[1925]

Жорес*

Ноябрь,
   а народ
      зажат до жары.
Стою
   и смотрю долго:
на шинах машинных
         мимо —
            шары
катаются
       в треуголках.
Войной обагренные
         руки
            умыв,
и красные
         шансы
         взвесив,
коммерцию
           новую
         вбили в умы —
хотят
   спекульнуть на Жоресе*.
Покажут рабочим —
         смотрите,
            и он
с великими нашими
         тоже.
Жорес
   настоящий француз.
            Пантеон*
не станет же
      он
         тревожить.
Готовы
   потоки
      слезливых фраз.
Эскорт,
   колесницы —
         эффект!
Ни с места!
      Скажите,
         кем из вас
в окне
   пристрелен
         Жорес?
Теперь
   пришли
      панихидами выть.
Зорче,
   рабочий класс!
Товарищ Жорес,
          не дай убить
себя
   во второй раз.
Не даст.
   Подняв
         знамен мачтовый лес,
спаяв
   людей
      в один
         плывущий флот,
громовый и живой,
         попрежнему
               Жорес
проходит в Пантеон
         по улице Суфло.
Он в этих криках,
         несущихся вверх,
в знаменах,
      в шагах,
         в горбах
«Vivent les Soviets!..
         A bas la guerre!..
Capitalisme à bas!..»[23]
И вот —
      взбегает огонь
             и горит,
и песня
   краснеет у рта.
И кажется —
      снова
         в дыму
            пушкари
идут
   к парижским фортам.
Спиною
      к витринам отжали —
            и вот
из книжек
        выжались
         тени.
И снова
   71-й год*
встает
   у страниц в шелестении.
Гора
   на груди
      могла б подняться.
Там
       гневный окрик орет:
«Кто смел сказать,
         что мы
            в семнадцатом
предали
   французский народ?
Неправда,
        мы с вами,
         французские блузники.
Забудьте
      этот
      поклеп дрянной.
На всех баррикадах
         мы ваши союзники,
рабочий Крезо,
      и рабочий Рено».

[1925]

Прощание*

(Кафе)
Обыкновенно
      мы говорим:
все дороги
         приводят в Рим.
Не так
   у монпарнасца*.
Готов поклясться.
И Рем
   и Ромул*,
      и Ремул и Ром
в «Ротонду» придут
         или в «Дом»[24].
В кафе
   идут
      по сотням дорог,
плывут
   по бульварной реке.
Вплываю и я:
      «Garçon,
         un grog
americain»[25]
Сначала
      слова
      и губы
         и скулы
кафейный гомон сливал.
Но вот
   пошли
      вылупляться из гула
и лепятся
      фразой
         слова.
«Тут
   проходил
      Маяковский давеча,
хромой —
        не видали рази?» —
«А с кем он шел?» —
         «С Николай Николаичем». —
«С каким?» —
         «Да с великим князем!»
«С великим князем?
         Будет врать!
Он кругл
      и лыс,
      как ладонь.
Чекист он,
         послан сюда
            взорвать…» —
«Кого?» —
         «Буа-дю-Булонь*[26].
Езжай, мол, Мишка…»
         Другой поправил:
«Вы врете,
         противно слушать!
Совсем и не Мишка он,
              а Павел.
Бывало сядем —
           Павлуша! —
а тут же
   его супруга,
         княжна,
брюнетка,
        лет под тридцать…» —
«Чья?
         Маяковского?
         Он не женат». —
«Женат —
         и на императрице». —
«На ком?
      Ее же расстреляли…» —
               «И он
поверил…
         Сделайте милость!
Ее ж Маяковский спас
            за трильон!
Она же ж
        омолодилась!»
Благоразумный голос:
         «Да нет,
вы врете —
      Маяковский — поэт». —
«Ну да, —
         вмешалось двое саврасов, —
в конце
   семнадцатого года
в Москве
       чекой конфискован Некрасов
и весь
   Маяковскому отдан.
Вы думаете —
      сам он?
         Сбондил до иот —
весь стих,
        с запятыми,
         скраден.
Достанет Некрасова
         и продает —
червонцев по десять
         на день».
Где вы,
   свахи?
      Подымись, Агафья*!
Предлагается
      жених невиданный.
Видано ль,
          чтоб человек
с такою биографией
         был бы холост
и старел невыданный?!
Париж,
   тебе ль,
      столице столетий;
к лицу
   эмигрантская нудь?
Смахни
   за ушми
         эмигрантские сплетни.
Провинция! —
      не продохнуть. —
Я вышел
      в раздумье —
         черт его знает!
Отплюнулся —
         тьфу напасть!
Дыра
   в ушах
      не у всех сквозная —
другому
   может запасть!
Слушайте, читатели,
         когда прочтете,
что с Черчиллем
          Маяковский
            дружбу вертит
или
       что женился я
         на кулиджевской* тете,
то, покорнейше прошу, —
            не верьте.

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: