Двое людей, выворачивая руки, бросили Лебедева лицом на тахту. Когда он вскочил, в комнате уже никого не было. Лампа в плафоне начала уменьшать свою яркость.

Лебедев сжал кулаки:

— Ну, погодите!.. Расчет после…

За город на праздник авиации ехали всем заводом. Были мобилизованы все грузовики заводского автотранспорта.

Инженеры тоже все собирались на праздник. Валентина Михайловна приготовила мужу новый костюм, собственноручно прикрепила к нему старую награду Груздева — орден Трудового Красного Знамени. Груздев надел пиджак, подошел к зеркалу, крикнул:

— Валя, Лика, куда девали старый пиджак?

Он отвинтил от старого лацкана ворошиловский значок и, невзирая на протесты жены, начал перочинным ножиком буравить новый лацкан. Прикрепил значок рядом с орденом, чуть пониже. Опять посмотрелся в зеркало, понравился сам себе. Лика заметила отцу:

— Папа, ты боевой!

Над праздничным полем резвились быстрые самолеты. Они свечой взлетали к редким облакам, вертелись там в фигурных «петлях» и «бочках» высшего пилотажа. Валентина Михайловна ахала. Из рупоров летела музыка. Веселый голос конферансье в перерыве между двумя маршами предупредил:

— Сейчас звено самолетов поздравит публику с праздником.

За перелеском послышалось рычание мотора. Почти над головами зрителей прогудели три быстроходные машины.

— Бреющий полет! — задохнулся восторгом Голованов. — Лика, смотри, как низко… Вот искусники!

Рядом вскрикнула от неожиданности Валентина Михайловна:

— Что такое?

Голованов поспешно сдернул фуражку, вертел головой, поднимался на цыпочки, хохотал:

— Духами опрыскали… Вот так поздравили! Ура-а…

Сверху падал душистый дождь.

Валентина Михайловна вытерла лицо кружевным платочком, вдохнула аромат душистых капель искусственного дождя, лившего из трех самолетных распылителей, безошибочно определила:

— «Крымская роза». Какая прелесть!

В парадном марше на центральную площадку вышли бесконечной вереницей юные авиамоделисты, построились. Вот запели горны, и торжественно ударил оркестр:

И тогда сотни моделей, легких авиаптиц, взлетели вверх, закружились, плавно качаясь в воздухе, и двинулись вдоль аэродрома мимо зрителей. Сотни тысяч людей крикнули:

— Ура!

Груздев тоже кричал «ура» и не сразу почувствовал, что Голованов вцепился в его руку:

— Владимир Федорович, а ведь вот она где… Впрочем, я вам после расскажу… Вы только наблюдайте.

Потом с разноцветными парашютами спускались парашютистки, а веселый голос смеялся из рупоров:

— Холостяки, не зевайте, любуйтесь, как самые красивые девушки в мире спускаются к вам с советского неба…

…Голованов почему-то не любовался парашютами, похожими на нарядные одуванчики, а пристально смотрел вдаль, где за рекой над перелеском кружилась большая авиамодель и никак не хотела приземлиться.

И даже в авто, возвращаясь с Груздевым в город, Голованов сидел молча. Валентина Михайловна щебетала, довольная:

— Знаешь, Лика, теперь все вернутся домой, надушенные «Крымской розой».

На следующий день Голованов был в мастерской раньше всех. Когда же пришел Груздев, он сказал:

— А у меня мыслишка, Владимир Федорович…

Они уединились в кабинете инженера. Голованов, к удивлению Груздева, запер дверь на ключ. Почему-то Груздеву в тот момент вспомнился Лебедев. Затем Груздев забыл обо всем и перестал удивляться. А карандаш Голованова все бегал по бумаге, вычерчивая несложную модель простейшего самолета:

— Если неприятель залезет на такой потолок, что его из зенитки не достанешь, — тогда как быть? — шопотом спрашивал Голованов. — Даром снаряды тратить? Трескотню разводить? А у меня мыслишка… Если бы к модели приладить крохотный моторчик, а модель бы с хорошей начинкой…

— Говори ясней, милый юноша, — нахмурился Груздев.

— И так говорю яснее ясного, Владимир Федорович… А управлять этой игрушкой можно на расстоянии, по радио. На нас, скажем, налет, а мы завесу из таких птичек развернем. Обыкновенный снаряд летит по траектории, только и всего. А наш снаряд будет летать по воздуху по всем направлениям, как нам на земле желательно.

— Вы, Ваня, говорите об оборонной технике? — серьезно и медленно произнес Груздев, называя в волнении друга по имени.

— А то как же? — спросил инженера Голованов. — Изобретал я машину капусту сажать. А теперь вижу, что надо наш советский огород не только растить технически, но и защищать технически.

Тут Голованов протянул карандаш Груздеву:

— Подработаем цыфирки вместе, а?

Тот взглянул прямо в глаза юноше, глубоко и с уважением:

— Вы, Иван Васильевич, коснулись вопроса, который важнее, чем мы даже думаем. Придется доложить товарищу…

Груздев взялся за трубку телефона, поднес ее к уху и карандашом начал вертеть диск, набирая нужный номер.

Лебедев крупными шагами ходил по комнате своего одиночного заключения. Он отрезан от всего мира. Гуров тоже томится в одиночке. Лебедеву теперь многое становилось ясным. Он вспоминал все подробности таинственных происшествий, начавшихся два года назад, с первого появления Урландо на аэровокзале. Почему сейчас Урландо держит своих пленников? Чего выжидает? Что ему нужно?

Лебедев опустился на край тахты и напряженно думал. Он был уверен в своем скором освобождении. Он представлял себе, как на родине весь советский народ всколыхнулся при известии, что самолет и два советских летчика пропали в огромных пространствах Тихого океана. И разумеется, будут организованы спасательные мероприятия. Социалистическая родина найдет своих верных сыновей. Лебедев живо представил себе лица руководителей партии и правительства, как они обсуждают наилучшие способы найти и спасти пропавших…

«Надо дать о себе весточку… Но как?»

Положение казалось безнадежным. Одиночка на дне океана, это ли не безнадежность?

Лебедев дотронулся ладонью до разгоряченного лба: «Как оформить технически?»

Он так и подумал: «технически», потому что привык к технике, знал и любил ее.

И сейчас ему вдруг представился товарищ Киров и очень ясно вспомнился эпизод на ленинградском заводе, когда Сергей Миронович сказал инженерам: «Нельзя дать требуемого количества деталей? Технически невозможно? Ну, технически-то, пожалуй, и невозможно, а вот коммунистически должно быть возможно». И тогда в единодушном порыве заводские рабочие с инженерами и техниками в срок выполнили задание. Техническая невозможность была побеждена коммунистической волей и настойчивостью.

Особый прилив бодрости почувствовал сейчас Лебедев: «Нужно бороться. Мы не погибнем. Необходим план».

Показалось ему, что он вовсе не оторван от любимой родины, народа и близких товарищей. Нет, он мыслями и сердцем — с ними. Он подумал, что их сердца бьются в тревоге за судьбу его и штурмана Гурова. И Лебедев спокойно начал нащупывать в своих мыслях необходимый план поведения. Как действовать ему в таких необычайных обстоятельствах? Он думал сейчас так же методически и ровно, как всегда. Ему даже показалось, что он находится в своем кабинете, на десятом этаже высокого столичного дома, и обдумывает подробности выполнения срочного задания.

Лампа на потолке дала полный накал. Лебедев поднял глаза. У дверей стоял Урландо.

— Я не хочу сейчас вредить вам, — вкрадчиво сказал фашист.

— Что вам нужно от меня? — просто задал вопрос Лебедев.

— Разговор за завтраком принял характер дискуссии, — начал Урландо, стараясь казаться любезным. — Я пощадил вас, потому что вы прозорливы, смелы, умны и настойчивы.

Лебедев хотел сказать: «Я не нуждаюсь в ваших комплиментах», но смолчал. Пусть выговаривается этот Штопаный Нос!

Урландо сел на другом краю тахты:

— Вы — враг мой, Лебедев. И я хочу, чтобы вы собственными глазами увидали мое торжество. Один-на-один я скажу вам, Лебедев, вот что. Я докажу вам…