С тех пор она работала в разных больницах днем и ночью. Сначала медсестрой, когда вышла на пенсию – санитаркой, потом, когда спина стала плохо гнуться и зрение совсем ослабло, – гардеробщицей. В семьдесят пять лет ее проводили на заслуженный отдых, и Агриппина сразу как-то постарела и скисла. Все, что она заработала, – тридцатиметровая комната в трехкомнатной коммуналке на Васильевском да пенсия, которой им с кошкой Маней хватало на двоих с лихвой.

Сына Андрея Агриппина обожала. Подслеповато щурясь, подолгу рассматривала его лицо. Нет, мало он взял от отца, больше от змеи-матери. Но что-то все-таки взял. Вот если не надевать очки, то силуэт Марка заставлял вздрагивать ее мхом поросшее сердце.

– Не хочу, чтобы комната досталась чужим людям после меня, – жаловалась она Марку. – Сделай что-нибудь. Ты ведь парень ушлый…

И Марк прописал к ней Дашу. Разумеется, пришлось обойти кое-какие законные препятствия, кое-кому заплатить, и Дара в конце концов оказалась прописана сразу в двух местах – в Энске поддельно, а в Питере, у Агриппины, – по-настоящему.

Сразу после этого неожиданно помер сосед-инвалид, горький пьяница, живший за стенкой. Марк снова поднял свои связи, и в результате Агриппина с Дарой заняли две комнаты. В третьей комнате жила семья молодых рабочих, которым вот-вот должны были дать квартиру. Поэтому к Агриппине прописали еще и Ольгу Карловну, новоиспеченную тещу Марка. И вовремя, потому что буквально через месяц молодые люди выехали в новостройки в Автово.

Через год Марк получил телеграмму от Агриппины: «Приезжай умираю» – и помчался на вокзал. Из-за школьных каникул пришлось довольствоваться боковухой в плацкарте. Выбирать не приходилось, поезд должен был прибыть с минуты на минуту. Марк садился в вагон с дурным предчувствием.

Об этой поездке он потом неоднократно рассказывал своим знакомым. Она превратилась в одну из историй, которые вписываются в историю семьи, и стоит только произнести слова «а помнишь, как я…», и все сразу понимают, о чем идет речь.

В вагоне ехали цыгане. Целый табор. Он решил, что это артисты, в Ленинград едут… Но цыгане оказались не артистами. Присмотревшись к ним повнимательнее, Марк переложил кошелек с деньгами из пиджака, аккуратно повешенного на плечики, в карман спортивных штанов и время от времени проверял, на месте ли он. Однако его попутчики коренным образом отличались от приставучих вокзальных цыган. Среди них не было взрослых мужчин, а два паренька лет девятнадцати и семнадцати лежали валетом на боковой полке, не двигаясь. Другую боковую полку занимала красивая девочка с круглыми черными глазами и алым ртом. У нее на коленях сидел трехлетний карапуз и все время смеялся. Девочка подбрасывала его на коленях, щекотала и тыкала пальчиком в окошко, что-то быстро объясняя на своем языке. Малыш мало походил на своих сородичей: у него были светлые волосы и серые глаза. На следующей нижней полке располагались три цветных свертка разной величины, из которых выглядывали посапывающие носы. Если один из свертков начинал шевелиться и пищать, глава семьи, сорокалетняя цыганка в пестрых оборчатых юбках, хватала его на руки, вынимала, не стесняясь пассажиров, огромную смуглую грудь, и младенец, обливаясь молоком, чмокал громче, чем стучали колеса.

Пока свертки молчали, цыганка, нахмурив брови, бегала по вагону. Она развернула кипучую хозяйственную деятельность: стирала белье в умывальнике и развешивала его по полкам – по своим и по соседским. В туалет, который она оккупировала на целый день, никто даже не пытался проникнуть – бегали в соседний вагон. До вечера женщина все что-то там чистила, терла, скребла.

Когда стемнело, цыганка прилегла на нижнюю полку, как раз под полкой Марка, прикрыла глаза и перестала реагировать на орущие цветные свертки. Ночь Марк провел без сна. Парни храпели, как кони, сероглазый мальчик то и дело вскрикивал во сне, а цветные свертки поочередно захлебывались требовательным криком, на который никто из цыган не реагировал. В середине ночи бабушка из другого конца вагона не выдержала и попытались растолкать цыганку.

– Дамочка, – говорила она громким свистящим шепотом, – у вас детки плачут, нельзя же так. Проснитесь, дамочка!

Марк свесил голову, посмотреть, что из этого выйдет. Но из этого ничего не вышло.

– Вы подумайте только! – возмущенно сказала ему бабушка и поплелась на свое место.

Марк еще раз посмотрел на цыганку и подумал: может быть, она и не спит вовсе, а… Но тут младенцы замолчали разом, и он не заметил, как уснул наконец.

То, что цыганка вовсе не спала, стало понятно только утром, когда поезд подъезжал к Ленинграду. Девочка принесла ей кормить одного из младенцев, но не смогла растолкать и заволновалась. Она гладила мать по голове, и вдруг по телу той прошла судорога. Девочка закричала, Марк подпрыгнул на своей полке, ударился пребольно головой, спрыгнул, посмотрел на цыганку, вызвал проводника. Началась суматоха. Женщина, не открывая глаз, тихо стонала. Лицо ее было покрыто капельками пота.

Как только поезд остановился, в вагоне появились врачи с носилками. Женщину унесли. Она так и не пришла в себя. Но Марка к тому моменту занимали свои проблемы, он спешил к стоянке такси и к Агриппине все-таки успел. Она скончалась через полтора часа… Это событие заслонило эпизод с цыганами в поезде. Но потом Марк вспоминал свою поездку и задумывался: что же случилось с той женщиной и с детьми? Кто они, куда ехали? Конечно, его это не касалось, но происшествие с цыганами прочно засело в памяти…

Кармическое путешествие тем и отличается от обычного, что его маршрут, отпечатанный на небесных картах Судьбы, неизвестен простым смертным. Если бы Марк знал, как близко от него, чуть не задев, прошел кармический путь той, которая совсем скоро родит его первого внука… Если бы только почувствовал!

А может быть, он именно почувствовал? Может быть, именно поэтому так долго потом рассказывал всем о своих приключениях в поезде? Почувствовал рядом взмах крыла Судьбы, но так и не смог понять… Да и кому это дано? Разве только ясновидцам. Но, говорят, даже они слепнут, когда дело касается их детей…

Цыганка скончалась три дня спустя в городской больнице. И похоронили ее на том же Охтинском кладбище, что и Агриппину. Только в другом конце. Марк так и не узнал об этом. Но по странному стечению обстоятельств, которые, похоже, не что иное, как причудливые ниточки наших судеб, об этом совсем скоро узнал его сын, Сашка…

Цыганка умерла. Старшего ее сына забрили в военкомат, второй мальчик приписал себе полтора года и отправился вслед за братом. Три разноцветных свертка поместили в дом малютки, где у них обнаружились все возможные детские инфекции и полное истощение. Дальнейшая судьба этих пятерых никому не известна. А вот судьба красивой девочки и сероглазого малыша, который скакал у нее на коленях, несколько раз пересекает линию судьбы Ковалевых, и каждый раз – весьма основательно.

Их поместили в детский дом. Девочку записали там как Жанну, а ее братца – Алеко – как Алешу. Разумеется, поместили их в разные группы, поэтому встречались они редко. Нарушая режим и запреты, Жанна, улучив минутку, прибегала к братику – проведать, поиграть. Приглаживала непослушные, светлые еще волосы, шептала что-то жарко на своем языке. Уговаривала не забывать братьев, маму…

А Алеко привыкал постепенно к детскому дому. Он привыкал к новому имени Алеша, к русскому языку, и каждого из мальчиков, живших с ним в просторной теплой комнате, считал братом.

Пролетело полгода. И однажды, особенно пасмурным утром, в детский дом приехали мужчина и женщина. Мужчину звали Николай Петрович, а женщину Надежда Семеновна. Приехали они, чтобы выбрать ребеночка, о чем хлопотали целый год. Надежда Семеновна была от природы человеком жизнерадостным. За работой любила петь песни, благо работа позволяла. А была она портнихой. И не просто портнихой, а классной портнихой. Шила шубки разным дамочкам, платья нарядные. Те не скупились, платили за ее золотые руки сполна. Но к сорока годам загрустила Надежда, потому что последнюю надежду иметь ребеночка потеряла. Поселилась в сердце незнакомая ей раньше тоски. Петь перестала, улыбаться. Выйдет во двор, сядет на скамеечку и смотрит, как на площадке малыши возятся в песочнице. А дома все из рук валится, слезы в глазах поминутно. И все мужа уговаривает: «Давай возьмем малыша! Вырастим – тогда и стариться не страшно, и умирать не жалко». – «Не потянуть нам маленького, – говорил ей Николай Семенович, – куда нам в таком возрасте пеленки стирать, ночи не спать». – «А мы возьмем большенького уже. Но не совсем взрослого, а трехлеточку». Кончилось тем, что подали они заявление на усыновление. Долго собирали справки, потом ремонт затеяли в квартире, одну комнату под детскую отвели, игрушек накупили. И вот долгожданное: «Приезжайте!»