На следующий день Людовик дал приказ по армии готовиться к переправе через Босфор. Алиеноре пришлось смириться. Когда большая часть войска и паломников была доставлена на другой берег и сам король Франции уже готов был взойти на корабль, к Мануилу Комнину, провожавшему гостей, подошел евнух Нарцисс. Царедворец что-то быстро зашептал на ухо императору, и тот просиял.

— Ваше величество, — сказал он Людовику, — у нас радостные вести для вас и всего христианского мира. Как мне донесли, император Конрад одержал в Анатолии блестящую победу над турками. Враг потерял более двадцати тысяч только убитыми.

— Воистину — великая победа, — искренне обрадовался Людовик.

Он входил на корабль в добром расположении духа. Попутный ветер дул из Европы в Азию, ободряя французских крестоносцев. Что до новостей от германского императора, то они вселяли надежду в счастливое «путешествие».

Поход обещал быть славным. Главное, не отстать от германцев! А то перебьют они всех турков, что тогда останется французам?

«Может быть, я многое напридумал себе? — размышлял король Франции, когда, обнимая за талию грустную Алиенору, так не желавшую расставаться с восточной сказкой, с отплывающего корабля махал рукой императору Византии. Тот стоял в окружении свиты, большую часть которой составляли вислопузые евнухи с холодными глазами, и улыбался «королю галлов». — И на самом деле все расцвечено куда более ясными красками?»

Северный берег Азии встретил крестоносцев радушно. Едва переправившись через Босфор, армия двинулась на юг по дорогам Анатолии. Впереди была Никея. Но в тот самый день и час, когда армия Людовика Седьмого вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, случилось страшное.

Был полдень. Неожиданно повеяло непогодой — небо стало быстро темнеть. Но никто не обнаружил ни облаков на небе, ни дождя, ни грозы и молнии. С ужасом сто тысяч европейцев наблюдали, как среди ясного полдня наступают сумерки.

— Солнце! — неожиданно закричал один из французских солдат. — Смотрите, солнце!

И тогда все увидели, что нечто черное и ужасное наползает на светило и гасит его.

— Господи, — прошептала Алиенора и вцепилась в руку мужа. — Господи…

Щурясь, Людовик спокойно взирал на небо. То, что являлось его очам, было невиданно. Тьма подступала со всех сторон, окутывая землю. Она пожирала светило, а значит, могла поглотить и души человеческие. Но он — король, и если ему суждено погибнуть, то он погибнет, как подобает королю, — с именем Господа на устах! А черное ядро уже заслонило половину солнца, превратив его в лунный серп…

— Око дьявола! — неистово закричали многие французы. — Черное око дьявола!

— Господи, помилуй нас! — вопили вторые, бухаясь на колени.

— Конец света близится! — громче других завывал епископ Лангрский, главный прелат Рима в этом походе. — Покайтесь! Не медлите! Покайтесь, грешники!

И тогда ночь спустилась на землю — погасло небо, потемнели леса и горы Вифинии, померкли воды далекой Пропонтиды. Ничего не было, кроме мглы. Умолкли французы. Каждый ждал, что сейчас разверзнется ночное небо и голос Господа призовет своих рабов на Страшный суд.

— На колени, грешники! — кричал что было силы епископ Лангра. — Молите о пощаде!

И все сто тысяч рыцарей и паломников, знатные господа и простые солдаты, исполнили требование духовника. Опустился на колени и Людовик с супругой.

— Господи, — повторяла Алиенора, вцепившись в руку мужа. — Господи, помилуй нас!

Наступившая темнота была мучительной и страшной. Умолкли птицы оазиса Вифинии. Молчали лошади. Затаили дыхание люди. Только шепот время от времени перетекал по лагерю крестоносцев — это европейцы молились о своих грешных душах.

Пять минут показались крестоносцам вечностью…

А потом яркий свет золотым лезвием рассек темноту и легонько озарил азиатский берег. Он становился все шире и ослепительнее — тьма отступала.

— Солнце! Солнце! — кричали французские рыцари и солдаты. — Слава Господу!

Епископ Лангрский встал и воздел руки к небу:

— Господь услышал наши молитвы! Благодарю Тебя, о Господи! Вы, грешники, все благодарите Создателя за его милость!

Это было солнечное затмение 1147 года — и оно поразило европейцев. Тем не менее, французы вздохнули спокойно. Конца света не случилось — моря не вышли из берегов и не затопили землю, мертвецы не встали из могил, небеса не разверзлись и Господь до времени терпел и молчал. Жизнь продолжалась. Но если продолжалась жизнь и Апокалипсис лишь маячил в перспективе у человечества, то что же тогда значила темнота, наступившая средь бела дня? В сердце каждого европейца, остановившегося в Вифинии, закралось подозрение: а не предостерегает ли Господь воинов Христа, что им придется испытать страшные невзгоды и поражения в этом походе? Не является ли затмение плохим предзнаменованием?

Но темнота средь бела дня оказалась только началом больших неприятностей…

— Смотрите! Смотрите! — закричали французы, указывая пальцами на юг.

Солнце быстро бежало, возвращая земле свет, но на южных холмах Вифинии оно вырвало из темноты многочисленный отряд всадников. Точно мрак, уходящий восвояси, оставил этот отряд после себя — напоминанием, тенью. В доспехах, всадники приближались к лагерю крестоносцев. Многие французы даже обнажили мечи и замерли в ожидании. Людовик Седьмой в окружении своей свиты выехал вперед. К ним направлялись не турки. Это были европейцы — в кольчужных рубашках и шапочках, с шишаками на головах, завернутые в рваные плащи. Всадники казались черными, но… из-за крови, запекшейся на их одежде.

Незнакомцев было около трехсот. Отряд медленно приблизился к армии Людовика. Предводитель с лицом изможденным и обгоревшим на солнце показался королю Франции знакомым.

— Конрад? — едва ли веря своим глазам, воскликнул Людовик. — Император?!

— Это я, — ответил предводитель отряда и покрепче вцепился в уздечку — он едва держался в седле.

Оруженосцы и пажи Людовика Седьмого тотчас же помогли спешиться Конраду Гогенштауфену.

— Император ранен, ваше величество, — сказал оруженосец Конрада королю Франции. — Двумя стрелами: одна пробила ему плечо, другая — грудь. Он едва выжил…

— Врача к императору! — громко выкрикнул Людовик, спрыгивая с коня. — Вина, немедленно! Вина и воды — побольше!

Французские рыцари понемногу обступали союзников-германцев. Вид их был плачевен. Неторопливо спешивались и германские рыцари — многие едва могли стоять на ногах. Паж уже подносил Конраду вино. Тот жадно выпил содержимое серебряного кубка. Вино с водой подавали уже другим германским рыцарям.

— Но… что случилось? — поддерживая за руку Конрада, изумленный, вымолвил Людовик. — Мануил сказал мне, что вы разбили турков в горах Анатолии? Что их погибло двадцать тысяч!

Германскому императору хватило сил улыбнуться:

— Вам об этом сказал мой свояк?

— Да, пять дней назад…

— Греки из Никеи продали нас туркам — продали с потрохами! Я не знаю, кто задумал это злодеяние, но оно свершилось! Греки обманули нас, сказав, что провианта будет достаточно на десять дней. Мы шли дольше. Но настоящая беда случилась две недели тому назад. Проводники ночью сбежали из лагеря, а на следующий день мы попали в засаду. Турки окружили нас и превратили в мишени для своих стрел. Это был ад, ваше величество. Поверьте мне на слово…

Конрад не соврал: это был ад. В тот день под стрелами турок полегло двадцать тысяч немецких рыцарей. И еще столько же погибло от ран, голода и жажды в горах Анатолии на обратном пути. От пятидесятитысячной армии Конрада Третьего, с которой он отправился в Иконий, осталось не более десяти, но все они, ударившись в бегство от смертоносного огня турецких стрел, израненные, добирались отдельными отрядами. С одним из таких отрядов и выехал к Никее случайно спасшийся немецкий король Конрад Гогенштауфен.