— Носяро, was ist das?? — заревел Траурихлиген страшным голосом, кивая пистолетом в сторону стоящего на коленях Федора.

Евстратий Носяро был ни жив, ни мёртв — прятался за спинами своих полицаев. Хоть он и не понимал по-немецки — он догадывался, что Траурихлиген спрашивает про Федора.

— Эт-то, хозяин, партизан… — промямлил Носяро, зная: партизан будет казнён на колу, и он сам, возможно, тоже будет так же казнён, потому что не смог обеспечить безопасность генерала.

— Дас ист парти́зан! — переводчик из-за чужого забора перевёл неуклюжие слова Носяры. Он пока не решался покидать своего укрытия и вытаптывал астры убитой бабы Параски, меся её грядку крокодиловыми туфлями.

— Парти́зан! — повторил за ним жирный обер-лейтенант и даже выронил в грязь чужое сало.

— Die Ordnung! (порядок!) — Траурихлиген решил, что обер-лейтенант его позорит, и выстрелил из «люггера» ему под ноги.

Обер-лейтенант пискляво ойкнул, подпрыгнув, и отполз куда-то в темноту, чтобы больше не показываться генералу и не быть пристреленным ни за грош.

Фёдор оставался на месте — с простреленной лодыжкой он не мог никуда деться, и смотрел в размокающую землю, не чувствуя ничего, кроме безнадёжной слабости и стыда перед Катериной за то, что не защитил её от чудища.

— Wenn nicht dieser Brief — ich dich einfach erschossen hätte!(если бы не это письмо — я бы тебя просто пристрелил!) — рявкнул Траурихлиген, резко подняв подбородок Федора стеком, чтобы тот смотрел не в землю, а ему в глаза.

Бедный Федор немецкого языка не знал, он по инерции смотрел в эти горящие адской злобой глаза, и ему казалось, что оскаленное чудовище просто рычит. Он бы плюнул в его звериную рожу, но он боялся, что фашист обидит Катерину.

— Феденька! — Катерина не выдержала этого ужаса, сорвалась с места, отпихнув солдата, который пытался конвоировать её в строй и побежала к Федору, шлёпая по грязи босыми ногами. Пихнув Траурихлигена плечом, она обняла Федора за шею, упала в грязь рядом с ним и разрыдалась, не помня себя от горя и страха. Если фашист решит убить её мужа — пускай убивает и её!

— Чтоб ты сдох, лешак окаянный! — выплюнула она, подняв заплаканные глаза и увидав над собой серых фашистских солдат, которые по велению своего генерала тут же отпихнули её от Федора, схватив последнего под руки и потащили куда-то…

— Beiden auf den Pfahl!(обоих на кол!) — выплюнул Эрих Траурихлиген, заставив вздрогнуть даже Баума и Фогеля. — Und ich werde immerhin jetzt den Apparat erproben! Diese Ratten auf die Stelle zu sammeln, und, wer laufen wird, — zu erschießen! Lass erkennen, wie die Räuber zuzuschicken!! (И я всё-таки сейчас испытаю аппарат! Собрать этих крыс на место, а тех, кто будет бежать — расстрелять! Пускай узнают, как натравливать своих разбойников!)

— Герр группенфюрер садить на коль!! — разрывался переводчик, донося до преступника приговор.

А солдаты ловили селян, которые от ужаса начали панически разбегаться, сталкивая их обратно, в строй, под прожектор, а тех, кто попытался сбежать к лесу — безжалостно расстреливали, поливая очередями из автоматов. Люди падали, умирая, заливая кровью плитки и клумбы, а Федор плакал, понимая, что сам в этом виноват. Если бы он не выскочил — не разозлил бы дьявола, и ничего бы не случилось…

Грыць и Петро не смели показаться из темноты, с ужасом осознав, что Федор совершил непростительную глупость, выскочив. Они прижимались к новым стенам сельсовета, которые ещё пахли свежим цементом, и Петро тихо шепнул Грыцю на ушко:

— Бежим, Грыць, до батьки… Може успеем ещё…

— Ага, — Грыць был растерян, машинально кивнул и так же машинально выскользнул из тени и побежал за Петром через чей-то чужой огород к лесной опушке.

— Wessen stehst du ab — befiehl die Pfähle, zu hobeln! (Чего торчишь — прикажи колья строгать!) — Траурихлиген набросился на обер-лейтенанта, а тот аж сало уронил — так побежал, гоня солдат к опушке леса, за нетолстыми деревьями. Баум и Фогель спрятались за передний кюбельваген, Шульц и переводчик — за задний. Сейчас лучше не попадаться на глаза Траурихлигену — он настолько зол, что может «наградить» колом и их тоже, за компанию с разбойниками. Солдаты уже бежали со свежевыструганными кольями, другие солдаты растащили Катерину и Федора в разные стороны. Катерину швырнули в одну лужу и взяли на мушку, а Федора — в другую, и тоже взяли на мушку.

— Прости… — шептал Федор, а Катерина рыдала.

Селяне топтались под прожектором, понимая, что это их последние минуты. Один только дед Кирилл, переживший революцию, первую мировую и гражданскую войну, стоял ровно, не показывая страха, да старообрядница бабка Анисья поддерживала полуобморочную тётку Светлану.

— Беги, Катерина! — крикнул Федор, когда здоровенный оскаленный фашист поднёс к нему кол. — Береги дочь!

Катерина, не помня себя, подскочила из лужи, припустила, куда глаза глядят, но тут же была жёстко поймана за руку. Её схватили с такой силой, что показалось, как рука отрывается. Катерина закричала, в ужасе повернув лицо к тому, кто её схватил и застыла…

— Rückwärts! (Назад!) — чудовище заревело и со страшной силой швырнуло бедняжку на землю, больно ударив.

Швырнув Катерину, Траурихлиген зарычал на солдат, подгоняя их, а те кажется, специально едва ползали, потому что боялись посадить разбойника на кол. Солдаты зашевелились, а Траурихлиген подошёл к своему «Мерседесу», чтобы сесть в него и ехать к полю за «брахмаширасом».

— Чудовище! — закричала ему в след бабка Анисья, грозя кулаком. — Господь тебя покарает, палач!

— Du hörst, die Alte (Слышишь, бабка!)! — сурово надвинулся на неё Траурихлиген, сжимая кулаки, наступив на смятое письмо. — Hier bestrafe ich der Gott, mich ich! (Здесь я господь, и я караю!)

С этими страшными словами он скрылся в салоне автомобиля и зарычал на бледного водителя:

— Давай, поезжай, а то я их всех сейчас руками передушу… Вывели вконец… — злобно добавил он, откинувшись на спинку кресла.

— Яволь, — водитель изо всех сил старался быть флегматичным. Он завёл мотор и направил автомобиль туда, куда повелел ему злобный генерал. Водитель глубоко дышал, чтобы вернуть спокойствие, а то так можно свернуть автомобиль в кювет и всех погубить в афтокатастрофе.

Грыць и Петро, задыхаясь, добежали до лагеря. Бежать было страшно тяжело из-за раскисшей грязюки, болот и бурелома, да и тяжёлые автоматы на плечах тормозили ход, бились о спины. Батька Василь сурово сдвинул брови, увидав их, вымокших до нитки, перепуганных и без Федора. Он знал, что они пойдут в Чижи…

— А Федор где? — осведомился он, сверля их недовольными глазами.

— Беда, батька Василь… — давя одышку, прокряхтел мокрый Грыць. — Краузе палит Чижи… Спасть надо, а то спалит… Там мамка моя осталась…

— Чёрт подери вас из Краузе вместе! — буркнул суровый батька Василь, вставая с пня, который служил ему стулом. — Ну, чего стоите?? Собирайте отряд!

Грыць и Петро подняли всех — двадцать человек во главе с батькой Василем, отряд небольшой, но спасать Чижи от Колосажателя побежали все. Бежали со всех ног, продираясь через неприветливый, тёмный мокрый лес, который так и норовил задержать, сбросить в яму, утопить в болоте, а то и затерять среди страшных деревьев навсегда…

— Глядите, что это? — Грыць вдруг замер на полном скаку, столкнувшись с Петром, и тут же запрятался за толстый мокрый ствол огромного дуба.

Все повернулись туда, куда он показал, а там, ломая деревья, выворачивая землю и пни с корнями, шагало нечто, огромное, на восьми лязгающих ногах. Оно светило фарами, разрывая тьму ночи, и пёрло прямо на Чижи, перешагивая трясину, поднимая брызги грязной воды.

— Чёртова таратайка… — прошептал Петро, пятясь. — Надо бежать…

Фашисты всё не выпускали селян с площади Ленина, а они, чуть живые от страха, едва стояли, не чувствуя ничего — ни холода, ни дождя, ни ног своих… Над площадью возвышались два ужасных кола, на которые никто не мог взгляднуть — ни бедные селяне, ни полицаи Носяры — даже фрицы и те отворачивали рожи, пялясь куда угодно, только не на эти колья, где мучаясь, умирали жуткой смертью Федор и Катерина. По кольям стекала их кровь, медленно перемешиваясь с дождевой водой и собираясь в лужицы. Фогель, Баум, Шульц, переводчик и обер-лейтенант отошли подальше к лесу. Солдаты и полицаи, как только заметили чёртову таратайку — тоже стали разбегаться куда подальше, оставив селян наедине с бедой и страхом. Они бежать совсем не могли на своих ватных ногах — одна только тётка Светлана припустила, как только поняла, что фашисты и полицаи перестали их охранять. А в следующую страшную секунду на площадь Ленина вступила чёртова таратайка — страшная машина, похожая гигантского стального паука, шагая своими когтистыми лапами, выворачивала плитку, расшвыривая её. Взмахнув передней лапою, она разбила стену нового сельсовета, вынеся огромный кусок, который рассыпался на отдельные кирпичи, захламляя площадь горами обломков. Люди попятились, крича, кто-то нашёл в себе силы бежать и побежал к деревне, чтобы укрыться в доме. Металлический паук остановился, жутко зашипев, врубив свои когти в остатки плитки, и из-за его кабины выдвинулись два блестящих излучателя, на острых кончиках которых яркими шариками собирался зловещий свет. Излучатели поднялись над кабиной, повернувшись друг к другу, а потом — всё вспыхнуло так, что невозможно стало смотреть. Белое зарево залило всё вокруг, с грохотом закружился пылающий вихрь, и люди в строю будто растворились в нём, мигом исчезнув, плитка, бюст Ленина, здание сельсовета — всё потекло, мгновенно расплавляясь, хаты тут же вспыхнули, как взорвались, потонув в адском огне. Партизаны в лесу едва не ослепли — они залегли лицами в землю, которая стремительно нагревалась, зажмурили веки, закрыв глаза ладонями, но этот свет проходил и сквозь ладони и сквозь веки и сквозь землю. По спинам, словно поджёг кто — прошёл нестерпимый жар, и верхушки деревьев над их головами занялись, несмотря на усиливающийся дождь.