В свой кабинет он поставил два стола – один из красного дерева, с дорогущим письменным прибором, купленным в антикварном магазине, а другой – найденный на близлежащей помойке, дубовый. Стол красного дерева покрывался пылью вместе с бесценным прибором, а дубовый – следами ожогов от паяльника: именно за ним Марк проводил все свободное время и творил маленькие технические чудеса. Правую стену украшали полтора десятка патентов на изобретения, левую покрывали великолепные стеллажи, набитые техническими журналами на разных языках за два последних десятилетия.

На этом благоустройство дома Марк посчитал законченным. Все остальное пришлось выдумывать Регине. Разумеется, в ее распоряжении были неограниченные финансовые средства, служебная машина Марка, грузчики, грузовики. Не было только интереса мужа к тому, что и как она делает, что и куда ставит. Особенным вкусом Регина не обладала, поэтому квартира была обставлена стандартным набором дорогой мебели и начисто лишена уюта. Разве что комната Дары выбивалась из общего стиля. Но перекроила она ее по-своему уже классе в десятом, а пока была маленькой, обитала исключительно в холле или у отца. Только Марк усаживался за дубовый стол и по квартире плыл запах канифоли, Дара моментально оказывалась у него на коленях, завороженно наблюдая, как плавится олово.

Регину выводило из себя пристрастие девочки к паяльнику. Марк же был в полном восторге.

– Хочешь вырастить из нее телевизионного мастера? – ехидно спрашивала Регина.

– Ты не представляешь, как она быстро все схватывает, – восхищался дочерью Марк.

– Она девочка.

– Ну и что? Может быть, она станет физиком или математиком!

(«Буду ядерщиком!» – обязательно встревала Дарья, если находилась во время этого разговора где-нибудь поблизости.)

– Девочки обычно выбирают другие профессии, не морочь ей голову. Я уже стала архитектором. Думала, буду строить дворцы и храмы. А в результате – промышленное строительство, замшелый институт. Этого ты для нее хочешь?

Марк вздыхал, пожимал плечами.

– Ты не понимаешь! Дашка – она же гений!

– Марк! Что ты несешь?! – возмущалась Рина. – Все мы были гениями, когда под стол пешком ходили. А выросли и оказались обыкновенными людьми, более чем заурядными.

– И что ты предлагаешь?

– Искусство – вот единственный путь, который может вывести из этой серенькой жизни. Может быть, поговоришь с кем-нибудь, у тебя же есть связи?

– А кто нужен? – спросил Марк.

– Да кто угодно – какая разница!

– Разница большая, – строго сказал он. – Решать будет Дара. Ей жить.

И Регина взялась за дело. Сначала она определила Дару в студию к художнику, которому Марк неделю назад оказал бесценную услугу: отремонтировал заграничный кухонный агрегат, выпекающий по утрам булочки. Три урока подряд художник мучился с Дашей в знак благодарности, но девочка сама спасла положение, объявив, что рисовать никогда не научится. Тогда Регина отвела ее в литературный кружок, организованный молоденькой малоизвестной поэтессой у себя на дому. В результате Дара перестала мыть руки перед едой, приобрела на карманные деньги у поэтессы, которая легко совмещала поэзию с фарцовкой, замызганные, протертые чуть не до дыр джинсы, а по выходным уносила завтрак в свою комнату и уплетала там омлет, лежа на не заправленной постели. При этом за месяц занятий она не написала ни строчки.

Регина вздохнула, выбросила потихоньку рваные джинсы и открыла театральный сезон. Балет поразил Дашу до глубины души.

– Папа, ты не представляешь, как они топают на сцене. Как слоны! По телевизору-то не слышно, зато в зале!..

Детские утренние спектакли ее убаюкивали. Лишь только заканчивался антракт и начиналось второе действие, она клала голову Регине на плечо и засыпала.

В середине сентября Регине подвернулись билеты на концерт Елены Образцовой. К тому времени она уже начала склоняться к мысли, что Даша все-таки станет ядерщиком. В филармонии Дарья плюхнулась на стул в последнем ряду и поморщилась. Сцены ей было не видно. Она демонстративно зевнула и прикрыла глаза. Когда на сцену вышла знаменитая певица и зал взорвался овациями, Даша не шевельнулась. Но когда та начала петь…

Дара сначала не поняла, что происходит. То ли ей стало холодно вдруг и по телу поползли мурашки, то ли она заболела в одночасье. Внутри что-то пульсировало, сжимая сердце в тиски, заставляя падать вниз, а потом снова взмывать куда-то к самому горлу. Дара сжала виски и, сообразив наконец, где источник ее «предсмертной агонии», а именно так она оценила свое состояние, порывисто встала. Ей хотелось разобраться, что же творится на сцене. Началось ли там тоже землетрясение, или оно происходит исключительно у нее внутри? Ей хотелось увидеть женщину, которая так безжалостно перевернула ее душу. Ей хотелось всю жизнь теперь смотреть на нее, слушать только ее. Когда концерт окончился, ладони у Дары горели. Она готова была расцеловать всех людей, толпящихся в гардеробе, за то, что они разделяли ее потрясение, ее восторг. Они казались ей самыми родными.

– Я хочу петь, как она, – заявила Дара дома отцу.

– Будешь, – легко пообещал он.

Регина возмутилась.

– Это не так просто, – сказала она, сдерживая раздражение, – для этого нужно много учиться, нужно закончить музыкальную школу, потом училище, потом консерваторию. И много-много работать…

– Я не хочу работать, я хочу петь, – объяснила Даша, удивляясь ее непонятливости.

– Пение – это тоже работа, – сказала Регина.

– Нет, – ответила Дара, – пение – это счастье.

Приближался Новый год. О приеме в музыкальную школу не могло быть и речи до сентября. Но у Иосифа Ларионовича, директора, была заветная мечта: ему хотелось, чтобы звонок на перемену в его школе не просто так тренькал, а вызванивал что-нибудь музыкальное, патетическое. Например: «Широка страна моя родная…». Марк осуществил его мечту через два дня, а через три Дарья была зачислена в подготовительный класс. Дома появилось роскошное немецкое пианино «Ройниш», которое с трудом втащили на четвертый этаж.

После первых же уроков Дара поняла, что имела в виду Регина, говоря о длительной учебе. Сесть за пианино и сразу утонуть в потоке волшебных звуков оказалось невозможно. Сначала эту музыку нужно было разучить, потом отработать, то есть оттарабанить сотню раз каждый такт, потом выучить наизусть и в конце концов играть «с чувством!», как ей все время писала в дневнике учительница, тогда как никаких чувств у Дары к этому времени не оставалось.

Играть с чувством она так и не научилась. Однако голос у нее действительно оказался неплохой. Ее тут же зачислили в младший концертный хор, а затем, когда она перешла во второй класс музыкальной школы, – в старший концертный. Регина задумалась. Почему и у Дары, и у Марка тут же получалось все, чего бы они ни пожелали? Это ее раздражало. Раздражала их привычка все сразу, бездумно воплощать в жизнь. Они не умели мечтать, вынашивать планы. Сразу делали. Но музыку, в смысле игры, Даша так и не осилила. Она не понимала, что мастерство приходит с годами, что для этого нужно не вставать из-за инструмента. «А что ты хочешь, до’огая, – картавя, говорила ее учительница, – музыку берут задницей».

За пять лет Дара совершенно скисла в музыкальной школе. Брать что-то «задницей» она не собиралась. Спасла подружка, с которой они вместе прогуливали уроки сольфеджио. Она научила Дару аккомпанементу из нескольких аккордов, подходящих решительно к любой модной песенке.

В конце концов Дара забросила учебу и стала петь дома в свое удовольствие с утра до вечера. Марк восхищался ее голосом, а Регина недоумевала: зачем накручивать – голос как голос, ничего особенного. А репертуар и совсем пропащий… В девятом классе Дара исполняла исключительно песни Высоцкого, которые пела Марина Влади. Нет, Регина снова не понимала эту странную девочку. Как можно, например, слушать с затуманенным взглядом записи Образцовой и после этого упиваться хрипуном, орущим про своих коней. Это все – влияние Марка. Испортил девчонке вкус.