годами жили только нелепой надеждой возвращения в мир! Это не,могло не изменить нас! И изменения, замечу, коснулись в нас как раз всего того странного и загадочного, что передается от одного человека к другому вместе с его плотью и кровью, но никогда при всем том ни тем ни другим не является… Это как электричество, Эл,- все знают, как оно зажигает лампу, но никто не может сказать - как оно выглядит… Разрушенные дома, Эл, можно восстановить, вместо потопленных кораблей построить новые, вот только человека восстановить нельзя.- Хэссоп усмехнулся: - Соорудить человека в общем-то гораздо проще, чем срубить дом или вырезать табакерку, но некоторые вещи, делающие человека человеком, просто так соорудить нельзя. Те, кто пережил первую мировую, эпидемию испанки, кризис и бум и все-таки остался жив, сейчас - археология, нечто вроде шумерских городов или Колизея. Я говорю так потому, что, гуляя по улицам, обращаю внимание не только на рекламу, но и на людей. Мне все более кажется, что я попал в иной мир.

- Не понимаю.

- Мой вид,- терпеливо пояснил Хэссоп,- развивался более миллиона лет. Он питался личинками и жуками, зернами и мясом, он голодал, он жаждал. Руки и мозг, способные изменять мир, сделали нас людьми, но эти же руки и мозг отняли у нас дело. Лестница - символ человеческого развития - превратилась в мягкое кресло автомобиля. Жизнь отдана на откуп машинам. А ведь люди моего вида, Эл, участвовали в создании так называемой культуры непосредственно. И каменотес, и ученый, и ремесленник… А вот вы, Эл, утратили связь между собой и вещами. Их дает вам машина, которую вы и замечаете-то лишь тогда, когда она останавливается. То, что цветет яблоня или над океаном встает рассвет, оставляет вас равнодушными. Люди, подобные мне, знали истинный вкус хлеба и соли. Они умели, увидев расцветающее дерево, любоваться им. Они не знали, что именно связывает их с деревом, но они знали - такая связь есть! А вы, Эл, едите химию, пьете химию, дышите химией. Жизнь проходит для вас в полумраке кино и дансингов. Ваши фрукты утратили вкус. А ведь когда-то они были такими же шедеврами природы, как мозг Шекспира или самого Леонардо! Вы-другие. Не умея создать самого крошечного моллюска, вы умеете разрушать миры.

- Послушайте, Хэссоп, я кажусь вам идиотом?

- Нет, ты не идиот, Эл. К твоему счастью, жизнь твоих родителей протекала ровно. Щитовидная железа в порядке, организм достаточно напитан йодом, эндокринные железы функционируют нормально. Я говорю как врач, можешь мне верить. Я не первый год слежу за твоим организмом. Твоя кожа не пигментирована до черноты, адисонова болезнь минула стороной. Ты - нормален, Эл. Но ты нормален не в нашем смысле.

Он хотел продолжать, но я в бешенстве ударил кулаком по воде:

- Замолчите!

- Ладно,- сказал он, допивая свой кофе.

Зато шеф был взволнован не в пример Хэссопу. Еще с порога он протянул руки, засеменил ко мне:

- Эл! Это было самое короткое твое дело!

Но мне было не до комплиментов. Я сразу же попросил магнитофон.

Шеф и Хэссоп вопросительно уставились на меня.

«А-а-а!..- догадался я.- Ждут, что же я все-таки им скажу, я - победитель».

И включил магнитофон.

Шипение, шорох, скрип…

Как зачарованные мы следили за кассетой и вздрогнули- одновременно, вдруг. Вздрогнули от внезапного, ворвавшегося в комнату шумного дыхания вконец загнанного человека, от выстрела, прорезавшего шумы, и, наконец, от безумного вопля. Нечеловеческий, дикий, мертвый вопль!..