Видя, как он страется, Траурихлиген даже не стал заглядывать через его плечо, чтобы не отвлекать, а то ещё сделает ошибку и застрелится… Почему они все так его боятся? Он ведь обеспечивает их всем самым лучшим, повышенными пайками, усиленным обмундированием, новейшей техникой… А колом пугает только для острастки, чтобы лучще работали… Какой нормальный генерал станет сажать на кол собственные войска??

Закончив пыхтеть над картой, Ганс в который раз вытянулся и хлопнул каблуками, аккуратненько примостив карандаш на краешек стола.

— Всё? — уточнил у него Траурихлиген, шагнув к карте.

— Яволь, герр группенфюрер! — выкрикнул солдат, всё выгятиваясь и вытягиваясь…

— Можете быть свободны, — Траурихлиген отпустил его, видя, насколько он побледнел — ещё не хватало, что погиб от инфаркта прямо перед картой…

— Идите… — Баум на всякий случай подпихнул солдата, чтобы тот не стопорился, и Ганс проворно покинул блиндаж, выйдя на воздух. Баум хорошо его знал, он был неплохим солдатом, храбрым в бою… просто Траурихлиген напугает и чёрта.

— Так, посмотрим, что у нас здесь! — потирая руки, Траурихлиген взглянул на киллиграфию Ганса и расплылся в улыбке. — Ну, не знаю, видите вы это или нет, но у нас полностью развязаны руки! — воскликнул он и схватил в кулак аккуратно уложенный на краю стола карандаш. — Они абсолютно ничего не понимают, и поэтому первый наш ход будет во-от так!

Широко размахнувшись, Траурихлиген собрался прочертить лихую жирную линию, однако этого напора карандаш уже не выдержал.

ХРЯСЬ! — карндаш переломился, оставив одну свою половину в кулаке Траурихлигена, а вторую — уронив на пол с негромким скрипом…

— Шульц! Карандаш! — приказал Эрих адъютанту, который стоял наготове, держа в руках целый стеклянный стакан, наполненный разноцветными карандашами. Больше всего в этом стакане было красных и зелёных карандашей, потому как генерал сурово ломал принадлежности этих цветов, отмечая пути танков и пехоты.

— Спасибо, Шульц! — громко поблагодарил Траурихлиген, выхватив для себя новый красный карандаш. — Баум, смотрите в карту, мне не нужна ваша самодеятельность на поле боя! Если вы не успеете увести свои танки из-под луча «брахмашираса» — пеняйте на себя!

— Яволь! — поспешил отчеканить Баум и уставился в карту, по которой траурихлиген чертил жирные линии и стрелки своим красным карандашом, отмечая путь, по которому должны будут пройти танки Баума, нападая на город.

— А вот тут вы сделаете им окно! — рявкнул генерал, прочертив ещё одну жирную линию. — Создадите иллюзию поражения, чтобы они решили, что гонят вас, и попали в эту точку!

ХРЯСЬ! — в условленной точке карандащ не выдержал напора хозяина и тоже сломался, развалившись на две части.

— Чёрт! — отшвырнув оставшийся кусок, Траурихлиген выхватил из стакана Шульца новый, едва не оторвав ему руку, и снова принялся с остервенением чертить.

— А вот тут я буду вас ждать! — рявкнул он, и Баум понял: генерал будет ждать со своим жутким пауком, и нанесёт сокрушительный удар, захватив городок.

— По моему сигналу вы должны будете отступить к лесу. А потом — вернуться назад и напасть на город отсюда! — Траурихлиген провёл новую линию и поставил очередную жирную точку, и удивительно, что его карандаш при этом выжил — заскрипел только, едва не прорвав в плотной бумаге карты дыру, но не сломался. Однако Траурихлиген всё равно отшвырнул его, и схватил другой карандаш, чёрный, громко объявив всем сразу:

— На всё про всё у нас с вами полчаса! Думаю, вы согласитесь, что нет смысла растягивать удовольствие на долго! Этот город будет наш!

Эрих траурихлиген так разошёлся, что не заметил, как стучит карандашом по нарисованным Еленовским Карьерам с такой силой, что уже переломал и этот карандаш на два куска, а на нарисованном городке возникла грубая чёрная клякса.

— Дайте же мне новый карандаш, Шульц! — заметив, что очередной карандаж приказал долго жить, Траурихлиген отправил его в корзину, которую Фогель не забыл поставить под стол, и потребовал у Шульца другой.

— Пожалуйста, ваша светлость! — Шульц был как всегда услужлив и тих — бесшумно подкравшись, он протянул начальнику новенький, длинный и отточенный карандаш, после чего так же бесшумно исчез в тени.

— Спасибо! — снова поблагодарил Траурихлиген, схватив карандаш в кулак. — Я давно готовился к этому бою — это будет моя самая блестящая победа! — заявил он и тут же сломал новый карандаш на две половины, придавив пальцами.

— Ну, вот… опять сломался… — проворчал он, и швырнул переломанный карандаш прямо на пол, после чего обрушил на столешницу свой тяжёлый кулак и сурово приказал:

— По местам!

— Яволь! — это слово как прогремело под потолком блиндажа, выкрикнутое хором голосов, командиры подразделений одновременно вытянулись, после чего принялись расходиться, освобождая пространство.

— Наконец-то… — это переводчик ворчал довльный тем, что для него, наконец-то стул появился, а то промокшие крокодиловые туфли подарили его городским ногам мозоли. Усевшись, он провожал напыщенными взглядами расходящихся подчинённых своего хозяниа и ёрзал, дрожа в промокшем костюме. Будучи профессором лингвистики, переводчик недолюбливал военных — считал их тупыми, как надрессированные цирковые обезьяны.

— Мёрзнете? — осведомился у него Эрих Траурихлиген, покосившись на лужу воды, которая натекала под переводчиком.

— Да, ваша свтлость… — пискнул переводчик, котрый мечтал о горячем кофе, сухой одежде и тёплом камине под крышей, которая не течёт.

— Зря не надели дождевик! — ехидно заметил Траурихлиген и направился к выходу. — Пойдёмте, Фогель, воздухом подышим… — сказал он Фогелю, требуя, чтобы тот шёл вслед за ним. — Шульц, уберите! — обязав адъютанта складывать фишки и собирать по полу останки карнадашей, Траурихлиген поднялся по ступеням и выбрался из-под земли на сырой, холодный утренний воздух. Вокруг висела тишина, изредка нарушаемая тихим свистом птиц.

— Вы представляете, — сказал он Фогелю, когда тот выбрался встал рядом с ним. — Сейчас мы с вами здесь стоим, а через пару часов будем сидеть во-он там! — палец генерала упёрся в горизонт, и Фогель не без опаски посмотрел на широкое поле, за которым начинался этот городок, русского названия которого он совсем не запомнил. Отсюда он был отлично виден — комичные русские дома и домики, рвы эти противотанковые, которые чернели в холодных утренних сумерках, словно толстые чёрные змеи. Городок казался тихим и тёмным, будто бы там все спали. Но они не спят — они готовы к бою… Для Фогеля этот бой был вторым — второй настоящий бой, где он был не счетоводом, а настоящим боевым офицером, и Фогель нервничал ещё больше, чем перед первым боем.

— Вы чего задумались? — осведомился Траурихлиген, внезапно возникнув за его спиной. — Снова вычисляете, что ли?

— А… — Фогель не знал, что ответить: во-первых, он нервничал перед боем, а во-вторых он нервничал, раздумывая, понравился ли генералу его блиндаж. Кажется, понравился…

— Живите легче, а то инсульт не за горами! — добродушно посоветовал Траурихлиген, улыбнувшись. — Пойдёмте, Фогель, мы выступаем через полчаса.

— Но Гитлер… — Фогель решил напомнить про письмо из Берлина.

— Вы помните, что я сделал с письмом? — ехидно осведомился Траурихлиген, спускаясь по деревянной лестнице.

— Да, — кивнул Фогель, поняв, что не вовремя высунулся.

— Так вот, — продолжил генерал, спускаясь назад, под землю. — Сделаю я конечно всё по-своему, а вы потом напишете правильный отчёт! Считайте, что письмо до нас не дошло! Вам ясно?

— Яволь… — пробормотал Фогель, закрывая прочную стальную дверь, которую они постоянно возили за собой, и которая была на его ответственности…

Городской посёлок Еленовские Карьеры будто вымер. Кто успел собрать пожитки и уехать — были уже далеко, а те, кто не успел или не смог — запрятались глубоко в подвалы, сбившись в кучки и дрожа от страха. По радио передавали, что приближаются немцы, которые не оставят здесь камня на камне, и до сих пор живой городок казался вымершим «призраком». Над опустевшими домами поднимался утренний туман, ветерок пускал рябь по поверхности луж на пустых улицах. Люди остались только в райкоме — военные сделали это массивное здание своим штабом, и в просторном кабинете сидели за длинным столом, возле красного советского флага четыре человека. Один из них был мрачно суров — полковник Соловьёв, которого сам Жуков назначил руководить обороной — сидел на тяжёлом стуле, который остался здесь с дореволюционных времён, и глаза его были прикованы к карте. В руках он нервно крутил химический карандаш, а рядом с ним сидел лейтенант Комаров, тоже смотрел в карту, отмечая на ней положение окопов, в которых спрятались готовые к смертельному бою солдаты. Около Комарова ёрзал на скрипучем табурете председатель райкома товарищ Кошкин, нервно шмыгая своим курносым, веснушчатым носом. Он ничего не понимал ни в картах, ни в планах, ни в атаках… Он тут сидел только потому что ему «сверху» запретили эвакуироваться, и приказали «стоять на смерть», то есть, погибать вместе с городом, потому что немцы обязательно захватят его, иначе и быть не может. В углу, за отдельным маленьким столиком, около рации сидел радист, принимая радиограммы, в одних из которых сообщали о поражениях Красной армии, а в других — давали невозможные приказы «победить или погибнуть».