Поляков: А я этого ничего не говорил.

Сванидзе: Нет, почему? Я вас именно ….

Поляков: Вы воображаете. Абсолютно.

Сванидзе: Вы ссылались на народ? Вы ссылались на народ?

Поляков: Эти типичный, типичный телевизионный прием. Значит, придумать позицию своего оппонента, которую тот не занимает…

Сванидзе: Юрий Михайлович, вы ссылались на народ.

Поляков: …и с ней страстно спорить. И в этом отношении вы ничего общего с русской интеллигенцией XIX века не имеете.

Сванидзе: Юрий Михайлович, вы меня прекрасно поняли. Вы меня прекрасно понимаете. Я так же, как и вы, с интеллигенцией XIX века, действительно, имею мало что общего. С тех пор много воды утекло. Тем не менее, ваш тезис я прекрасно понял. И я на него отвечаю. То есть уже фактически ответил. Тут речь идет не о крахе, я согласен, кто это говорил? Я согласен, речь идет вовсе не о похоронах либеральной идеи. Либеральная идея в мире торжествует. Речь идет о несоответствии нас и либеральной идеи. И вины в этом нет ни народа, ни нас. В этом вина нашей истории, которой посвящена программа «Суд времени».

Поляков: У истории вины быть не может. У истории. Это вот ваша принципиальная и фундаментальная, на мой взгляд, ошибка.

Сванидзе: Какая?

Поляков: Если бы народу в 1917 году сказали «Давайте расстреляем царя-батюшку», он бы этих мерзавцев тут же бы разорвал в клочья. Тем не менее, понимаете….

Сванидзе: Правильно. А в 1914 году он шел за царя-батюшку воевать. Скоро надоело, скоро надоело.

Поляков: Правильно. Так вы противоречите себе.

Сванидзе: Нет. Нисколько. Нисколько.

Поляков: Вашим же аргументом хочу противопоставить контраргумент. Но народ же был прав, когда он не хотел расстреливать царя-батюшку!

Сванидзе: Юрий Михайлович, я вам говорю, что настроение народа изменчиво. Устанете за ним гоняться.

Поляков: Да, да. Абсолютно правильно.

Стрижак: Давайте дадим слово… Сергей Ервандович, вам слово. Давайте, только коротко, пожалуйста.

Кургинян: Я хотел сказать несколько вещей, которые мне кажется, необходимо сказать. Ну, потому что, ну, честное слово, на конфликт не хочется тратить время.

Стрижак: Сегодня вам не хочется идти на конфликт? Что случилось? Ха-ха-ха.

Кургинян: Не хочется. Да. Потому, что конфликт — это всегда позиции, и он — вот здесь, а смысл — он где-то здесь (показывает выше — прим. стен.). Да? Он где-то выше. И вот смысл здесь заключается прежде всего в том, что мне хотелось сказать про канал.

Стрижак: Так.

Кургинян: Канал абсолютно либеральный. И мы все это знаем. Он не хотел играть в одни ворота. Я много раз говорил недовольным зрителям, которые и этих процентов мало, что если бы канал хотел это крутануть, то ни один зритель ничего бы не понял. И всё было бы тип-топ, как это во многих случаях существует. Значит, он не захотел играть в одни ворота. Почему, если он не захотел играть в одни ворота, значит, что он не либеральный? Это и значит, что он либеральный. О каком либерализме мы говорим?

Дымарский: Правильно.

Кургинян: Подождите. Здесь начинается главное. Мы говорим всерьез о либерализме Гюго? Мы говорим об отверженных? Мы говорим о тех … о том либерализме, который в Латинской Америке той же, шел навстречу к своему народу? Вот об этой страсти к отверженным? Интеллигенции нашей либеральной народ в конце 80-х годов поверил как богу, понимаете? На что оказалось это разменено? На какие, так сказать, финти-флюшки? Как ужасно это разочарование в этой части интеллигенции.

Теперь наступает новый… новая развилка. Либо это все двинется в ту сторону, о которой вы справедливо говорили, и это правда. В аду находится молодежь. Эта молодежь рвется оттуда. Не старшее поколение. Ей что делать? Она уезжать не хочет. Она хочет остаться здесь. Вот тут начнется жесткость. И либо это жесткость пойдет по пути отрицания нашей истории в сторону радикального антикоммунизма, радикальнейшего антисоветизма, либо это будет возвращение в советское. Поймите же, кроме либерализма существует консерватизм. Нет нормального либерализма без консерватизма. Консерватизм это уважение к традициям. Мы 70 лет живем в советском. Что мы из него возьмем: Как? Как мы это объясним — это сейчас ответственнейшая политическая задача. Это вопрос, в какой стране мы будем жить. И будет ли страна. Вот два вопроса. Третьего — нет.

Что нам сейчас надо исправить, чтобы завтрашний день был? Вот, мне кажется, что стоит обсуждать. А не то у кого какое лицо. Ну, у кого какое есть.

Стрижак: Давайте обсудим. У меня вопрос к Вере Цветковой — а может ли телевидение вообще повлиять на умы неопределившихся?

Вера Цветкова, журналист, обозреватель «Независимой газеты»: Телевидение может на кого угодно повлиять: и на определившихся, и нет. Телевидение у нас формирует точку зрения, формирует взгляды.

Стрижак: Формирует или констатирует? Или манипулирует сознанием? Как?

Цветкова: Безусловно, формирует, Ника. Что я хотела сказать? Как-то все больше о времени и о себе. Всё-таки мы говорим о передаче. Голосование. Вот говорят, родная история, поэтому, значит, люди всей душой. Простите, а было голосование по Риму, по Цезарю — там-то как объяснить вот этот самый, хотела бы я знать? По моему мнению, я бы пошла дальше, чем на 20 лет. Я считаю, что охлос как победил в 1917 году, так и продолжает побеждать. Поэтому таково голосование.

Кургинян: Это язык апартеида.

Цветкова: Да. Ника, у меня созрела дикая идея. Поскольку буквально с первых секунд передачи мгновенно скачут цифры, люди еще ничего не посмотрели, не выслушали аргументы, они уже ЗА или ПРОТИВ, да? А почему бы не включать голосование за 15 минут до конца? Не будет ли оно тогда более репрезентативным?

Сванидзе: Я думаю, надо спросить у социологов вообще, когда что нужно включать.

Стрижак: Да, пожалуйста. Пожалуйста. Вот Валерий Валерьевич, как вы полагаете?

Валерий Федоров, генеральный директор ВЦИОМ: Ну, мне кажется, что социально-демографическая гипотеза здесь должна быть основной. Кто у нас смотрит телевидение? Конечно, это прежде всего старший возраст и отчасти средний. Молодежи и в голову не придет посмотреть — она даже новости в большинстве своём не смотрит. Вот. Поэтому, кто смотрит, тот и звонит и голосует. Вот. Поэтому конечно же голосуют люди, для которых советская реальность на порядок более проще, понятнее, роднее, ближе, чем наша нынешняя реальность. И конечно, они делают выбор в пользу той реальности. А те, кто более адаптирован, кто более легко плавает, вращается в этой нашей современной сложной реальности, просто не смотрит эту передачу.

Кургинян: Социология, она не может существовать вообще. Это конкретная аудитория. Нам непрерывно пишут люди 19, 18 и даже 17 лет. Что они смотрят, где смотрят… Если хотеть так интерпретировать, это кого-то успокаивает — ради бога. До последнего взрыва можно будет так все успокоительно интерпретировать. Но поверьте, это не так.

Стрижак: Я прошу прощения. Давайте вот еще. Виталий Наумович, пожалуйста, давайте коротко.

Дымарский: Я бы хотел продолжить мысль коллеги, которую господин Кургинян назвал апартеидом. И привести очень хорошую фразу, которая мне нравится, что бывают ситуации, когда голоса надо не подсчитывать, а взвешивать. И с этой точки зрения, те социально-демографические критерии, о которых говорил Валерий Федоров…

Кургинян: Избирательный ценз.

Дымарский: …надо очень внимательно посмотреть при этом голосовании. Но я хочу сказать о другом — сказать спасибо каналу за эту программу, поддержать в этом смысле Кургиняна и напомнить одну фразу Кургиняна, что канал ведь молодец, он, как вы сказали, Сергей? Не крутил? Не…

Кургинян: Дело в том, что он вел себя как подлинный либерал. Он не играл в одни ворота.