Последнее, что сделали палачи-легионеры, прибили над головой Иисуса дощечку с надписью на трех языках: еврейском, греческом и латинском — «Царь Иудейский».

Голгофа на какое-то время замерла. Женщины стояли с опущенными головами, облитые ласковым, еще не жарким в эти часы солнцем, как ни странно, но в эти минуты не заплакал даже ни один ребенок. Молчали и легионеры, переживающие, должно быть, чувство гордости за прекрасно исполненный долг свой. И только на склонах холма и у его подножия в прохладной зелени кустов и деревьев весело щебетали птахи — что им до страданий людских, у них свои печали и радости.

Звучит команда декана:

— Строиться!

Быстро замерли солдаты в ровных шеренгах, декан прошелся перед строем, будто решая какую-то трудную задачу, даже потер лоб, и лишь после этого объявил имена четырех легионеров, кому надлежало остаться при крестах; строй же весь повел к Древним воротам. Зачем здесь томить много солдат, если на Голгофе только одни женщин? Усилить охрану ворот — вот, что необходимо в данный момент. Всех ворот внешней стены, а не только Древних. Без надобности не выпускать из города ни одного мужчину.

Нужно еще уделить внимание пещере Иеремии. Возможно, поставить постоянную стражу у входа в нее.

Иисус не знал планов пентакостарха, его целей, поэтому весьма удивился столь малой охране у распятий. Ведь даже вот эти женщины, если захотят, сомнут играючи четверку легионеров.

Женщины, однако, оставались бездвижными. Долго.

Вот на дороге от Древних ворот показался раб, несущий на плече, словно женщина, сосуд либо с водой, либо с поской. Скорее всего, с поской — обычным питьем римских воинов. Это была смесь уксуса с водой, что позволяло воде оставаться долго свежей при любой жаре, к тому же не вызывать никаких расстройств желудка и, что не менее важно, предохранять от желтухи и холеры.

Командир стражников, выходит, позаботился о своих подчиненных, чтобы они на своем посту не испытывали жажды.

Легионеры обрадовались посылке. Откупорив затычку из губки, черпали ковшом из сосуда, пили с наслаждением кисловатую холодную воду, забыв, похоже, о висевших на крестах. Этим не замедлили воспользоваться женщины. Вначале подошла одна женщина с ребенком на руках и приложила его к ноге Иисуса. Оглянулась боязливо, не кинутся ли оттаскивать ее легионеры, но те продолжали грудиться у сосуда, даже не обращая внимания на нее. Тогда осмелели и остальные. Подходили попарно, соблюдая очередность, к распятому Иисусу, прикасались к нему и просили:

— Благослови.

Потом с его тела натирали себе грудь и даже лица.

«Господи, прости их, грешных, ибо не ведают, что творят».

Меж тем Иисусу все труднее и труднее дышалось. Выдыхалось, правда, легко, но чтобы вдохнуть, приходилось основательно напрягаться. Он одолел боль от гвоздей в руках и ногах, солнце, хотя все более знойное, не беспокоило его, ибо потное тело, обдуваемое легким ветерком, не могло за час с небольшим перегреться, а вот нормализовать дыхание ему оказалось не по силам; и когда совсем не получался вдох, он упирался пятками в нижнюю перекладину, чтобы хоть чуточку подтолкнуть тело вверх, тогда только удавалось вдохнуть. Не полной грудью, но все же сносно.

В памяти Иисуса всплыли слова, сказанные наставником из тайного центра ессеев, когда они, убегая от преследования легионеров, увидели здесь, на Лысой Горе, несколько крестов с распятыми на них:

«Они умирают от удушья. Мучаются долго. Иные — по несколько дней».

Сила духа медленно оставляла Иисуса, и вот он уже шепчет запекшимися губами псалом Давида:

— Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего… На Тебя оставлен я от утробы; от чрева матери моей. Ты — Бог мой. Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка, а помощников нет… Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной… Но ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне… Буду возвещать имя Твое братьям моим, посреди собрания восхвалять Тебя…

На дороге из города показались две Марии: Магдалина и сестра Лазаря. Екнуло сердце у Иисуса, прервалось шептание.

«С какой вестью? Не ангел ли спаситель меж них?»

Они встали в хвост жаждущих прикоснуться к Иисусу, дабы передать ему через прикосновение грехи свои и получать силу его в душу свою.

«Неужели и они поддались общему языческому дурману?»

Думай, что хочешь, предполагай, что заблагорассудится, но время не поторопишь: к распятию Мария Магдалина и Мария — сестра Лазаря подойдут не раньше, чем через полчаса.

Вскоре Иисус вновь зашептал очередной псалом Давида, славя Бога и умоляя не оставлять его без благодати своей.

Для Марии Магдалины, у которой сердце разрывалось от вида мук, какие испытывает страстно любимый, стоять в длинной очереди женщин было во много раз мучительней, чем Иисусу ждать ее. Только она знала, какой ценой давалось ей это медленное, шажок за шажком, движение к распятию. Не будь у нее цели, она давно бы бросилась к ногам Иисуса, целовала бы их, беря на себя его боль, а если бы легионеры попытались ее оттащить она вцепилась бы в них, как дикая кошка; но сейчас делать ей этого нельзя, если она хочет исполнить свой долг.

Страдала Магдалина еще и оттого, что она вполне понимала мысли Иисуса, считающего себя брошенным всеми учениками, всеми друзьями и всеми, уверовавшими в него. А ведь эти мысли били совершенно напрасными: ни апостолы не были предателями, ни она, ни все его друзья. А тем более она — безмерно любящая своего кумира — она все сделала, чтобы спасти его. Опомнились от потрясения и ученики его и собрались было решать, что предпринять ради спасения Мессии, но она, Магдалина, попросила их, не раскрывая всего замысла, продолжить укрываться в домах сторонников Иисуса. Убедить их в необходимости временно бездействовать, стоило Марии большого труда.

А намерения у апостолов были такими: пройти спешно по всем пещерам и собрать всех, кто смел, чтобы повести их на Голгофу и отбить распятых. В первую очередь, конечно, Иисуса.

Большую надежду они возлагали на укрывавшихся в пещере Иеремии, не зная того, что она блокирована легионерами и что именно там их ждала полная неудача с кровавыми последствиями. И очень хорошо, что они все же послушали Магдалину: судьбе угодно было сохранить их жизни для великих свершений.

А сама Магдалина? Она не спала и, можно оказать, не ела вот уже вторые сутки, но разве скажешь Иисусу об этом?

«Ничего. Поймет и оценит, когда будет спасен».

Всему, однако, приходит конец. Длинной очереди тоже. Вот Магдалина у креста. Обхватила, словно птица своего птенчика крыльями ноги Иисуса, припала к ним губами, хотя клялась поступить так же, как все женщины, лишь прикоснуться к телу Мессии и натереть грудь его потом, после чего прошептать ему, как он должен вести себя дальше; увы, не справилась со своим порывом, целовала и целовала ноги Иисуса как помешанная и вряд ли оторвалась бы вообще, если бы не подруга ее Мария.

Та силой подняла Магдалину, гневно шепнув ей:

— Ты что?! Хочешь провалить все?!

Опомнилась Магдалина. Будто оправдываясь перед подругой, даже не поднимая головы на любимого, начала чеканить слова столь громко, лишь бы Иисус услышал их, хотя, в общем-то, она не опасалась стражников, ибо они получили свою мзду, однако все же считала излишним говорить слишком громко.

— Вспомни Индию. Поступи так, к чему готовился там, но не свершил. В остальном положись на друзей своих, на любящих тебя, на уверовавших в тебя. Ты возродишься.

Вот это — да! Иисус понял, к чему призывает Магдалина, но все же напрягся, чтобы проникнуть в ее мысли, а осилив это, всячески начал поносить себя: неужели он не мог вместо того чтобы шептать псалмы от горя одиночества, сосредоточиться на Марии Магдалине; но, ругая себя, Иисус ликовал: «Не оставлен! Не одинок!»