— Знавал я и других, не менее соблазнительных, — шепнул Этьен на ухо Матильде, ответившей ему на это улыбкой.

Как не признать глубины, постоянства такой деликатной, такой упорной, такой несчастной любви?

— А вот и наши девочки!

Следом за царицей Мая показались смешавшиеся с благородными девицами Алиса, Кларанс и Лодина, лучившиеся весельем. Рядом шагали юноши. Все смеялись, пели, любезничали.

— Настоящий праздник молодости, — вздохнула Матильда.

— Откуда такой грустный тон, мама? — Из толпы вышла Флори в сопровождении Филиппа. Она взяла материнскую руку, ласково улыбаясь ей. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя такими же молодыми, как мы!

— У меня нет для этого повода. Моя молодость ушла…

— О чем вы! Вы же хорошо знаете, что все в нашем квартале называют вас «прекрасной ювелиршей»! — Юная женщина кивнула в сторону Этьена, Николя и Иоланды: — Спросите-ка их, что они об этом думают.

— Каждому известно, что Матильда была великой любовью моей жизни и что ее красота никогда не перестанет меня очаровывать, — объявил Николя шутливым тоном, к которому неизменно прибегал каждый раз, когда считал себя обязанным сделать подобное заявление.

Произнося эту свою сентенцию, он бросал направо и налево быстрые взгляды, полные любопытства и лукавства, желая убедиться в произведенном впечатлении.

— Ваша мамаша считает себя старой! Интересно, что бы она сказала на моем месте? — Этьен неодобрительно покачал головой.

— Старой — нет… но менее молодой, чем эти дети, только и всего. Этого отрицать невозможно.

— Некоторые женщины к тридцати годам становятся более яркими, чем иные девушки в пятнадцать. Вы же это хорошо знаете, мой друг!

Тон опровергал смысл слов, но было совершенно неясно, над кем подтрунивал Николя. Над нею?

— Не важно, — сказала Матильда, которую это зубоскальство раздражало, — что вы намерены делать?

— Танцевать, танцевать и танцевать!

Флори отпустила руку матери и снова взяла под руку мужа.

— Нам хочется сегодня вволю насладиться праздником!

— И нам тоже!

Алиса и Реми, Кларанс и Гийом, Лодина и Бертран, разыскавшие друг друга в толпе, присоединились в первой группе.

В шафрановом бархате, тонкая талия затянута кожаным поясом в серебряных кнопках, Гийом, матовость лица которого подчеркивала белизна плиссированной ткани, выглядывавшей из-под расстегнутого воротника камзола, показался Матильде таким соблазнительным, каким и должен быть Искуситель, решивший погубить Божье создание.

— Идите танцевать, идите, это как раз то, что нужно в вашем возрасте! — бросила она более нервно, чем ей бы хотелось.

— Потанцуйте с нами, мама! Нам будет так приятно!

Могла ли Флори догадываться о бурях, потрясавших мать? И уж, во всяком случае, не об их истинной причине.

— Потанцуйте, дорогая! Флори права, вам надо рассеяться.

Этьен, к которому она инстинктивно подошла, советовал ей уступить просьбе дочери. Он, который был лучше ее или более любящим, страдавшим, как и она, забывал о себе, стараясь вырвать эту боготворимую им женщину из безысходности, причиной которой был он сам.

— Почему бы и нет?

Началась карола. Левая рука Матильды сжимала руку Филиппа, правая — Гийома.

После смертельной тоски, которая ее только что угнетала, ею овладело головокружительное возбуждение. Забыть, все забыть, думать только о том, кто здесь, рядом! Ему не семнадцать лет! По возрасту он ближе к ней, чем к ее дочерям! Увлекая их всех, карола создавала иллюзию полного согласия, без всяких противоречий. Достаточно лишь отдаться этому чувству. От пальцев, которые она сжимала чуть сильнее, чем это было необходимо, в ладонь перетекало живое тепло, поднимавшееся вверх по руке…

Танец — три шага влево, раскачивание на месте, еще три шага — раскачивал вереницу людей все сильнее. Звучали команды к остановке, к раскачиванию, люди пели.

Гийом чувствовал напряженность руки, сжимавшей его собственную. Отвлекшись на секунду от своих мыслей, он более внимательно посмотрел на профиль с прямым носом, высоким лбом под темной повязкой, обрамлявшей прическу, которую удерживал серебряный ободок ювелирной работы, на глаза, блестевшие в пламени факелов.

Он поколебался — сжать ли державшие его руку пальцы, заявить о себе, подтверждая свою симпатию, затем отказался от этого намерения. К чему такой аванс? Что он для нее? Ничто. Она говорила, что никто ни о ком ничего не знает! Она права. Желая прийти к ней на помощь, он рискует оказаться неловким, ранить ее еще больше, без всякой пользы для нее. Какими бы ни были неприятности, заставлявшие ее страдать, его они не касались.

После этой попытки уйти от самого себя, не подозревая, он коснулся сферы невообразимых возможностей, он вернулся в круг своих мечтаний.

Перед ним танцевала Флори. Она смеялась, веселилась так естественно, как могут веселиться люди, созданные для радости. Ее гибкое тело, соблазнительно угадывавшееся под облегавшим его пестрым шелком, изгибалось с изысканным изяществом в ритме каролы. Филипп держал ее за руку. Оба казались счастливыми, и это было так просто! Рядом с этим счастьем на его, Гийома, долю оставались лишь зависть, ревность, страдание! К его страстному чувству добавилось невыносимое ощущение стыда, презрения к себе.

Не следовало ему оставаться в Париже. Задержаться здесь под предлогом дел, якобы осаждавших его со всех сторон, было большой ложью. Как, например, смог он додуматься до возможности разрушения отношений этой супружеской пары, которая должна быть ему дорога? Разве он забыл, что Филипп его кровный родственник? Пускаясь в эту гибельную авантюру, он рискует разрушить счастье Филиппа, не говоря уже о своих шансах на счастье.

«Честь мужчины, честь христианина! Я готов попрать ради чувства, у которого нет никакого будущего, самое святое в моей жизни! Боже мой! Я схожу с ума!

Справа от него танцевала Кларанс, она не допускала бесполезных жестов и экономила силы, что было ей так свойственно.

Почему бы не превратить эту шуточную помолвку, сближавшую его с нею, в иную, настоящую? В улыбке младшей сестры он видел улыбку старшей. Как отражение. Не удастся ли ему перенести на эту головку хотя бы часть той неистовой любви, которую он питает к другой?

Танец заканчивался. Руки разжались.

В этот момент на площади показалась группа захмелевших, крикливых студентов. Они, вероятно, опорожнили в честь Мая все бочонки, графины и кувшины на горе Святой Женевьевы и, желая немного развлечься, отправились через Ситэ на другой берег. В одно мгновение, несмотря на нетвердость в ногах от выпитого, они откружили танцующих.

— Поскольку в этот сладкий месяц май всем разрешается любить в свое удовольствие, — вскричал длинный, как жердь, нескладный парень, а это был не кто иной, как Гунвальд Олофссон, — не будем, друзья, лишать себя этой возможности. Вперед!

Подавая пример, он бросился к Алисе, которая оказалась ближе всех. Вся компания последовала его примеру. Начавшись с грубого смеха, эта атака быстро превратилась в свалку, поскольку танцевавшим не понравилось такое проявление любовного пыла. Сначала послышались крики, а потом очень скоро пошли в ход и кулаки.

Какой-то черный гигант привязался к Флори. На него накинулся Филипп. Все произошло очень быстро. Через несколько секунд поэт лежал на земле между топтавшимися людьми.

— Вот, красотка, что бывает с этими слабаками, встающими между мной и той, которая мне приглянулась. Имеющие уши да слышат. Привет! Ну, иди же ко мне, моя курочка!

— Это мой муж, — воскликнула Флори, отступая. — Вы сумасшедший, месье Артюс!

— Я знаю, черт возьми, что это ваш муж, но это ровно ничего не меняет! К чему эти церемонии, крошка! Сегодня праздник, надо развлекаться!

— Поразвлекайтесь с другими!

Увидевший издали происходящее, Гийом кинулся на помощь. Одним прыжком он оказался перед Флори, лицом к буяну. Хотя он не был таким крупным, как Артюс, роста он был высокого, ладно скроен, широк в плечах, тело его было хорошо натренировано. Однако на великана произвел впечатление не столько его вид, сколько решительность, негодование, наполнившие энергией его черты. Чувствовалось, что он готов справиться с любым насилием, ответить на любое нападение.