Глава 3

ПОЧЕМУ ЭСТОНЦЫ И ЛАТЫШИ НЕ БОЯЛИСЬ РУСИФИКАЦИИ?

Бурные события, которые сотрясали Литву в XIX веке, почти не затронули другие прибалтийские области. Прав­да, война 1812 года не обошла стороной Курляндию, кото­рая была временно оккупирована наполеоновскими вой­сками. На первых порах крестьяне рассчитывали получить от французов освобождение от крепостного права. Одна­ко, как и в Литве, оккупанты занялись грабежами и други­ми бесчинствами. Поэтому крестьянство Курляндии ак­тивно помогало русским войскам в борьбе против прише­льцев.

Хотя в последующие годы крестьяне Курляндии, Лиф­ляндии и Эстляндии не раз поднимались на борьбу против помещиков, их выступления никогда не перерастали в восстания такого масштаба, какими были восстания в Литве и Польше 1830—1831 и 1863—1864 годов. В свою очередь, власти обычно не прибегали к жестоким карате­льным мерам для подавления волнений, а старались их погасить или предотвратить соответствующими законода­тельными мерами.

Как и в течение большей части XVIII века, эти губернии, избавленные наконец от череды непрерывных войн, про­должали мирно развиваться. Их население увеличива­лось. Так, численность жителей Эстонии, которая с сере­дины XVI века до 20-х годов XVIII века не увеличилась, оставаясь на уровне 280 тысяч, достигла к концу XVIII века около 500 тысяч человек, 723 тысяч в 1863 году, 881,5 ты­сячи в 1881 году и 985,8 тысячи в 1897 году. Так же быстро росло и население Латвии.

Прирост населения отражал рост его благосостояния, чему в немалой степени способствовали крестьянские ре­формы, которые в Лифляндии и Эстляндии были проведе­ны значительно раньше, чем в Литве и остальной Россий­ской империи. Уже в 1802 году Александр I утвердил при­нятое эстляндским ландтагом законоположение по крестьянскому вопросу — крестьянский регулятив. По нему за крестьянами закреплялось право собственности на часть их движимого имущества. (Правда, помещики со­хранили за собой право переселять крестьян, а порой ли­шать их земельных участков.) В 1804 году были приняты новые крестьянские законы для Эстляндии и Лифляндии, которые нормировали повинности крестьян в зависимо­сти от количества и качества земли.

Вскоре после завершения Отечественной войны Алек­сандр I принял в 1816 году «Положение о эстляндских кре­стьянах», а в 1819 году — «Положение о лифляндских кре­стьянах». За 40 с лишним лет до отмены крепостного пра­ва по всей России крестьяне Эстляндии и Лифляндии обрели личную свободу. Правда, вся земля оставалась в собственности помещиков и крестьяне могли ее лишь арендовать.

Ликвидация крепостного права способствовала разви­тию сельского хозяйства. Начался переход к многополью, увеличивались посадки новых культур (картофель и кле­вер), развивалось скотоводство, винокурение (из карто­феля).

Правда, рост товарности помещичьих хозяйств сопро­вождался усилением эксплуатации крестьян. Как и преж­де, классовый гнет сопровождался национальным. В резу­льтате этого, как отмечал историк Ниголь Андерзен, «на­чиная с 1840 года среди крестьян Южной Эстонии происходили брожения, принимавшие форму стремления к православию». В Южной Эстонии до 17% крестьян при­няло православие. В 40-х годах в Лифляндии православие приняли 75 тысяч крестьян.

Подлинной целью смены конфессии, считал Н. Андер­зен, являлось «наивное... стремление вместе с «немецкой верой» сбросить с себя и зависимость от немецких поме­щиков». Но, помимо чисто символического освобождения от религиозного единства с его вековыми угнетателями, были, очевидно, и практические цели такой смены веры.

Во-первых, переход в православие облегчал интегра­цию эстонцев и латышей в российское общество, их пере­селение в другие части России. «Эстонцы массово пере­селяются в Россию, а именно — в Петербург и Псковскую губернию», — констатировал без особого беспокойства по этому поводу видный эстонский просветитель Якоб Хурт, добавляя, что «земля... от этого, надо сказать, не захире­ла». (Не исключено, что многие из тех, кто затем в 60—80-е годы XX века переехали в Эстонию из Псковской области и рассматривались как «мигранты», были потомками корен­ных эстонских крестьян.)

Во-вторых, как отмечали западные историки — выходцы из Прибалтики Р. Мисиунас и Р. Таагепера, «распростране­ние русской православной веры оказалось весьма успеш­ным среди крестьянства в ряде округов, и это явилось про­тивовесом для лютеранской церкви, в¹ которой господство­вали немцы. Соревнование между двумя церквями способствовало расширению публикаций на латышском и эстонском». Власти гораздо охотнее поддерживали публи­кацию православной литературы на этих языках, чем рас­пространение протестантских изданий на немецком.

В-третьих, принятие православия было свидетельст­вом лояльности к существовавшему строю, особенно за­метной на фоне бунтарства католиков в Польше и Литве. Характерно, что даже во времена волнений крестьяне Лифляндии, в отличие от крестьян Польши и Литвы, не за­нимались физическим уничтожением полицейских и сол­дат, а обращались со смиренными посланиями к царю. Так, в ходе крестьянских выступлений на юге Эстонии (в Лифляндии) в 1864 году в петициях царю выдвигались предложения об упразднении власти немецких помещи­ков над местными крестьянами, о свободе передвижения крестьян, о применении в Лифляндии единых законов Российского государства в отношении Эстляндии и Лиф­ляндии, о светском обучении и преподавании русского языка в школах.

Неудивительно, что российское правительство все бо­лее благосклонно рассматривало проблемы православ­ных эстонцев, латышей и латгальцев в их противостоянии против помещиков-немцев, придерживавшихся лютеран­ства, и польских помещиков-католиков в Латгалии. В 1849 году был опубликован временный закон о лифляндских крестьянах, который позволял продажу им земли. Р. Ми­сиунас и Р. Таагепера утверждали, что «политика, прово­дившаяся царским правительством, была направлена прежде всего против местных элит и, таким образом, не­вольно способствовала появлению новых крестьянских наций... Была повернута вспять тенденция, которая гос­подствовала в течение пяти веков».

Новым свидетельством стремления царского правите­льства покончить с господством немцев в крае стал закон 1866 года о волостном управлении, избавивший крестьян от мелочной опеки со стороны власти баронов. Были осу­ществлены и реформы в управлении городами, цеховой организации. Политика правительства невольно способ­ствовала ликвидации монопольного положения немцев в городах Прибалтики. Как отмечали Р. Мисиунас и Р. Таа­гепера, «упразднение принудительного членства в гиль­диях среди городских ремесленников позволило эстон­ским и латвийским крестьянам селиться в городах, где до сих пор господствовали немцы».

Между тем города в Эстляндии, Лифляндии и Курлян­дии бурно росли и развивались. С 1863 по 1897 год город­ское население в трех прибалтийских губерниях почти ут­роилось: с 209,7 тысячи человек до 605,4 тысячи.

Рост городского населения сопровождался быстрым увеличением промышленных предприятий. В 20—30-х го­дах XIX века в Эстляндии были основаны крупные фабрики (Нарвская в 1822 г., Хийц-Кярдпаская в 1829—1831 гг., Синдиская в 1834 г., Тартуская в 1839 г.). В 1857 году в Нарве была основана Кренгольмская мануфактура. Во второй половине века в Таллине возникли крупные маши­ностроительные заводы (Виганд в 1859 г., Крулль в 1865 г., железнодорожные мастерские в 1870 г., Лаусман в 1881 г.) В Эстляндии появилась цементная промышлен­ность. Таллин превратился в крупный порт России, заняв­ший 4-е место в империи по внешнеторговому обороту. Важным портом по экспорту льна стал Пярну. Прибалтий­ские порты теперь были связаны с внутренними районами России железнодорожной сетью.

Быстро развивалась промышленность в Лифляндии, особенно в Риге, превратившейся в крупнейший центр внутренней и внешней торговли. Через Ригу шла половина экспорта льна России, значительная часть вывоза пеньки, хлеба и лесных материалов. Очевидно, что через Ригу шел поток основных предметов традиционного российского экспорта. В Риге было сосредоточено 70% промышленно­го производства Латвии.