И вот пятидесятитысячное войско Конрада шло уже двенадцать суток по горным тропам, под солнцем, днем изнемогая от жары, а ночью дрожа от холода. На ночлег они останавливались в ущельях или на небольших плато. А днем вновь балансировали на горной дороге, как канатоходцы, и не было видно конца и края этому испытанию.

— Куда эти черти ведут нас? — спрашивали друг друга немецкие бароны. — Где обещанный Иконий?

Король, до времени терпеливо сносивший тяготы перехода, велел позвать к себе проводников. Облаченный в кольчугу, он сидел в седле боевого коня и смотрел вдаль, но там были только голые скалы, солнце и снег на вершинах. И даже призрака города не вставало перед глазами.

— Сколько нам еще идти, греки? — через переводчика спросил он у двух никейцев.

Опустив глаза, греки мялись. Еще в Никее проводники сказали, что большой поклажи брать не стоит и продовольствия будет достаточно на десять дней. Но срок уже прошел, и провиант закончился. Прокормить пятьдесят тысяч человек даже самым необходимым — хлебом и водой — не представлялось в этих условиях никакой возможности. Войско роптало, а бароны становились все более мрачными. Дорога с каждым часом превращалась в ловушку из скал.

— Говорите же и не злите меня, — повторил император.

— Мы думали, что войско совершит переход быстрее, — признались греки. — Обоз — большая обуза. И потом, ваши воины идут в броне, это тоже замедляет путь.

— Мои воины идут в броне, потому что они солдаты на земле неверных и должны каждую минуту быть готовы к бою. Плохо, что вы, изнеженные греки, не подумали об этом раньше, — Конрад едва сдерживал свой гнев. — Так сколько же?

Проводники переглянулись.

— Завтра мы увидим Иконию, о величайший император, — с поклоном сказали они.

— Завтра? — переспросил он.

— Да, император, — еще ниже поклонились они. — Но сегодня нужно пройти как можно больше.

— Мы так и поступим, — хмуро сказал Конрад.

Они шли долго и продолжали путь даже тогда, когда зашло солнце и ярко заблестела луна. Армия Конрада продвигалась по высеребренной лунным светом каменистой дороге до тех пор, пока чья-то лошадь не сорвалась со скалы. Только тогда был дан приказ: отбой. Крестоносцы спали плохо — их желудки ныли от голода, а ветер и холод пронизывали до костей. Это была не Венгрия и не Болгария, где они успели покуролесить еще летом! Рыцари дремали в кольчугах, укрывшись плащами. Хорошо, у кого были плащи, подбитые добротным мехом, и шубы. Но такая одежда спасала только самых богатых баронов. Те, кто был победнее, не брезговали укрыться и попонами лошадей. Сон для всех без исключения являлся сейчас единственным лекарством и защитой. Нужны были силы для последнего перехода. Тут же изнывали голодные боевые кони, мечтавшие в полудреме о зеленых летних лугах благословенной Европы.

Смертью веяло от скал неприветливой Малой Азии…

Сон Конрада Гогенштауфена, почивавшего в походном шатре, был неровным, хоть прислуга и тепло укрыла его одеялами. Ему снилось воронье — он стоял один на горной дороге, среди круч, а над его головой тучей кружились вороны. Черные птицы неистово кричали, оглушали его. Сердце цепенело от этих криков. И вот одна из черных птиц, сделав над ним круг, нацелилась и рванула вниз — от удара в плечо Конрада повело в сторону, он отчаянно взмахнул руками, а внизу уже открывалась бездна…

Конрад проснулся оттого, что его трясли за плечо. Это был его оруженосец.

— Ваше величество, ваше величество, — с отчаянием в голосе повторял он. — Проснитесь!

Конрад отбросил покрывала, сел.

— Что случилось?! — Сон еще продолжал мучить его, воронье хлопало крыльями над головой. Но кошмар стремительно улетучивался. — Говори…

— Плохие новости, ваше величество, — вымолвил оруженосец. — Катастрофа. Проводники ночью сбежали.

Кажется, до короля не сразу дошел смысл этих слов. Он подскочил, откинув полог, вырвался наружу. У его палатки стояли облаченные в кольчуги бароны — их лица были заспаны и свирепы.

— Греки предали нас, — выступив вперед, сказал один из баронов. — Что будем делать, государь?

Конрад Гогенштауфен огляделся — пятидесятитысячная армия, растянувшаяся по ущелью и небольшому плато, медленно просыпалась. Солнце едва забрезжило над горами, укрытыми снегом. Горы Малой Азии превратились для них в капкан. Не хватало только воронья над головой…

Все, что она слышала об этом городе, не тянуло и на десятую часть открывавшейся перед ней картины! Широкая улица Меса текла и текла вперед, в глубь полуострова, а дворцы знати, цеха ремесленников, храмы и форумы, где ежедневно бурлила жизнь, все не кончались. А главные красоты были еще только впереди — там разливали золото окрест купола собора Святой Софии, о котором столько говорила молва, и крыши дворцов в сиянии полуденного солнца громоздились друг на друге.

— Понятно, почему наши деды с таким восторгом и завистью рассказывали о великом городе! — язвительно усмехнулся Людовик. — Городе-светоче! — он убавил тон. — Им хотелось дотянуться до его богатств! Трудно винить их за это!

— Да тише ты! — улыбаясь, зашипела королева. — Несносный! Это ты не знаешь греческого языка, а они уж наверняка знают язык франков!

— Конечно, ведь они все как один ученые мужи! И особенно эти, брюхатые, похожие на старых парижских блудниц!

— Несносный! Несносный! — вновь зашипела Алиенора, пуская на мужа взгляды-стрелы, но никак не в силах согнать улыбку с цветущих губ. — Правильно они говорят о французах — грубияны, да и только!

— Зато мы твердо умеем держать меч в руке! — с гордостью ответил Людовик.

— Ах ты мой вояка, — пробормотала она и тотчас закусила губу — ее так и распирало от смеха.

На них поглядывали и греки, и свои — уж не поссорилась ли венценосная пара? Они проехали всего ничего, когда Людовик не выдержал и горделиво обернулся к жене, величаво державшейся в седле своего скакуна.

— А их Ликус и в подметки не годится Сене! — одним порывом выдохнул он. — Речка-гадючка, да и только!

Алиенора не выдержала — она засмеялась звонко, горячо. Даже ее парадный белый жеребец, и тот повел ухом. Она просто заливалась этим ярким и открытым смехом. «Ах, галльская непосредственность!» — думали греки. «Слава богу!» — облегченно вздохнули свои: король и королева не бранились, а лишь дразнили друг друга.

Людовик был слишком занят своей персоной — он не хотел ударить лицом в грязь, а вот Алиеноре сразу бросилось в глаза недоверие и враждебность, с которыми наблюдали за их процессией горожане Константинополя.

Все это было эхом немецкого марша Конрада Третьего Гогенштауфена.

Проезжая мимо Святой Софии, Людовик не удержался и долго, едва не свернув голову влево, провожал взглядом величественный собор, десятками золоченых куполов отражавший солнце.

— Как непохож он на наши церкви! — искренне восхищенный, воскликнул король. — Эти золотые купола…

— Да, — заворожено и тихо проговорила Алиенора. — Здесь все непохоже на наше…

Но это было и впрямь так — разная архитектура, разный язык, разный уклад жизни. Да и более жесткими чертами лица отличался франко-галл от грека. В молодой нации чувствовалась бойцовская порода — с самого начала им предстояло самим, своими руками бороться за жизнь, не боясь обагрить меч кровью врага и не страшась погибнуть. Византийские греки уже много веков вершили судьбы других народов с помощью наемников — фракийцев, славян, половцев. А когда самому не стоит браться за оружие, а можно отдаться изучению наук и богословия, литературы и астрологии, то и черты становятся мягче, отблеск силы ума, а не звериной физической силы освещает твое лицо. Этого и не могли простить многочисленные западные народы просвещенной и оттого заносчивой Византии.

Наконец, соцветье дворцов на фоне синих вод Пропонтиды и ясного неба предстал перед Людовиком и Алиенорой, они спешились и были проведены в Медные ворота Священного дворца. Сказать, что они не волновались, было бы ложью. Несмотря на знатную кровь и огромную власть, Алиенора трепетала. Какой насыщенной и полнокровной оказалась ее жизнь! Сколько она успела к неполным двадцати пяти годам! Ребенком вышла замуж, сумела взбаламутить всю Францию, навоеваться, едва не быть отлученной от церкви и, наконец, вместе с мужем возглавить крестовый поход ко Гробу Господню! А теперь еще и предстать во всей своей галльской красе перед очами самого богатого и влиятельного человека на земле! Людовик казался скованным, но от его скованности веяло агрессией молодого бойца.