Ростиславу же все было ясно: ему выпало огромное счастье строить новое коммунистическое общество, – где будут царить равенство и братство и откуда будут изгнаны явные и замаскированные буржуи в результате классовой борьбы. А для этого необходимо идти в армию, овладевать оружием и громить врага. А сделать это лучше всего в авиации, так как летчики-истребители – это самые бесстрашные и самые грозные воины. Таким он оставался в авиационном училище, на фронте, в Военном институте иностранных языков, в Отделе внешних сношений Группы Советских оккупационных войск в Германии, на преподавательской работе в Москве и… грянул 1956 год.

Полинин ходил как оглушенный. Рассыпались его кумиры, падала розовая пелена с глаз, он казался себе посрамленным перед некоторыми из своих друзей в спорах, которые он вел с ними после смерти неудавшегося семинариста из города Гори. Эти споры чаше всего велись в доме Полининых, где всегда гостеприимная Инна и скромный маленький тортик из близлежащего магазина на Плющихе радостно встречали гостей. Космополитизм, дело врачей, смерть Сталина, арест и расправа с Берия, сына и скромную жену которого знали многие бывшие тбилисцы, и, наконец, XX съезд КПСС не могли оставаться в стороне от этой компании, которую не всегда мог отвлечь от бурных дебатов школьный товарищ Инны Булат своими, исполненными лучшими человеческими чувствами, песнями.

В этих посиделках самую верноподданническую позицию занимал Ростислав, который не допускал каких-либо существенных изъянов в самой коммунистической идее. Его антиподом был Эрик, талантливый музыкант и беспощадный критик существующих порядков. В отличие от бывших тбилисцев Эрик был москвич, но познакомился он с Полининым еще в школьном возрасте на пляже Анапы. Оказавшись рядом с семьей Полининых и услышав какое-то высказывание отца Ростислава о музыке, Эрик начал ему объяснять, какая разница между стаккато и пиццикато. Смущение Эрика было велико, когда впоследствии он узнал, что поучал профессора консерватории. Эрик сразу же подружился с Ростиславом и познакомил его со своими друзьями, среди которых была и москвичка Галя Саватеева.

На Полинина поначалу она не произвела большого впечатления. Светлая блондинка с голубыми глазами, Галя в свои 16 лет не отличалась яркой, броской внешностью, характерной для большинства молодых южанок, которыми изобиловал Тбилиси. Но Ростислав внезапно услышал слова своего отца, обращенные к матери: «Смотри, какая дивная фигурка у этой девушки!» Эта фраза впервые помогла юноше оценить русскую красоту, которую явно недооценивало его тбилисское окружение. Без каких-либо надежд на успех он стал прогуливаться по ласковому песку анапского пляжа рядом с Галей. Вечером они уже пылко целовались, а Галя с удивлением констатировала, что ее кавалер при этом почему-то упорно сжимает губы…

Через пару месяцев Ростислав оказался в Москве. Его отец был приглашен в качестве члена жюри на Всесоюзный конкурс музыкантов. Ученики Константина Александровича Р. Гарбузова Г. Цомык и А. Феркельман уже получили мировую известность. На этот конкурс он привез талантливого грузинского виолончелиста Александра Чиджавадзе, который сумел пробиться в лауреаты, и жену с сыном, которые давно не виделись со своими российскими родственниками. В то время поездка из Тбилиси в Москву через Баку (железной дороги по черноморскому побережью еще не существовало) занимала 4–5 суток. Регулярное самолетное сообщение еще не было установлено. Отсюда – редкие встречи с родными, проживающими в Москве, Ленинграде, Иваново-Вознесенске. Впрочем, по правде говоря, Ростислава больше всего влекла в Москву возможность встречи с Галей Саватеевой. Такая встреча произошла через несколько дней после его появления в столице.

Галя была дома одна. После долгих поцелуев в передней квартиры, Галя предложила Ростиславу прилечь, чтобы «забыть разлуку». Разлука была забыта во взаимных ласках, и через пару часиков юный тбилисец стал понимать, почему не стоит целоваться со сжатыми губами. Но на большее, на что скорее всего намекала его партнерша, он пойти не мог, в силу своего еще детского понимания «кодекса любви». Расстались они после прихода Галиной мамы с работы и договорились встретиться через несколько дней. Но следующая встреча не состоялась по непонятным для Полинина в то время причинам.

Но вернемся к 1956 году. Это был год не только всесокрушающего пробуждения для военного поколения, брошенного в мясорубку войны без компетентных командиров, «своевременно» репрессированных, без современной военной техники, уничтоженной в первые дни войны, возможность начала которой в 1941 году Верховный главнокомандующий отрицал. Врага встретили брошенные на милость Молоха мальчишки, ничего, кроме революционных лозунгов и песен за душой, не несущие. Только много позже Полинин узнал о десятках миллионах безвинно погибших людей в результате выхода на историческую арену двух безумных вождей, из которых один уничтожал людей неарийского происхождения, мстя своей еврейской бабушке, а второй – стараясь освободиться от свидетелей его роли заплечных дел мастера и троечника в политике, которую он играл в театре абсурда большевиков. 1956 год разделил военное поколение на растерявшихся и озлобленных приверженцев Сталина, с одной стороны, и на людей, сумевших стать с головы на ноги и начать осмысливать свое место во вновь сломанной России, с другой.

Именно в это время кому-то в верхах понадобилось освободиться хотя бы от части думающих молодых людей, открыто поддержавших реформаторскую деятельность Хрущева. Для сокращения разбухшей до невероятных размеров армии закрыли Военный институт иностранных языков, под предлогом сокращения чиновничьего аппарата МИДа выставили на улицу большую часть студентов Московского государственного института международных отношений и стали реорганизовывать ведущее в области лингвистики учебное заведение – Московский педагогический институт иностранных языков. Как всегда, делалось все возможное и невозможное, чтобы дискредитировать реформаторскую деятельность на Руси. Недаром еще и через несколько десятков лет после оттепели Хрущева часть малообразованного населения вспоминает его попытки ввести в стране что-то новое как отрицательные деяния. Он освободил крестьян от крепостной зависимости и наделил их паспортами, которых они были лишены – вспоминают о налоге за каждую яблоню, он рекламировал урожайные сельскохозяйственные культуры – рассказывают о насильственных посадках кукурузы на севере страны. До сих пор его крепкие выражения и неожиданные выходки, вроде протеста в ООН со своим ботинком в руках, подаются как сумасбродство и распущенность. Все это было, но объясняется весьма просто: у него не было элементарного воспитания ни в своей деревне, ни в компании распущенного сталинского окружения.

Очень часто сам Никита Сергеевич жалел о своих выходках. В этом убедился и Полинин, когда в 1959 году, ворвавшись в переводческую элиту, он синхронно переводил Хрущева на совещании руководителей коммунистических партий в Москве. Хрущев выступал после лидера албанских коммунистов Энвера Ходжи, который резко обвинил Коммунистическую партию Советского Союза за недостаточную экономическую помощь Албании. Никита Сергеевич сначала спокойно слушал, но постепенно в нем явно начала накапливаться ярость. Он покраснел, его маленькие глазки сузились и стали закипать гневом. Взяв слово после Энвера Ходжи, Хрущев сначала пытался сдержать себя, но затем взорвался как бомба замедленного действия и обрушил на своего албанского соратника отборные русские выражения. Полинин в своей кабине синхронного переводчика сначала споткнулся, а потом попытался смягчить выражения Хрущева, доведя их до вполне цензурных. После выступления Никита Сергеевич попросил поблагодарить всех тех переводчиков, которые сумели его речь сделать доступной для цивилизованного слуха.

А пока Ростислав пристраивал бывших вияковцев (преподавателей закрытого Военного института) на кафедры Института Международных отношений, где неожиданно появилась легендарная Валя Борц – героиня подпольной организации сопротивления немцам в Краснодоне, и будущая гордость российской романистики – демобилизованный Вадя Гак.