Пир закатили вскоре по прибытии гостей. Во главе стола восседал Мануил Комнин в пурпурном кафтане и его супруга Берта Зульцбах, грубоватая лицом немка, в золотом платье. Женившись на кузине императора Конрада Третьего Гогенштауфена, Мануил Комнин скрепил союз Германии и Византии. По одеждам хозяев и гостей было заметно, что консерваторы-греки, как и столетия назад, тяготели к золоту и пурпуру, тогда как европейцы предпочитали багрянец, лазурь и входящие в моду изумрудные тона. Но и те и другие обильно расшивали свои одежды драгоценными камнями и золотыми пряжками. Людовика и Алиенору посадили напротив друг друга: короля Франции — рядом с императрицей, королеву — рядом с императором. Стемнело по-осеннему рано, но тысячи масляных светильников превратили ночь во дворце в день. Пол гигантской трапезной залы, где собралось около двух сотен гостей, покрывали лепестки роз. За высокими расписными ширмами играли музыканты. Яства одно за другим прибывали на стол. Тут был не Париж и даже не Бордо, где все вкусности — сладкие, соленые и перченые — подавались одновременно. В Константинополе для каждого кушанья выделялось строго определенное время. Впервые французы отведали икры — черной и красной. Они даже не предполагали, что она может быть так вкусна! Что для «галлов», как их упрямо именовали греки, стало истинным открытием, — так это прибор, которого не существовало на пиршественных столах Парижа и Лиона, Пуатье и Бордо. За столом французы обходились ложкой и ножом. А это был удивительно удобный серебряный предмет, именуемый «вилкой» — два зубца так легко подхватывали любое кушанье, будь то артишок, паштет или кусочек жареного мяса. Руки гостей тотчас привыкли к византийским вилкам и уже не хотели с ними расставаться!

— Вы мне подарите пару таких приборов? — кокетливо спросила у императора Алиенора.

Ее широкие рукава открывали удивительно изящные запястья, стянутые тончайшим шелком. Это было весьма чувственное зрелище для мужских глаз! На пальцах королевы сверкали перстни, синие и алые ленты и широкие золотые нити переплетались с косами. Чувственная и яркая, она вся переливалась и сама походила на бриллиант.

— Я вам подарю все, что вы захотите, очаровательная королева, — не сводя с нее глаз, ответил Мануил.

О, она заметила, с каким восхищением он смотрел на нее! Император, как о нем упрямо говорила молва, умел ценить истинную женскую красоту! Людовик чувствовал себя скованно за императорским столом: ему все время казалось, что он сейчас сделает что-нибудь не так, и лукавые греки, щедро расточавшие улыбки и комплименты, втайне будут смеяться над ним и его товарищами. А еще ему не нравилось, какими взглядами одаривает его жену император, и тем паче, как смотрит Алиенора на красавца Мануила Комнина.

— А вот попробуйте это кушанье, — Мануил взглядом указал на одно из блюд, и тотчас на тарелке королевы оказались жареные ломтики мяса в белом соусе.

Алиенора даже закрыла глаза от удовольствия, так вкусно это было. Королева смаковала яство долго и с упоением.

— Тает во рту! Что же это, если не секрет? Позвольте, я угадаю. Это запеченные соловьи из ваших очаровательных садиков с фонтанами?

— Это лягушки из императорских прудов — нежнейшее мясо! — как ни в чем не бывало ответил Мануил, сам угощаясь тем же.

Алиенора сделала большие глаза, перестала жевать, но все же нашла в себе силы проглотить изысканное яство.

— Я обязательно привезу этот рецепт во Францию, ваше императорское величество, — не сразу проговорила она. — Все французы будут вспоминать вас добрым словом!

Ужин длился долго. И как приторно лилась льстивая речь греков — они то и дело высокопарно воспевали красоту французской королевы, что немало злило Людовика. Вся эта помпезность, насквозь пронизанная незнакомым ему этикетом, начинала действовать на нервы молодому королю франков. Особенно заливались толстопузые и луноликие вельможи с холодными глазами.

— Почему некоторые из ваших подданных так отличаются от других? — осторожно спросила королева у императора.

— Кто именно? — удивленно спросил Мануил Комнин.

— Вон те, пухлые…

— А, вот о чем вы! — улыбнулся владыка Византии. — Это мои несравненные евнухи. Да-да. Многие из них — мудрые политики и хорошие слуги. Взять хотя бы моего Нарцисса. А потом, их неопасно запускать на женскую половину! Ну, разве это не плюс? — рассмеялся император.

Алиенора даже покраснела. В Европе оскопленный мужчина спрятался бы за монастырскими стенами, а эти еще отвешивали ей комплименты! Нет, француженке непонятен был странный греческий уклад…

Но вот уже пир шел на убыль, быстро угасал. Лень и усталость одолевали гостей императора — особенно уставших с дороги франков. Но неспокойно было на душе у королевы. Одной мысли испугалась Алиенора за трапезным столом. Ее бросило в жар, и она долго сидела в оцепенении. Еще в разгар пира Алиенора неожиданно представила себя рядом с Мануилом Комниным. Она отдалась этому видению всем сердцем, и ей стало страшно. Королева Франции всегда ощущала, а в последние годы особенно, что ей тесновато рядом с Людовиком, что он слишком бесцветен для нее. Точь-в-точь как немка Берта Зульцбах для императора. А вот рядом с красавцем Мануилом она бы воистину смотрелась владычицей мира! И в объятиях друг друга они были бы тоже равны…

— Тебя что-то смущает? — спросил ее муж, когда они по примеру императора и его жены вставали из-за стола.

Краска густо залила лицо Алиеноры, но в полумраке позднего вечера, при свете масляных лампад, осталась незаметной. Тем более что греческое вино давно и обильно зажгло румянец на щеках всех многочисленных гостей императора.

Держа королеву за плечо, Людовик прижал жену к себе.

— Я люблю тебя.

Она улыбнулась ему и тут же опустила глаза:

— И я люблю тебя, милый.

В ближайшие дни королевская чета наслаждалась праздным времяпрепровождением. Но вначале они посетили Святую Софию — главный храм всего православного мира, истинный бриллиант Константинополя. Под куполом, откуда на чужеземцев взирал Творец всего сущего, под удивительные хоры Алиенора спросила у Мануила Комнина, чем отличаются их религии.

Император улыбнулся непосредственности королевы:

— Главное отличие в том, что ваш римский понтифик считает себя наместником Бога на земле, а православные — императора Византии: то есть меня.

Алиенора мечтательно вздохнула: этот великолепный красавец, надо сказать, давал серьезную фору старенькому папе, который то и дело скрывался по крепостям от своих римлян, не желающих мириться с претензиями церкви на светскую власть.

Для Алиеноры устраивались охоты — леса императора кишели дичью, специально разводимой для забав. Сидя в императорской ложе, Людовик и Алиенора смотрели на колесницы, обгоняющие друг друга на ипподроме. Мануил Комнин даже устроил рыцарский турнир, на котором с переменным успехом бились франки и греки.

А Людовик все мрачнел: пока блистательная светская жизнь константинопольского двора увлекала жадных до развлечений француженок в свой водоворот, великая армия объедала окрестности и конфликтовала с греческим населением по поводу непомерно вздутых цен. Назревал конфликт. Уже говорили о стычках между крестоносцами и жителями империи. Но три события неожиданно положили конец затянувшемуся празднику.

Во-первых, один из кузенов Мануила стал слишком напористо добиваться расположения одной из фрейлин Алиеноры. За девушку заступился брат короля Роберт, граф Першский, — вышла неприятная история. Во-вторых, на улице Меса, в ювелирных лавках, фламандский солдат спятил от вида обилия драгоценного металла и с криком: «Золото! Золото!» — бросился сгребать побрякушки и едва не прирезал мастера со всеми его подмастерьями. Людовик приказал повесить фламандца, но крестоносцы всем сердцем сочувствовали товарищу. Жадные греки, взвинтив цены на самое необходимое, давно опорожнили их кошельки. А в-третьих, королю Франции донесли, что есть все основания считать, будто императора Византии посещают эмиссары турков. Но только вот зачем, оставалось гадать. Спросить об этом Мануила Комнина в открытую Людовик, понятно, не мог. Но тем меньше ему хотелось пользоваться гостеприимством лукавого византийца.