Савл решил ждать до самой до зимы. Если Иисус проявит даже чрезмерную осторожность и пристроится к каравану в уверенности, что его уже никто не ищет, что его забыли, вот тут и подстережет его ловушка.

Караван медленно, но неуклонно приближался к Евфрату. И вот глава стражи оповестил Марию:

— Осталось четыре перехода. Погони нет. Думаю, обойдется.

Мария Магдалина тут же поспешила с приятной вестью к Иисусу, поделиться с ним радостью.

— Через четыре дня мы вознесем благодарственные молитвы Отцу Небесному. Глава караванной стражи пообещал переправить нас сразу же, как достигнем Евфрата. Скорее всего — одних.

И женским чутьем своим поняла, что не обрадовала любимого этой вестью, скорее наоборот — встревожила его пуще прежнего. Прижалась к нему:

— Я боюсь. Ты, похоже, чувствуешь беду?

— Да. Не знаю, насколько она велика, но она ждет меня.

— Нас. Если что случится с тобой, я не переживу. Иисус, гладя ее по пышноволосой головке, успокаивал:

— Я уже говорил тебе, что сумею защитить и себя, и тебя. Зло минует нас, хотя и не без труда. Так я предчувствую. Я отведу от нас любую беду, одолев любую угрозу, — поняв, что слова эти Мария может воспринять как бахвальство, добавил: — Ты не знаешь моей силы воли, а я не единожды уходил от фанатиков фарисействующих, оставляя толпу в растерянности.

— Отчего же не избежал креста?

— Я должен был испить Жертвенную Чашу по судьбе своей. И если бы я узнал прежде о твоих замыслах, я бы отказался от них решительно. Строго-настрого запретил бы тебе что-либо предпринимать.

— Я знала. Да, ты не приемлешь обмана, но осудителен ли обман не во зло кому-то, а во благо? Во имя торжества любви! Ты сам проповедовал о Царстве Божьем, где станет властвовать любовь. Умоляю тебя, не бери ничего лишнего в свою голову, бейся отныне за нашу любовь!

— К прошлому, Мария, возврата нет. Я испил Жертвенную Чашу до дна и возродился волей Отца моего Небесного через тебя, ангела-спасителя. Отец мой Небесный поможет мне и дальше. Раз он предначертал мне жить, я стану бороться за эту жизнь. За счастье в ней и любовь.

Вроде бы успокоил ненаглядную свою, но все равно Мария стала совсем иной, хотя всячески старалась казаться прежней. Иисус же, тоже весьма стараясь уравновесить себя, все более беспокоился по мере приближения к Евфрату.

Всего один переход впереди. Мария уже несколько раз разговаривала с начальником караванной стражи, и когда до реки осталось рукой подать, сообщила Иисусу:

— Верблюдов оставляем на этом берегу, сами же, взяв лишь необходимое, переправляемся сразу же. Для охраны нам выделяется пара воинов. Весь караван переправу начнет завтра с утра.

— Раз так лучше, так и поступим. Хотя…

Он не договорил, не хотел лишать Марию надежды на полную безопасность, на полное освобождение от руки Римской империи. Но предчувствие его не обмануло и на сей раз: как только караван остановился, к ним подскакал глава караванной стражи с испугом.

— Римские легионеры, хотя и малым числом, но нам непосильным, запретили переправу на тот берег без их ведома и их пригляда.

Мария сникла, Иисус же, напротив, будто налился энергией, готовый к предстоящей борьбе. Пока он не мог достигнуть волей своей легионеров, чтобы раскусить их намерения, но внутренне сосредотачивался.

Когда же весь караван остановился близ берега, а возглавлявший легионеров велел прийти к нему в шатер всех купцов, Иисус понял, что это засада для него. Подошел к Марии Магдалине и не попросил, но повелел:

— Взбодрись, Мария. Переломи себя. Пусть никто не увидит твоего страха. Разбиваем шатры и возляжем, как всегда, за вечерней трапезой. Нам следует поспешить.

Купцы не сломя голову кинулись к позвавшему их, ибо они не из страны, подневольной Риму, и никакого насилия над собой не допускали. Конечно, от разговора с римлянами отказываться не считали нужным, но пошли в их шатер лишь после того, как окончили все хлопоты по устройству своих верблюдов и своих товаров на ночевку. К этому времени Иисус с Марией и слугами успел поужинать. Иисус позвал Марию:

— Пошли в шатер, — когда же опустил полог за собой, попросил: — Посиди смирно. Попытаюсь узнать, о чем говорят в шатре римлянина.

Он собрал в кулак всю свою волю и добился проникновения в римский шатер. Ничего неожиданного. Вопрошает римлянин, есть ли кто лишний в караване, особенно если такой присоединился к ним в пути? Купцы отвечают витиеватой речью, из которой ничего вразумительного понять нельзя. Тогда следует угроза полного обыска, и если при караване обнаружится не купец, не стражник, не слуга, весь товар купцов будет конфискован, сами же купцы предстанут перед судом римским за сокрытие преступника, за что по римскому закону им грозит распятие на кресте.

Заругал бы Иисус и себя, и Марию за непредусмотрительность, но разве этим поправишь дело? Прежде нужно было бы подумать: наняться ему слугой к одному из купцов, а Марии со служанкой — к другому. Ехать без своих верблюдов, без своих шатров. Выкрутились бы сейчас купцы. Теперь вот как им это сделать? Своя жизнь дороже чужой. Тем более, уговора на такой непредвиденный случай не было.

— Вот что, Мария. Не стоит пока разоблачаться ко сну. За мной придут вот-вот. Постараюсь, чтобы пожаловал один. Не отчаивайся. Все, как мне видится, закончится благополучно для нас.

Они, молча, сидели добрых четверть часа, и не оттого, что медлил Савл; он просто никак не мог определиться, идти к шатру, где, как он уже понял, находятся какие-то беглецы, с легионерами или прежде самому выяснить, кто они — эти беглецы? Сразу после разговора с купцами Савл у было все ясно и понятно: он посылает за подозрительными мужчиной и женщиной солдат, они приводят их в его шатер, и здесь он их допрашивает, но вдруг он засомневался: а что если примкнувшие к каравану — римские граждане? Купцы же не знают, кто они. Вдруг все у них по закону? Слишком смело, они едут со своими верблюдами и шатрами. Тогда получится не очень хорошо.

По существу, стоило ли считаться с такой мелочью. Можно извиниться, если что не так, но сомнение Савла почему-то все крепло, и в конце концов победила такая мысль:

«Схожу один. Если Назаретянин, все равно никуда он не денется».

Вот Иисус и восторжествовал свою победу: римлянин шел к их шатру один. И тогда Иисус попросил Магдалину:

— Не перечь, Мария, тому, кто войдет к нам; Смиренно исполняй все его повеления.

Едва Иисус закрыл рот, полог шатра резко откинулся, и вошел Савл, словно хозяин к своим слугам. И сразу воссиял:

«Он! Назаретянин!»

Как же Савлу не узнать пророка, если он самолично выступал на суде синедриона обвинителем?!

Узнал его и Иисус. Разве мог он забыть те ядовитые реплики, какие отпускал в его адрес обвинитель, ту твердость, с какой тот отстаивал чистоту закона Моисеева, то поистине глубокое знание Священного Писания и Пророков, ту прекрасную память, когда обвинитель, ссылаясь на того или иного пророка, пересказывал их слово в слово.

И не Савл, а сам Иисус попросил Марию:

— Оставь нас одних.

Она покорно исполнила повеление Иисуса, хотя это стоило ему великих усилий. Когда же она шагнула за полог, сразу не потеряла над собой контроль и опорожненным от вина мехом плюхнулась на траву в беспамятстве.

Иисус уловил звук падения Марии Магдалины, но сейчас ему было не до нее, хотя он сейчас отстаивал не только себя, но и ее тоже. Пронизывая взглядом Савла, лишая волей своей его наглой уверенности в себе, во вседозволенность, которую давала ему его миссия, Иисус одновременно как бы рубил слова:

— Ты вошел в шатер мой не гостем моим, но господином. Но кто ты? И кто я?! Ты — лжесвидетель! Ты — агент первосвященников. Ты — слуга, покорный римским сатрапам. Я же — Великий Посвященный в самой высшей седьмой степени! Мне доступно очень многое, о чем ты даже не имеешь понятия. Я сейчас смогу за такое оскорбление чести моей лишить тебя разума и заставить утопиться в Евфрате при глазах свидетелей. Но я не стану этого делать. Пока. Я приглашаю тебя к разговору. Возляжем как други, как равные.