– Тебя не поймешь, Тимур – то мы друзья, то ты влюблен, то снова друзья…

– Я поступал так, как ты хотела! – он еле держится, он хрипит, словно пес на натянутом поводке и, наверное, если бы его воспитание позволяло ему бить женщин, давно бы врезал мне. – Я и сейчас влюблен, если хочешь знать, но ты сказала – тебе нужен друг, и я – друг. Ты сказала больше не поднимать тему наших отношений – я не поднимаю. Ты просила быть рядом – я был. А теперь ты бросаешь меня, как что-то ненужное!? Так не делают, Таня!

– Чего ты хочешь? Что тебе нужно от меня?

Он закидывает голову назад и бессильно скалит зубы, он закидывает руки за голову, словно пытается оторвать её – он совершенно не знает, что сказать. Нет слов, и он топчется с ноги на ногу, он вертится вокруг себя. Я молчаливо смотрю на его агонию, и знаете что? Мне совершенно его не жаль. Потому что я-то точно знаю – невелика потеря. Не для меня – для него. Он – хороший, смелый и добрый, он – сильный и честный. Мне не место рядом с таким. Мое место – рядом с черной, мерзкой тварью, потому что и сама я без пяти минут чудовище. Мое место – рядом с оскотинившимся Кириллом, для которого весь мир сузился до заднего сиденья «Ская», мое место – рядом с убогой и злобной блондинкой, которая не учится ничему, кроме ненависти – только её она готова познавать в совершенстве. Мое место – рядом с Анькой, рядом с рыжей и Нянькой. Вот их я заслужила. Вот они-то мне и нужны, а хорошие и светлые, вроде Тимура должны быть с хорошими и светлыми, вроде… я даже не знаю… Не знаю, кто может составить достойную компанию такому, как он, потому что уж слишком он правильный и порядочный. Правильный до отвращения. Нельзя быть таким хорошим, потому что это вымирающий вид – подавляющая часть приспособилась и научилась быть твердой, жесткой, грубой, отрастила шипы и клыки, заросла броней по самые глаза, а оставшиеся покрылись ядом с ног до головы, как древесные лягушки. Благородство – атавизм. Ты даже не представляешь, Тимур, но многие в растерянности от твоего бескорыстия – они просто не знают, что с ним делать. И ты понятия не имеешь, как смущает людей твоя щедрость – от неё мурашки по коже и хочется бежать, куда глаза глядят, потому что нечем крыть. И твоя любовь к чистоте, и твоя честность, и твое трудолюбие – бесят ужасно! А меня – вдвойне, потому что остальные совершенно уверены, что изъян в тебе есть обязательно, стоит хорошенько копнуть… И только я знаю – нет. Копай, не копай – ничего не найдешь. Нет у тебя изъяна, ты, и правда, такой хороший, каким кажешься.

А я – нет.

– Тимур, – говорю я спокойно и тихо, – ты прости меня. И ты прав – я сволочь редкостная, только вот ничего я теперь сделать с собой не могу. Я теперь вот такая.

Тимур поворачивается ко мне, пока он внимательно слушает, его нижняя челюсть медленно отвисает.

– Я, знаешь ли… – опускаю глаза вниз, потому что под его взглядом мне становится так неловко, словно я – голая. – Я научилась быть не очень хорошим человеком. И… – нелепо тру свою шею, пытаясь найти верные слова. – И мне это нравится.

– Что ты такое несешь?

Поднимаю глаза и смотрю на него:

– Я сегодня человека покалечила. Ни за что. Просто так. Потому что он – пьяница и пиявка.

Глаза Тимура огромные и напуганные:

– Ты издеваешься надо мной?

Я отрицательно машу головой. Я рассказываю ему о том, как легко Нянька выполняет мои дикие желания – щелчок пальца, быстрое движение щупальца – и дело сделано. Рассказываю ему, как она делает меня свободной, как мне нравится её уродство, как я полюбила мерзость и мрак. Его глаза огромны, лицо – бледное:

– Танюха, ты совсем сбрендила. Ты рехнулась, Тань!

– Ну тогда тем более, нечего тебе делать рядом с умалишенной, потому что мне мое сумасшествие по кайфу.

Он вертит головой, не веря своим ушам:

– Мы сейчас же идем к твоей матери! Мы…

– Нет! – рявкаю я так громко и злобно, что он замирает. – Этого я тебе не отдам! – говорю ему. – Это – мое!

– Что – твое? Шизофрения?

– Да! – говорю я. – Да! Почему бы и нет? Кто-то собачек заводит, кошечек, а у меня свое собственное психическое расстройство. И мне с ним хорошо.

– Ничего бредовее в жизни не слышал. Ты сама-то понимаешь, что говоришь?

– А ты-то чем лучше меня? – кричу я, а затем снижаю голос до еле слышимого. – Вцепился в меня, как клещ! Чего тебе нужно от меня?

Смотрю, как он меняется в лице, и аж захожусь:

– Ты сам-то тот еще псих – выбор у тебя огромный, девушкам нравишься, а ты ходишь за самой серой и невменяемой. Так кто из нас больше сумасшедший, а? Может, у тебя комплексы какие?

Он смотрит на меня своими огромными карими глазами, в которых уже не ужас, а горечь и боль. Он говорит, тихо так:

– Дура ты, Таня.

А потом разворачивается и уходит.

А я стою и смотрю ему в спину. Думаю, никакая я не сумасшедшая. С сумасшедшего взятки гладки, и это очень удобно – требовать по отношению к себе полного людского снисхождения. Я думаю, мне просто не хочется признавать, что черная несуществующая тварь – не самая моя главная беда. Эгоизм от кончиков волос и до самого костного мозга – вот что еще хуже.

Оглядываюсь и понимаю, что моя Нянька пропала куда-то.

***

Открываю глаза и прислушиваюсь. Показалось? Луна сегодня полная, небо безоблачное, а потому вся моя комната – как на ладони. Снова закрываю глаза и навостряю уши – наверное, показалось.

Стук.

Короткий, еле слышный и высокий.

Стук.

Отрываю голову от подушки и смотрю на окно.

Стук – крохотный камушек прилетает ровно в середину стекла.

Резко сажусь и всматриваюсь – спросонья невесть что мерещится.

Снова стук и камень, вылетающий из темноты, врезающийся в окно и отскакивающий от стекла.

Поднимаюсь и подхожу к окну, открываю створку и смотрю вниз.

Ах ты, мелкая поганка… Как умудрилась выскользнуть из дома посреди ночи?

На то, чтобы проскользнуть мимо маминой спальни, мне потребовалось немало времени, и к тому моменту, как я выбралась на улицу, Анька уже успела заскучать – она уселась прямо на траву заднего двора, задрала к небу идеально ровный нос и считала звезды. Подхожу к ней, сажусь рядом и едва не повизгиваю от счастья – я безумно соскучилась, но делаю вид, что мне просто интересно, чего она притащилась ко мне среди ночи. Как будто Аньке вообще нужен какой-нибудь повод… Она не смотрит на меня, она продолжает изучать звездное небо. В общем-то, то, зачем она пришла сюда, она уже получила – я рядом, а большего нам никогда и не было нужно. Чувствовать плечо друг друга, сидя рядом, думать об одном и том же, не сговариваясь, молча считать звезды в бесконечно далеком небе. Это ведь так мало, это ничего не стоит, так почему нашим родителям так сложно позволить нам это? Так мало…

– Зачем ты сказала маме, что это я попросила тебя остаться тогда, в лесу? – спрашивает Анька и опускает свой нос в ворот толстовки, словно пытаясь согреть его, хотя ночь теплая.

Её длинные ресницы серебрятся в лунном свете и кажутся еще длиннее, чем обычно, блик луны на матовом фарфоре кожи, очерчивает серебром складочки на хмуром лбу. Она поднимает глаза и смотрит на меня. Я не знаю, что сказать. Да и что говорить, когда она не хуже меня знает, почему.

– Я боюсь разозлить её, – говорю я.

– А почему меня разозлить не побоялась?

Ну что ты хочешь услышать от меня? Ты не хуже меня знаешь, почему.

Потому что боящийся несовершенен в любви.

***

Помните это сказку – про понедельник? Ну ту самую, которая всегда начинается одинаково, а заканчивается у всех по-разному? Все её знают. С понедельника: сажусь на диету, начинаю утренние пробежки, бросаю курить/пить/есть на ночь, перестаю срывать плохое настроение на близких, берусь за учебу, делаю уборку в доме каждые три дня, и генеральную раз в две недели, мою за собой каждую кружку и ложку сразу, а не к концу дня. У этой сказки несколько вариаций начала, типа: с нового года, после отпуска/каникул/праздников, после свадьбы/родов/развода, после дождичка в четверг.