Ивик стала молча целовать его. Потом, когда они отлепились друг от друга, сказала.

   - Значит, с Эрмином тоже все сложно на самом деле.

   - Да, очень. Но я надеюсь, что дадут разрешение. Сейчас обстановка в общем-то позволяет, спокойная. Я думал, зачем это нужно психологам, чтобы я на него посмотрел... может, конечно, хотели ему продемонстрировать -- вот есть дейтрины, которые согласились и работают на нас. Но по некоторым признакам подозреваю, что и я должен был его увидеть.

   - О Господи, - пробормотала Ивик, - так страшно подумать, что пока мы тут... он там, в атрайде.

   - Не пугайся, - Кельм сжал ее плечи, - все сейчас не так плохо. По крайней мере два месяца -- на первый этап. Это еще ничего. По-настоящему за него возьмутся позже. Так у них всегда.

   - Все равно, Кель... ему столько лет, сколько моим детям. Он ранен, избит, наверняка без обезболивания, может, ему не дают есть и спать...

   - Он гэйн. Все мы знали, на что идем. Наша главная задача... то есть не наша, а моя, конечно. Добиться освобождения еще до того, как его переведут в корпус Ри. Не бери в голову, хорошая моя. Это наша жизнь. Привыкай. Это Дарайя.

   Он повернулся, прижался к ней, вцепился. Ивик стала гладить его, и это было похоже на отчаяние, и на поиск спасения, будто он искал в ней -- убежища, будто в нее пытался спрятаться от ужаса, в котором жил все это время... И чувствуя на себе горячую тяжесть, втискиваясь в него преданно всем телом, Ивик горьким ослепительным прозрением осознала, какая малость, какая пошлая насмешка для него весь этот шикарный дом, авто, все подаренное Дарайей благополучие -- для него, вынужденного пять лет уже ходить по краю самого дикого из кошмаров и балансировать на этом краю, и видеть сорвавшихся в пропасть.

   Телевизор у Хэлы не выключался никогда. Ивик так и не озаботилась покупкой этого рупора цивилизации, к местной сети легко подключиться через эйтрон и посмотреть основные телепрограммы. В Дейтросе вообще нет телевидения как такового -- никто не видел в этом смысла; вся информация идет через компьютерную сеть, фильмы, документальные передачи -- все лежит в свободном доступе. Включай, выбирай и смотри, что хочется, а не то, что предлагают мудрые составители программ.

   Но телевизор -- это любопытно. Ивик знала этот феномен по Триме, там телевидение еще более независимо от сети; дарайское же обладало многими возможностями сети.

   У Хэлы был недорогой, старый монитор -- но красивый, плоско-вогнутый, полутораметровый. Ивик загляделась. Шла передача по поводу Дней Демократии. Этот праздник отмечался в Дарайе уже лет восемьдесят -- в честь свержения диктатуры Готана.

   Готаном в Дарайе пугали детей. Это было ругательное слово. Готан установил тоталитарную власть. Знак его партии -- Национальной Белой партии -- золотой косой крест на белом фоне -- был запрещен, хотя хулиганы то и дело рисовали его на стенах; и существовали полулегальные Белые Рыцари, наследники идей Готана. Официально же диктатора проклинали. По крайней мере, в Дни Демократии.

   Хотя если вдуматься, именно Готан создал Дарайю такой, какая она есть.

   Демократически избранный президентом Гоара, самого мощного и технически развитого тогда государства Дарайи, он через несколько лет начал мировую войну. Еще пять лет победоносных маршей -- народы слабо сопротивлялись победителю, а непокорную Савайскую Империю дотла выжгли атомными бомбами -- и Дарайя обрела единое правительство. Разумеется, тоталитарное и антидемократическое. Именно тогда изменился облик Дарайи, до тех пор пестрого, многоликого и неоднозначного мира. Генная инженерия, отбраковка-стерилизация всех, кто либо по состоянию здоровья, либо по степени пигментированности не являл собой образец истинного дарайца -- высокого могучего богатыря-блондина. Либо уничтожение, либо поголовная стерилизация "неполноценных" народов. Следующее поколение дарайцев уже все сплошь -- высокие, идеально здоровые блондины со светлыми глазами и светлой кожей.

   При Готане построили Колыбели Покоя; при нем установился известный порядок вещей; при нем была окончательно запрещено христианство как вражеская, дейтрийская идеология.

   При Готане началось активное наступление на Дейтрос и Триму, и был применен Темпоральный винт.

   Потом уже нашелся молодой офицер, возглавивший переворот, лично застреливший Готана. Национальный герой Дарайи, Герой Демократии, генерал Стауфен. Он и сам погиб во время переворота, но в результате к власти пришло первое демократическое правительство.

   Готана и Белую партию объявили вне закона, запретили. Были распущены тюрьмы и лагеря -- уже через несколько лет повсюду остались одни лишь атрайды, где преступников не наказывали -- такой была изначальная идея -- а помогали им вернуться к здоровой общественной жизни. Наступила свобода слова, свобода выборов, свобода всего, чего угодно... Кроме, разве что, христианства, которое так и осталось дейтрийской вражеской идеологией.

   - В эти дни, - надрывался на экране молодой дарайский политик, - мы все должны задуматься о том, как важна демократия! Тоталитарные режимы -- будь то режим Готана или режим Дейтроса, по сути, это одно и то же -- ведут наступление на наши права и свободы! Мы не должны забывать, что хотя эти режимы и враждовали между собой, это была всего лишь грызня двух хищников, по сути они -- одно и то же. Готана давно уже нет, а вот Дейтрос, к сожалению, остался! Но наши доблестные герои в Медиане ведут борьбу за свободу Дарайи, и мы можем чувствовать себя в безопасности! А теперь -- реклама!

   Монитор вспыхнул блестящими радугами, загремел победный марш, из туманной дымки возник силуэт дарайского офицера в старинной форме, Ивик с удивлением узнала национального Героя Демократии, Стауфена.

   Актер, играющий великого покойника, сжимал в руке, словно скипетр, длинный бокал с могучей шапкой пены над желтой жидкостью.

   Где-то на периферии затрещали очереди, мощный одиночный выстрел, судя по звуку, из гранатомета -- и бокал в руке разлетелся, жидкость всплеснула красивым нереальным фонтаном. Стауфен лишь улыбнулся и выше поднял сверкающий обломок стекла.

   - Крэйс "Золотой орел"! Живите вечно! - произнес замогильный голос за кадром. Ивик захохотала. Бедный Стауфен!

   - Чего хохочешь? - вяло спросила соседка, входя в комнату.

   - Да смешно по телеку... Надо себе тоже купить, что ли...

   - Купи. Можно подержанный взять, я поспрашиваю, может, кто продает... Так вот, смотри.

   Хэла бросила на диван тряпки. Ивик подошла, неуверенно порылась. Все это была ненужная одежда, которую Хэле отдавали какие-то знакомые -- но ей самой не подошло. Ивик тоже даром не нужно это барахло, но Хэла прямо-таки горела желанием "одеть ее прилично". Прилично в ее представлении -- это в длинные тяжелые бежевые брюки и старушечью куртку до колен. Ивик посмотрела в зеркало -- так она выглядит на все сорок. Нет, на сорок -- это как минимум.

   - Теплые! На работу ходить, - уговаривала Хэла.

   - Спасибо, - согласилась Ивик, - но куртка у меня есть, хорошая.

   - Ну возьми хоть штаны...

   - Спасибо, ты так обо мне заботишься.

   - Да ладно!

   - У тебя-то как дела?

   - Не знаю, как! На работе, боюсь, сокращать будут...

   - Ну есть же пособие, - сказала Ивик утешительно.

   - Да знаешь, не хочется туда. В атрайд придется ходить, задолбают проверками. А найду ли что-то другое -- неизвестно. Вон сколько наших сидят... Тебе еще повезло. А у вас там нету мест больше?

   - Нет. Но я буду иметь в виду, - пообещала Ивик. Присела на краешек дивана. Гостиная Хэлы была совершенно похожа на каталог, причем какой-нибудь дешевый, вроде "Источника", которым Ивик с Даной упивались в детстве. Изящно драпированные бархатные шторы, бархатные чехлы мягкой мебели, все в синих оттенках, синий же ковролин и поверх -- голубоватый пушистый ковер с узорами, черная стенка с множеством зеркал, в которых отражались хрусталь, безделушки, посуда, художественно расставленные на полках. Люстра из сотен крошечных стеклянных колокольчиков.