Вот такое письмо, написанное невинной девушкой, повергло в неописуемое состояние Ростислава: он понял, что она из-за чувства ревности отдалась почти незнакомому человеку и предала их любовь. Его муки продолжались немало часов, пока он не решился написать письмо, где прощал ей всё и говорил о той страшной боли, которая не оставляла его ни на минуту. Через две недели, в своем следующем письме Инна с возмущением и изумлением задавала вопрос, как он мог позволить себе даже подумать о возможности ее интимных отношений с нелюбимым мужчиной, что речь шла о нескольких поцелуях, которые она из мести согласилась принять…

Оглушенный Полинин понял, наконец, какая пропасть разделяет в этом возрасте менталитет невинной девушки и молодого мужчины, жаждущего для себя физиологического равновесия. Он понял, что не имеет права писать в письме о приключении с бывшей замужем женщиной невинной девушке, доверившейся ему.

Что касается Оксаны, о которой писала в своем письме Инна, то он действительно по дороге на фронт случайно встретил ее, эвакуированную из Анапы, но эта встреча была невинной.

Между тем счастливые дни разлуки с Германией рядом с Инной пробежали быстро. И вот Полинин снова в Бабельсберге, в Берлине, в Лейпциге, в Эрфурте, в Веймаре, переводит на переговорах, приемах к неожиданно для себя в Доме офицеров читает лекции офицерам Франции, ее истории, географии и культуре. Его работа с иностранцами, со своим командованием, с высшими чиновниками государства, посещавшими Германию, достаточно высокий уровень профессионализма и, наконец, его лекции, все это заинтересовало военное командование в Москве, и оно решило подумать о подготовке военных кадров для легитимного присутствия на дипломатических встречах с целью получения интересующий его информации. К этому времени, а это было начале 50-х годов, доступ в высшие круги международного сообщества был приоткрыт только для одной категории людей, людей, способных осуществлять синхронный перевод. А для этого мало было хороших анкетных данных и наличия связей с соответствующими чиновниками ЦК КПСС. Для этого нужен был прежде всего высокий профессионализм.

В то время синхронный перевод только начинал свое победоносное шествие по конференциям, съездам, форумам и встречам в верхах. Старое поколение переводчиков, воспитанное на работе в довоенной Лиге Наций, не хотело признавать синхронный перевод. У них были все основания утверждать, что синхронный перевод не способен передать все нюансы речи ораторов, что он снижает эмоциональный эффект выступлений и может испортить имидж не только оратора, но и страны. Но Организация объединенных наций была уже не повторением Лиги Наций тридцатых годов, где наличие двух рабочих языков, французского и английского, вполне удовлетворяли запросы ее членов. Организация объединенных наций насчитывала уже 5 рабочих языков и последовательный перевод мог бы увеличить расходы этой организации в 5 раз.

После того как в 1951 году синхронный перевод занял прочное место в ООН, международный отдел ЦК КПСС начал судорожные поиски «верных» представителей этой профессии для работы в своей стране и за рубежом. К этому времени в стране насчитывалось буквально чуть более десятка переводчиков, умеющих переводить синхронно и имеющих некоторый опыт работы в этой области. К ним относился прежде всего Е.А. Гофман, входивший в первую официальную команду синхронных переводчиков на Нюренбергском процессе над нацистскими военными преступниками, а также блестящие мастера своего дела Фактор, Сеземан, Велле, Тарасевич, Белицкий, Лангеман, Владов, Цвилинг… Поиски международного отдела ЦК привели, наконец, Полинина в Москву из Бабельсберга с заданием подготовить группу синхронных переводчиков в Институте международных отношений.

В жизни Полинина начинался новый этап – этап освоения теории и практики обучения переводу.

Появление на военной кафедре Московского государственного института международных отношений молодого офицера и преподавателя военного перевода не вызвало удивления. Появление и исчезновение офицеров этой кафедры было обычным делом и диктовалось нуждами Главного разведывательного управления. На этот раз новый офицер обратил на себя внимание по другой причине, по причине необычных методов преподавания, которые впервые появились в этом солидном учебном заведении. Вместо анализа французских текстов и их сопоставления с аналогичными русскими текстами на уроках военного перевода занимались записью воспринимаемых на слух числительных, синхронным проговариванием диктуемых текстов, скоростным двусторонним переводом терминологических словосочетаний, скороговорками, художественным чтением, усложненным аудированием и многими другими упражнениями, имевшими очень мало общего с так называемым «академическим» уроком перевода, на котором учащиеся по очереди переводят отдельные фразы из подобранного специально для данной темы текста.

Не совсем обычные уроки вел Полинин, не имеющий опыта преподаватель, после окончательного возвращения из «бабельсбергского» плена в родную Москву. Неожиданно для себя, но, по-видимому, не столь неожиданно для своего начальства, он с увлечением окунулся в новую профессию, которую до этого всячески избегал. И не имея специального образования в области педагогики, он стал воплощать в качестве преподавателя перевода то, что казалось ему особенно интересным и полезным в годы учебы в Военном институте. А самым интересным и ценным для устного перевода были, по мнению вновь испеченного педагога, уроки Исидора Шрайбера, одного из незаурядных преподавателей в Alma Mater военных переводчиков. Постепенно из отдельных оригинальных упражнений И. Шрайбера, а также из того, что подсказывал собственный опыт переводчика Полинина, и стала складываться методика, которая легла в основу его кандидатский диссертации.

А пока педагогическую практику приходилось совмещать с не менее интересной и ответственной практикой перевода. Вышестоящие инстанции не оставляли своего офицера в покое, и вскоре Полинину пришлось переквалифицироваться в медика. Это произошло в Брюсселе и в Париже, где он сопровождал одного из лучших хирургов Москвы, командированного с целью изучения опыта клинических учреждений Бельгии и Франции. Поездка во франкоязычные страны представляла для Ростислава большой интерес, поскольку он впервые попадал в среду того языка, который составлял перпетуум-мобиле его профессии. Впрочем, профессия переводчика в родной стране Полинина имела весьма размытые границы, и в этом он убедился достаточно скоро.

По прибытии в Брюссель ему сразу пришлось взять на себя функции няньки и водить известного хирурга за ручку из отеля в посольство, из посольства в консульство и далее везде, включая медицинские учреждения. Правда… на пороге медицинских учреждений диктат переводчика явно смягчался. Полинину было поручено выступать в качестве медика, но ни врачебными знаниями, ни медицинской терминологией он не владел. Для него было открытием, как врачи Бельгии, вместо бесконечных записей в медицинские книжки, просто начитывают в диктофон все необходимые сведения о больных, которые потом переносятся в историю болезни работниками регистратуры. Как это было бы удобно для советских врачей, насильно превращенных неразумной системой в писателей! Полинин был уверен, что Москва позаимствует этот опыт. Увы, прошло много лет, а врачи все еще остаются писателями. Но тогда же Полинин успел во время одернуть своего подопечного, когда тот перед входом в операционную решил заменить свои брюки на медицинские цвета хаки и тем самым продемонстрировать бельгийскому персоналу уродливые советские трусики, имевшие столь оглушительный успех на выставке в Париже, устроенной любимцем московской публики Ивом Монтаном, после его экскурсий в московские магазины. Впрочем через несколько минут на грани провала оказался уже Полинин. Брюссельский хирург начал демонстрировать московским коллегам операцию на щитовидной железе симпатичной дамочки, попросив Ростислава встать рядом с ним для того, чтобы переводить его объяснения. Это была одна из самых жутких сцен, какие когда-либо наблюдал бывший фронтовик. Да, он был на фронте, он убивал врагов, посягнувших на его Родину, убивал с воздуха при помощи пулеметов, пушек и бомб. Да, на его глазах сбивали самолеты друзей, которые уже больше не возвращались на родные аэродромы. Да, и его аэродром не раз подвергался налетам гитлеровской авиации, во время которых гибли не успевшие уйти в укрытия авиационные техники и оружейники. Но все это происходило как бы на экране, виртуально. Он сам в кого-то стрелял, и этот кто-то пытался в это время от него укрыться или просто падал сраженный пулей или осколком. Он видел, как от его глубинной бомбы растворяется в воде подводная лодка с людьми, оставляя на поверхности большое нефтяное пятно и всплывающие обломки субмарины. Он рядом как бы в коридоре пролетал среди разрывов вражеских зениток или наблюдал серийное бомбометание на его собственном аэродроме. Но ему везло, он никогда не наблюдал оторванные руки или ноги, развороченный живот или разбросанные куски тела около себя, и даже полученное им ранение в глаз и в правую часть лица он не мог видеть со стороны. Поэтому бодро докладывая о подбитых танках и машинах, об убитых немецких солдатах, он не чувствовал себя убийцей или соучастником убийства, как это случилось, когда на его глазах интеллигентный бельгийский хирург начал ожесточенно резать горло больной, лежащей на операционном столе, объясняя на превосходном французском языке свою кровожадность. Полинин понимал, что нужно переводить, но он не понимал, почему этот бельгиец упорно хочет отделить голову от туловища приятной женщины, забывшейся под наркозом во сне. И он с трудом, заикаясь произнес: «Он режет ее!» На этот раз на помощь переводчику пришел московский хирург, который произнес: «Говори что-нибудь, я и без перевода все понимаю!»