По ее щекам катились слезы. Лия выскочила из комнаты, сорвала в коридоре с вешалки свое пальто и выбежала из квартиры. Воронцов бросился за ней и едва догнал на первом этаже у самого лифта.

— Пусти меня, — отбивалась она. — Видеть тебя не могу. Да как ты…

Он подхватил ее на руки и заставил замолчать, закрыв рот поцелуем. Как, скажите на милость, еще можно было ее остановить? Она сразу притихла и обмякла. Обвила его шею руками, прижала голову к своей груди с такой силой, что он едва не задохнулся. «Я люблю тебя, — повторяла она все время, — люблю, люблю, люблю…» Это было похоже на молитву или заклинание. И Николай поддался ее чарам. Воронцову давно не приходилось носить женщин на руках, особенно вверх по лестнице. Поэтому он осторожно высвободил одну руку и нажал кнопку лифта. Лия прижималась к нему все жарче, и у него то и дело перехватывало дыхание от этого жара.

В эту ночь она не желала отпускать его, изобретая все новые и новые ласки, одаривая его ими щедро и никак не желая угомониться.

— Мне кажется, если мы уснем сегодня, — шептала она ему, — то завтра уже ничего не будет. Как в сказке, знаешь? Стоит оглянуться, а там все исчезло: и замок, и принцесса, и все сказочное королевство. Или все превратились в соляные столпы.

— Завтра будет то же самое, — пытался он образумить ее. — Если ты, конечно, оставишь хоть немного своей любви на завтра…

— Нет. Так не может быть вечно. Так не может быть долго. Но сегодня так уже случилось, и я не хочу отпускать это сегодня. Я буду держать его за хвост, как жар-птицу. Никогда в жизни не испытывала такого сказочного счастья…

Воронцов был оглушен Лией, переполнен Лией и поражен бесконечностью страсти, которую она у него вызывала. Сначала он никак не мог забыть то, что сказал ему на прощание Чубатый: только женщина может сделать мужчину слепым, глухим и полным идиотом. Он старался не упустить даже намека на подтасовку. Но искренность Лии была абсолютной, и вскоре он позволил себе больше не думать о том, что ей угрожает опасность, а он стремится ее защитить. О том, что завтра он собирается лететь за четыре с лишним тысячи километров, к черту на рога, в Ашхабад, чтобы поискать там какие-нибудь зацепки… О том, что Лию на это время нужно будет куда-нибудь пристроить…

Он разрешил мыслям передохнуть, дал себе команду «вольно» и забыл обо всем, кроме девочки, стонущей рядом с ним и стискивающей зубы в приступе страсти. Кроме ее полузакрытых глаз, и бархатных щек, и губ, и…

Он сказал ей о том, что собирается уехать, только утром, когда она едва открыла глаза. Лия тут же села и испуганно сжалась. Ей нужно было задать ему тысячу вопросов, потому что все эти «зачем?» и «почему?» вертелись на кончике языка и перепугано метались во взгляде. Но она так ничего и не спросила. Она молча прижалась к нему и прошептала только:

— Вот видишь, а ты говорил — завтра. Я же чувствовала, что никакого завтра у нас нет.

Сказала обреченно, словно провожала его на войну и мужественно собиралась ждать долгие годы. Воронцов обнял ее и погладил по голове. И так же тихо, как она ему только что, прошептал на ухо:

— Но у нас обязательно будет послезавтра, клянусь тебе. И после-после и еще потом. Пока я не превращусь в дряхлого, немощного старика…

— Ты? — громко воскликнула Лия, вырываясь из его объятий. — Ты хочешь превратиться в старика? Зачем это тебе?

Теперь ее голос наливался задором, как соком наливается молодое яблоко на ветке.

— Это судьба, — хитро подмигнув, сказал ей Николай. — Я буду белым как лунь.

— Ты не можешь быть…

— Ну тогда у меня выпадут все волосы и голова сделается гладкой, как футбольный мяч.

— Я не позволю!

— Спина моя согнется…

— Нет!

— …а зубы все выпадут, к чертовой матери, — он словно рассказывал ей детскую страшилку про черного-черного человека.

— Нет! — Лия кинулась к нему в распахнутые объятия. — Я запрещаю тебе, слышишь? Запрещаю стариться! Ты навсегда останешься таким, как сейчас. И никаких ужасов не смей мне рассказывать! Не то я умру от горя! Представляешь, ты еще не успеешь состариться, а я умру от горя во цвете молодости? Ты тогда будешь плакать?

Лия говорила весело, подражая шутливому тону Воронцова, но от ее последних слов он побледнел.

— Пожалуйста, — попросил он совершенно серьезно, — не говори о смерти. Ты не можешь умереть. Заруби это себе на носу.

— Не буду, — ответила она. — А ты не смей говорить о старости.

— Хорошо.

— У нас все будет прекрасно, — неуверенно произнесла Лия и посмотрела на Николая.

— Конечно. Только для этого мне нужно слетать на один день в Ашхабад.

— Зачем? — спросила она наконец.

— Сам не знаю.

Профессионализм взял верх, он не стал ничего объяснять. И сам удивился, до какой степени работа может войти в плоть и кровь. Он привык говорить неправду спокойно, не испытывая ни малейших угрызений совести. Даже сейчас, в такую минуту… Николай притянул Лию к себе и нежно поцеловал в губы, но ее попытку продлить этот поцелуй и снова втянуть его в игру с бесконечностью пресек.

Теперь нужно было куда-то пристроить Лию. К сожалению, она даже слышать ничего не хотела о том, чтобы провести денек у Веры. Кричала, что это совершенно невозможная женщина, что смотрит на нее с высока, с издевкой и еще непонятно, как смотрит, что Лии все это поперек горла.

Сошлись на том, что Лия останется у него в квартире, никуда не будет выходить и не станет отвечать на телефонные звонки и звонки в дверь. Дику было рекомендовано охранять Лию, а прогулки с ним решили поручить Вере, раз уж она такая покладистая. Про покладистость сказала Лия, и в глазах ее заплясали огоньки ревнивой досады.

Воронцов сбегал в магазин и приволок четыре сумки продуктов. Лия смотрела на него удивленно:

— Ты ведь говорил — на один день?

— На сутки, — уточнил он.

— Неужели ты думаешь, я все это съем? — спросила она, заливаясь звонким смехом.

Что-то внутри подсказывало Воронцову, точнее, не подсказывало, а буквально тыкало носом в одну небольшую странность. За сегодняшний день Лия успела и поплакать, и похохотать. Причем и то, и другое она делала совершенно искренне, легко переходя от одного состояния к прямо противоположному. Да и весь их роман, если это можно так назвать, больше походил на хорошо поставленную пьесу и… Но Воронцов решил не прислушиваться к тому, что скрипит у него внутри. Он решил — старческое. Его тело еще гудело от вчерашнего любовного недуга, а мозг еще хранил терпкий и пьянящий вкус страсти.

Он узнал, когда вылетает самолет, быстро собрался и, поскольку времени оставалось непростительно мало, решил не заходить к Вере, а позвонить ей по телефону.

— Здравствуйте.

— Николай?

— Да, снова я. Испытываю ваше терпение.

— Оно у меня ангельское, так что — пожалуйста.

— Вера, у меня, кроме вас, никого нет.

Тишина на том конце провода стала такая отчетливая, что Николай поторопился продолжить:

— Мне совершенно не к кому обратиться.

— Снова нужно присмотреть за вашей девочкой?

— Не совсем. Дело в том, что мне нужно ненадолго уехать по делу. Лия останется в моей квартире. Ей нельзя выходить на улицу. Но у меня собака…

— Дик?

— Да. Он, негодяй, требует как минимум двухразового моциона.

— Вы хотите, чтобы я…

— Вы бы сделали мне великое одолжение. Естественно, я за все хлопоты заплачу.

— Правда?

— Правда.

— Я согласна. Но при одном условии.

— Готов на все.

— Мне не нужно денег. Но вы будете помнить, что вы — мой должник.

— Интересный поворот, но, к сожалению, для его обсуждения у меня совершенно нет времени, на самолет опоздаю. А потому придется согласиться… Могу я считать, что мы договорились?

— Да. Только подождите класть трубку. У нашего дома со вчерашнего вечера стоит незнакомая машина.

— Вы уверены? — Николаю не очень хотелось вникать в подозрения соседки, тем более, что они могли и выеденного яйца не стоить.