Если бы кто его увидел тогда — пьяным в стельку, — тоже решил бы, что человек он пропащий и дешевый. А если рассказать кому, как Вика погибла, то человека и без водки бы повело.

Ближе к полуночи Лия перестала метаться и вскрикивать, высокий лоб ее больше не покрывался испариной. Николай собрался было гасить свет, когда раздался телефонный звонок.

— Это Вера, — сразу же объявила соседка.

— Вечер добрый.

— Как ваши дела?

Воронцов задумался. Ему давненько никто не задавал подобных вопросов и уж точно никто никогда не ждал от него ответа на подобный вопрос. А вот Вера, похоже, ждала.

— В норме.

Он не сумел скрыть раздражения. Ведь Вера не смогла понять, что у девочки на душе кошки скребут. Сразу же повесила ярлык — «наглая». Не понять этой Вере…

— То есть завтра…

— Сам не знаю, что будет завтра. Но, как говорится, поживем — увидим.

Она замолчала, и это ему тоже не понравилось. Если хочешь что-то сказать — говори, а не молчи, тем более когда звонишь по телефону. До завтра ему, что ли, здесь сидеть с трубкой, ждать, когда ей наконец надоест держать паузу?

— Знаете что, Коля, — быстро проговорила Вера, точно услышала его пожелание, — мне вас жалко. Вы даже не понимаете, с кем связались!

И не успел он хоть как-то отреагировать на такой выпад, она уже положила трубку.

Вот те на. Что это с ней? Истеричка? И почему вдруг «Коля»? Вроде они с ней на брудершафт не пили. И с чего она решила, что он «связался»? Да и вообще, кто она такая?!

От запоздавшего возмущения он еще некоторое время держал трубку в руках, переживая, что ничего не ответил глупой бабе. А обязательно нужно было сказать ей пару ласковых, чтобы не лезла в чужие дела. Он бросил трубку на рычаг, и в ту же секунду снова раздался звонок.

— А вот теперь вы меня послушайте, — начал Николай тоном, не допускающим возражений.

— Слушаю, — удивленно ответил ему Пахомов. — Ты что там, с кем-то воюешь?

— Ерунда. Узнал?

— Горит, понимаю. Ни тебе любезностей, ни…

— Ну ты же меня знаешь, за мной не станет…

— Ладно. У меня тут целый список образовался всяких родственников этой девчонки. Записывать будешь?

— Запомню, — буркнул Воронцов, однако подвинул поближе записную книжку и подцепил из стакана огрызок карандаша.

— Родители погибли в автокатастрофе в Финляндии…

— Это я знаю. А кто были?

— Мать — домохозяйка. Отец — переводчик. Знал несколько языков, занимался техническими переводами.

— Случайность?

— Вот если бы не ты мне позвонил, я бы так и решил.

— То есть?

— Я сначала всех родственников просмотрел — все чисто, ничего интересного. Но ведь я знаю, ты не станешь ни с того ни с сего через пятнадцать лет отшельничества и затворничества выходить из подполья, чтобы подкинуть старому другу скучную работенку.

— И?

— И отрыл кое-что.

— Пристрелю сейчас, не тяни.

— Коль, а ты мало изменился. Тут болтали, будто ты в Соловецкий монастырь хотел…

Николай взревел, Пахомов прыснул и продолжил:

— Ну все, все. Вижу, что врали. Так вот, одна бумаженция в деле есть. Друг их семьи… Или как правильно? Ну, не важно. Так вот, пришел в отделение мужик и накатал бумагу о том, что Игорю — бате этой Лии — звонили пару раз и угрожали. Что он сам, мол, ему рассказывал.

— И что?

— Да дела-то, собственно, никакого не было. Так, взяли на заметку. А бумагу он накатал поздно, через полгода считай. Кому хочется старье ворошить? В те времена рук не хватало…

— Как и всегда, — заметил Воронцов с издевкой.

— Не мне тебе объяснять, — отмахнулся Пахомов. — Здесь у нее недавно бабка погибла…

— Это не нужно. Это я знаю.

— …а интересуется ее гибелью военная прокуратура.

— С чего вдруг?

— Погибла в одной машине не с тем, с кем нужно.

— Вот его я, пожалуй, запишу. Как звать?

— Синицын Павел Антонович. Дальше, значит. Приехали они все в Москву из Ашхабада. И вот тут уже интересно. Потому что вторая ее бабка в Москва-реке утонула. Не везет ей что-то с родственниками.

— Сама утонула?

— Никто не видел.

— А кем работала раньше?

Геннадий Николаевич замялся.

— Ну не тяни ты! — взмолился Николай.

— Знаешь, Туркмения у нас теперь как бы суверенное государство. В архивах не полазишь, чай, не дома.

— То есть — никак?

— Ну почему же? Ты Пашку Чубатого помнишь?

— Помню.

— Вот с ним и свяжись. СНГ — это теперь его вотчина.

— А ты не можешь?

— Коль, чего-то вдруг тебя плохо слышно стало. Внук тут у меня горланит, я на вахту заступил. Так что уж сам дальше справляйся. Пиши адресок Пашкин…

— Мне бы телефон!

— Не-е, отключили за неуплату. Раньше чем через месяц… Ты пишешь?

— Пишу.

Поговорив с Воронцовым, Геннадий Николаевич бросился набирать другой номер:

— Паша, не спишь?

— Спятил?

— Тут, Паш, знаешь, кто объявился?

— Моника Левински к тебе в окно влетела и в овальный кабинет на аркане тащит, — заржал Павел.

— Не, Паш. Воронцов. Коля.

Оба помолчали, словно помянули покойника.

— Сам?

— Сам.

— Я всегда говорил: потянет его назад, не сможет он, — с чувством сказал Павел и то ли по столу ударил там у себя, то ли еще куда, только раздались звон и дребезжание.

— Не уверен. Я его к тебе послал. Домой. Скоро явится.

— Ой, а я как раз собирался пузырь…

— Ну, ночью-то вряд ли явится. Успеешь купить. Пощупай его, ладно? Узнай, что на уме-то? Может, человеку назад попроситься гордость не позволяет.

— Думаешь, ждет, чтоб позвали?

— Все может быть…

Паша Чубатый, ныне полковник Павел Степанович Чубатый, когда-то считал себя лучшим другом Николая Воронцова. А потому после звонка Пахомыча сердце его заныло. Значит, Воронцов тому первому позвонил. Обидно. Ну хоть объявился сам — и то хорошо.

С Воронцовым они вместе учились в школе КГБ в Волгограде. И работали потом тоже вместе, бок о бок. Но когда Воронцова в Афганистан услали, Павла чуть ли не за руки пришлось держать. Одно заявление за другим писал. Не отпускали! А пока писал, пока ушами хлопал… Но он ведь не думал, что все так обернется. Если б он знал…

Первый раз опасного бандита по кличке Бройлер они брали вместе с Воронцовым. Бройлер зверствовал по Ленинградской области. Стрелял, резал, грабил. И брал-то — копейки. В области народ зажиточным не назовешь. Но по всему было видно, что в удовольствии себе, гад, не отказывает. Убивал всегда с подковыркой. И не сразу. Дело его читать — сердце переворачивалось.

Кстати, по делу считалось, что Бройлер вроде как волк-одиночка, маньяк, но после первых же допросов потянулась ниточка… Выяснилось, что за спиной его большие люди стоят, да не откуда-нибудь — из МВД. Использовали его там, когда нужно было. Начавшаяся ведомственнаязаваруха переросла в настоящую войну. А Бройлер тем временем из КПЗ бежал. Правда, ни следов взлома, ни чего другого, положенного в таких случаях, не нашли. Выпустил кто-то из своих, на кого бандит мог пальцем показать. Выпустил — и концы в воду.

Им с Воронцовым тогда пришлось квартиры поменять. Нового адреса они тогда даже близким друзьям не дали. Опасались за близких. У Павла мать была жива, у Воронцова — Вика. Но ничего, обошлось.

В МВД после громкого скандала и всяческих газетных разоблачений произошли крупные перестановки. Про Бройлера за всеми этими новшествами позабыли все, кроме Воронцова. Никак не мог он этого садиста из головы выбросить. Тем более что то в Луге, то в Сланцах нет-нет да след его кровавый объявлялся. Николай слова никому не сказал и свое доследование устроил. Взял гада через два месяца. Лично взял.

На этот раз Бройлер вел себя совсем не так, как при прошлом задержании. Подготовился по полной программе. Словами сорил много, без устали, и все про то, что с головой у него непорядок, что бес попутал, что злодеяния свои совершал по чужой злой воле, которая в его башку без приглашения вторглась и не отпускает. Просил сделать ему трепанацию черепа, чтобы злая сила вышла наружу. Не серьезно, конечно, пел, зубом все цыкал и криво усмехался.