— Ну, Баум, что же вы думаете насчёт «брахмашираса»?? — не отставал Траурихлиген, и его суровый голос вырвал майора из пучины страха и апатии, в которую тот невольно погружался всякий раз, когда речь шла о дьявольском «пауке».

— Я… думаю… можно обойтись… — глупо проклекотал Баум, отрешённо топчась в грязи… — Наше вооружение намного лучше, чем железки иванов…

— Вы же сами сказали, что русские готовы к обороне! — напомнил Траурихлиген ещё ехиднее, замахнувшись стеком, и Баум предусмотрительно отошёл, чтобы генерал не попал ему в глаз. — Или хотите пулю получить?? Мы уже не в том веке живём, чтобы танки подрывать гранатами! Так что, Баум, готовьтесь к победе!

— Яволь… — Баум ответил по уставу, потому как не имел права отвечать начальнику по-другому.

— Но мы всё-таки, устроим отчётное нападение — для галочки! — выплюнул Траурихлиген, остановившись перед своей машиной. — Чтобы Фогель подсчитал патроны, раненых убитых, написал отчёт… Что это за бой, в котором никто не пострадал?? Баум, вам задание: заставьте Носяру соберать местных дикарей на открытом месте, а я подъеду через полчаса!

— Яволь! — Баум отчеканил это уставное слово и по-уставному развернулся, хлопнув каблуками. Он выполнит приказ, потому что это приказ старшего по званию, его почти не волнует, что Траурихлиген соберёт людей лишь для того, чтобы пристрелять свой «брахмаширас»…

Майор Баум боялся Эриха Траурихлигена не только из-за того, что он имел «брахмаширас». Про Траурихлигена ходили разные слухи: что он вроде как тамплиер, и некромант, оборотень и инквизитор в одном лице… Но Баум знал: Эрих Траурихлиген — ловкий махинатор, умеющий давить на психику, и майор даже сомневался, действительно ли он принадлежит к древнему баварскому роду графов Краузе-Траурихлигенов, или это всего лишь ещё один его способ давить на психику??

— Баум, вы что, спите?? — этот громкий вопрос вырвал Баума из пучины мрачных мыслей, вернув сюда, на страшное поле, под промозглое небо, с которого срывался мелкий моросящий дождик. Капельки неприятно стучали по клеёнчатому чехлу-дождевику на фуражке Баума, словно по мозгам стучали.

— Никак нет! — поспешил отчитаться Баум, потому как вопрос задал Траурихлиген.

— Не торчите — идите в деревню и поторопите Носяру! — приказал ему Траурихлиген, и Баум тут же ответил «Яволь» и проворно побежал к деревне.

— Шульц, подать мне машину! — Баум слышал, как Траурихлиген напрягает адъютанта, а потом услышал и шаги Шульца, как тот потрусил туда, где поодаль от «брахмашираса» дожидался генеральский кортеж из трёх машин.

Майор Баум выполнял приказ — попав в эту нищую деревушку он первым делом обнаружил начальника полиции Носяру. Его полицаи уже повыгоняли несчастных селян из хат, и они стояли по двое в неровном строю, босиком на раскисающей грунтовой дороге, мокли под дождиком и мёрзли под прицелом автоматов. У Баума переводчика не водилось, но он не имел права выдавать, что владеет русским языком почти так же хорошо, как и Траурихлиген. Поэтому он притворился.

— Носяр! — рявкнул он начальнику полиции, страясь крякать так же, как генеральский переводчик. — Ви есть вести дикарь на площадь! Где тут есть площадь??

Деревню Чижи хотели сделать частью большого колхоза, и тут недавно появилась площадь — на самой окранине, почти понад лесом, где раньше не было ничего, коммунисты построили довлеющее здание, которое обозвали сельсоветом, а вокруг него сотворили площадь — солидное пространство выложили плиткой и поставили посреди него постамент, на который водрузили бюст Ленина. Это место стали называть «Площадь Ленина», а в сельсовете пообещали посадить некоего председателя, которого так и не посадили. Сельсовет пустовал, оставаясь ненужной холодной глыбой, а вот площадь Ленина пригодится — Носяро поведёт туда немца Баума.

— А, там, на окраине, — проскрежетал Носяро, показывая длинным пальцем в сторону этой самой площади, где над низкими хатами высился сельсовет. — Прошу, пан хозяин!

— Это есть хорошо! — прокрякал Баум, ёжась в мокром дождевике. — Вести дикарь на площадь!

— Да, пан хозяин! — согласился с ним Носяро и принялся лаять на своих полицаев, заставляя их гнать людей к площади.

Полицаи, рыча проклятия, погнали селян, заставляя шагать на погибель, и Бауму стало их по-человечески жалко. Ярым нацистом он не был — пошёл в СС только из-за высокого жалования и привилегий, потому что девушка, за которой он пытался ухаживать, отвергла его, посчитав, что Баум беден и не сможет её содержать. Расположение девушки он так и не заслужил: явился к ней в мундире, а она заявила, что «дубоголовый солдафон» ей тоже не нужен — нужен видный учёный или аристократ — после чего навсегда исчезла из его жизни. Баум погоревал и ушёл на войну решив, что будет женат на Германии.

Двигаясь к площади, Баум старался невозмутимо маршировать впереди, как хозяин жизни, хотя по-настоящему — не хотел смотреть на полуодетых людей, которых вышвырнули из тёплых постелей под дождь и заставили топать, вместо того, чтобы мирно спать.

Площадь Ленина в Чижах была вроде «чёртова места» — люди негласно прокляли её и никогда не ходили туда несмотря на высеянные коммунистами аккуратные клумбы и поставленные скамейки. Шагая туда под конвоем проклятых предателей, люди всё больше убеждались в том, что «площадь Ленина» была дана им дьяволом для того, чтобы фашисты расстреляли там их всех. За неровным строем людей немцы везли на подводе огромный прожектор, который работал от генератора, а когда добрались до площади — выгрузили его вчетвером и установили перед постаментом, подключая. Люди охали, плакали, баба Параска ругалась как сапожник, а Катерина — прижимала к себе маленькую дочку, которую она успела укутать в старый тулупчик. Все они толпились на проклятой площади, топчась на мокрых плитках, в холодных лужах.

— В строй, собаки! — рявкнул старший Носярин племянник, по имени Авдей, и сурово пихнул автоматом бабу Параску, едва с ног её не свалив.

— Та, чёрт с тобой! — отгавкнулась баба Параска. — Шоб тебя, ирод, гром побил!

— Ты мне полай! — гнусный Авдей поднял немецкий автомат, но наткнулся на убийственный взгляд Носяры: немцы приказали не стрелять. — Чёртовы колоды… — ругнулся Авдей, нехотя убрав оружие. — Потом прикончу старую ведьму…

У селян не было выбора, они построились перед страшным бюстом, а немцы включили огромный прожектор, ослепив их дьявольским светом. Бедняги зажмурились, перепугавшись, а потом — окуда-то явился жирный обер-лейтенант, лопая что-то, что спёр из чьей-то хаты и рявкнул сытым голосом:

— Ахтунг!

Люди замерли, затихли — только маленькая дочка Катерины, Аленка, жалобно плакала, уткнув личико в её юбку.

— Всё будет хорошо… — тихонько шептала Катерина белыми от ужаса и холода губами.

Да, будет, ведь её муж, Федор — он партизан, и партизаны их обязательно спасут от фашистов…

— Ахтунг! — повторил обер-лейтенант, откусывая куски…

Невменяемая от страха баба Параска осознала, что толстяк стащил её сало, хорошенько припрятанное для партизан, и жрёт, его, чавкая.

— Ах ты ж хрячье рыло! — закричала она скрипучим голосом и вырвалась из строя, вцепившись в фашиста, расцарапывая его рожу ногтями.

Обер-лейтенант был выведен из себя, до белого каления дошёл, буквально. Швырув бабу Параску в коммунистическую клумбу, он сдёрнул с плеча МР-38 и нажал на курок, пустив в неё короткую плотную очередь. Застреленная, баба Параска перестала барахтаться и затихла. И только тогда обер-лейтенант расслабился, сняв проклятый стресс. Вокруг повисла зловещая тишина, только Параскина сестра Светлана тихо всхлипывала, задёргивая сопли своим длинным острым носом.

А потом, расшвыривая колёсами грязную воду из луж, подъехали три автомобиля. Два кюбельвагена «Опель», крытые брезентом — первый и последний из трёх, а посередине — «Мерседес» чёрного цвета, зловеще блестящий в лучах прожектора. На дверцах «Мерседеса» золотом сверкали орлы, на крыльях стояли флажки-вымпелы командования СС. Обер-лейтенант не успел спрятаться, и грязная вода из-под колёс «Мерседеса» полетела на его мундир. Кортеж остановился, автомобили заглушили моторы, и с переднего сиденья «Мерседеса» скатился кургузый немец Шульц, кутаясь в свой дождевик. Увидав его, чёрного, как дьявол, люди испугались так, что сбились в кучу, прижимаясь друг к другу. Полицаи отгоняли их, возвращая толпе вид строя, а люди плакали… Спешно оббежав машину, Шульц распахнул заднюю дверцу и отодвинулся, вытянувшись. Его красноватое от алкоголя лицо тоже отражало страх — он боялся своего начальника, который, не спеша и солидно вышел из автомобиля, постоял немного, выпрямившись и гордо вскинув свою страшную голову, оглядывая сникших от ужаса людей. Для них этот страшный человек со стеком казался самим сатаной, который вылез из пекла, чтобы утащить их всех туда, где всё горит адским пламенем… За сатаной нуеклюже выкатился переводчик и тоже приосанился, купаясь в лучах тёмной славы своего начальника.