Ее сущность медленно растворялась в пустоте, и Ута чувствовала себя в эти удивительные минуты полым колокольчиком, хрустальным и тонким, почти идеальным, если не считать единственного досадного изъяна — кто-то, лепивший ее сейчас из пустоты, по недосмотру забыл снабдить прозрачный бубенец ее сути язычком, маленьким язычком, без которого колоколец вовек не издаст ни звука.

Все попытки Уты произнести хоть слово, чтобы как-то ободрить Эра, а в первую очередь себя саму, уже были тщетны — пугающая и всеобъемлющая немота охватила все ее существо и потому в нее студеной волной, не встречая преград и барьеров, хлынул страх: жуткий, леденящий, подобного которому ей не приходилось испытывать с детства. Когда она впервые заглянула в мертвое лицо матери и поняла, что это теперь — навсегда.

Периферийной частичкой себя, своего омертвелого сознания, Ута понимала: это Плавт каким-то образом устанавливает с нею сейчас контакт. И делает это, отлаживая мельчайшие связи, связывая их в толстые, крепкие жгуты эмпатии, так пугающе быстро, словно закваска для этого брожения была им уже давно приготовлена внутри Уты, тщательно, до мелочей выверенно.

Понимала она и то, что ее страх сейчас — это лишь ее скороспелая, скорее всего, чисто физиологическая реакция на прощупывающие сигналы Плавта.

Просто тревога циклопического создания, однажды невесть каким образом догадавшегося, что среде его обитания — целой планете — приходит конец.

И Ута сейчас чувствовала эту тревогу, или неясное раздражение, тупое недовольство, физиологический дискомфорт — целый сплав множества отрицательных реакций на раздражение нервных узлов, который в тигле ее существа, мизерном по сравнению с масштабом донного хозяина океана, сейчас кипел острым и неизбывным страхом.

Меж тем Эр издал предостерегающее восклицание, указывая на поверхность воды.

Вокруг ног Уты со дна одна за другой поднимались тонкие дымящиеся струйки крови. Девушка не чувствовала боли, и это было плохо — Плавт каким-то образом отключал естественные защитные механизмы ее организма.

Она ободряюще улыбнулась командору, который, похоже, переживал сильнее нежели сама Ута, и в этот миг поняла, что больше не слышит Эра.

Губы его беззвучно шевелились, и самое ужасное, что отключилась и телепатическая связь — важнейшее достояние всех каст истинных рефлексоров, их гордость перед остальными расами Отчизны. Плавт словно заключил ее в непроницаемый кокон, изолировал для всего окружающего мира.

Ута сделала еще шаг вглубь лагуны.

Вода доходила ей до поясного ремня. Ута уже едва ощущала собственное тело, что с ней в жизни случалось лишь пару раз, после основательного приема горячительных напитков, на самом пороге спасительного сна.

Она обернулась к Эру и попыталась произнести хоть слово.

Ощущение было, словно ее язык и гортань затянуло тугой эластичной тканью. Она представила как эта неведомая ткань рвется, расползается клочьями, исчезая будто наваждение.

Напряжение было чудовищным, и командор рванулся к ней. Но Ута успела остановить его взмахом руки прежде чем тот ступил в океанскую воду, ставшую теперь проводником незнакомых ей энергий и веществ. Очень опасных.

Ута с облегчением почувствовала, как рвется невидимая маска ее немоты.

— Ну вот видишь. Всё хорошо, — она постаралась сказать это как можно спокойнее и убедительнее.

Но вместо слов из ее рта хлынули пузыри и отвратительная бурая тина.

Вторая попытка вызвала то же грязеизвержение, хотя уже не столь интенсивное. При этом рот не чувствовал вкуса ила, точно его заморозил зубной техник.

«Все болевые рефлексы временно купированы», — подумала она холодно и расчетливо как ученый.

Тогда Ута собрала в кулак всё свое самообладание, медленно повернулась и побрела к берегу.

С каждым шагом вокруг ее ног натужно рвались тяжелые сети какой-то субстанции, похожей на плети йодистых водорослей, еще окончательно не укорененных в донном грунте.

Эр буквально выдернул ее из воды, но к тому времени она окончательно выбилась из сил. И это — за какой-то десяток метров.

Командор первым делом вытер ей лицо, очистил рот, после чего осмотрел ноги.

Ступни, щиколотки, нижнюю и верхнюю голени испещрили многочисленные вспухшие красные отметины. Более всего это походило на следы присосок какого-то крупного морского моллюска или краснобрюха.

— Всё будет хорошо, — повторял Эр, обнимая девушку, а та смотрела на него непонимающим взором и кивала вслед за движениями его губ.

Зрачки Уты методично расширялись и сужались, будто в ней еще затихало что-то, отныне окончательно поселившееся в ней.

— Да. Именно — «кончательное», — подтвердил «король» после долгой паузы. — Больше Ута Ю уже не быть собой. Не говорить. Не отвечать. Не слышать внутри.

Он последовательно ткнул себя в висок и область, где у рефлексора предположительно находилось сердце.

— А перепо… мезопода? — Тихо спросила Тайна. — Ута могла на ней что-то… показать?

«Король» кивнул, и тут же его физиономия помрачнела. Эта эмоция была слишком очевидной для трактовки, потому что вся наша маленькая компания непроизвольно переглянулась. И дальнейшие расспросы о том, что Эр увидел на мезоподе своей подруги, угасли еще в зародыше. Однако Эр был мужественным существом и пояснил сам.

— Она показывала. Но это выглядеть…

Он помялся, подбирая нужное земное слово.

— Не разумно. Без логики. Без смысла. И без…

«Король» вновь поморщился, перебирая свой земной лексикон.

— Без добра. Не быть добра для Отчизны в ее мыс-ле-об-ра-зах.

Он с трудом произнес слово, которое, очевидно, совсем недавно позаимствовал из наших голов для облегчения контактов.

М-да, с этим телепатом нужно держать ухо востро, а язык за зубами. Ведь получается, что. общаясь друг с другом, «короли» не могут лгать — при их ментальной мощи любая попытка сокрытия информации от собеседника теряет смысл.

— У рефлексора есть защита. По-вашему, мысле-щит, — в очередной раз подтвердил свою проницательность «король».

— Что же было дальше… с Утой? — осторожно напомнила Тайна.

— Уты больше не быть. Совсем, — бесстрастно проговорил «король». — Я так думал. Так все думали.

И помолчав немного, добавил:

— Ошибаться. Все ошибаться.

Три дня Уту пытались привести в чувство.

Три дня медики бились над восстановлением ее речевых функций, поскольку видимых причин к их нарушению не обнаружили ни одной.

И все эти дни Эр думал о том, что заставило ее войти в воду — он был убежден, что девушка специально напросилась с ним в эту поездку. Именно потому что знала наверняка: исчезновение солдата — это знак Плавта для нее, вызов на Контакт.

Почему — у Эра были десятки ответов, но всё это были маневры его сердца, обходные пути любви, не желающей мириться с тем, что она — отныне не главное в жизни Уты Ю.

Эр стал копать прошлое Уты, но не нашел никаких сколько-нибудь значимых ее физических контактов с донной биотой. Да, в прошлом она занималась биологией, подавала надежды как научный сотрудник, и тогда был вполне вероятен ее первый контакт с Плавтом, пусть и на периферийном уровне, с его отдельными тканями.

Но должно было быть что-то более радикальное. Инициативу к Контакту, коль скоро это был он, Плавт должен был уже когда-то проявить. И Эр, привыкший к долгим поискам истины, обнаружил в послужном списке Уты эпизод, заставивший его призадуматься.

В свое время, уже покинув научное поприще и будучи командиром отделения, Ута была отмечена наградным знаком и поощрением за проявленные мужество и самообладание во время аварии винтокрыла, шедшего над открытым морем.

Привычно подняв все сопутствующие материалы и не поленившись изучить даже выводы технической комиссии, Эр сделал для себя простой и логичный вывод.

Винтокрыл потерял управление задолго до береговой полосы без всяких видимых причин. Во всяком случае, серьезных поломок министерские техники, обследовавшие злополучную машину, не обнаружили. К тому же в упавшем винтокрыле не сработал ни один из шести надувных баллонов-поплавков, да и затонул он с учетом воздуха в десантном отсеке и закрытой кабине управления на удивление быстро.