– А-а-а… – перебила его Катя.

– Да?

– Что-то я отвлеклась, извините.

– Вы забыли, как меня зовут? Костя. Костя-осветитель.

– Ах да.

Костя продолжил свой рассказ, а Катя смотрела на него, слегка покачиваясь под его взглядом, как в полусне. Ей и в голову не пришло подумать о том, что это за человек и откуда он взялся. Сон, который она видела, глядя на Костю, был удивительно сладким, она не в состоянии была противиться этому сну.

– Ну всего доброго, – сказал он наконец, поднявшись. – Через полчаса репетиция, вам, наверно, нужно готовиться.

– Удивительно, – медленно сказала она.

– Что?

– Голова не болит. – И посмотрела на рюмку коньяку, к которой даже не притронулась. – Вы будете на репетиции?

– Конечно!

– Ну тогда – увидимся…

На репетиции Катя превзошла саму себя в лучшие годы. Она не ходила по сцене – порхала, как большая птица с грустными глазами.

– Потрясающе! – говорил ей Иван часом позже в гостиничном ресторане. – Но, дорогуша, ты бы не растрачивала себя так впустую-то. Ты бы лучше на концерте…

Он не успел закончить. Катя первой заметила, как вошел Костя. Они посмотрели друг на друга. Катя поднялась и пошла ему навстречу, широко раскрыв руки. Очнулась она уже в его объятиях. Ей было немного неловко за то, что не сумела сдержать себя, но Костя, кажется, нимало не смутился. Он уверенно сел за их столик, сыпал комплиментами, смотрел с восхищением на Катю… «Голос подлинной молодости и красоты», «весна нашей жизни». Он понимает, Костя. Она по-прежнему молода. В душе ей все еще восемнадцать. Душа женщины никогда не стареет. Он так молод, а очарован именно ею, сорокалетней Катей, а не какой-нибудь смазливой девчонкой. Очаровывает душа, тело – только оболочка. Какой же дурак этот Иван!

Она намекнула Ивану, что хорошо бы ему отправиться поискать черта лысого, и он, как ни странно, сразу понял ее и испарился. Этот вечер для Кати стал началом новой жизни. Они недолго еще посидели в ресторане. Кто-то все-таки узнал Катю, к ней бросились за автографами, стали аплодировать. Они потихоньку выбрались из ресторана, но бежать было некуда: незнакомый город щедро поливал улицы дождем. Повсюду, как мертвые тела, лежали осенние листья. Катя позвала его к себе. Или это он предложил подняться к ней – она не могла вспомнить. Да и какая разница? Главное, что их желания совпали. Во всем.

Ночь пролетела на одном дыхании. Наутро, проснувшись рядом с букетом алых роз, Катя не могла припомнить ни одной детали, кроме щемящего и переворачивающего душу удивительного чувства полного, абсолютного восторга и счастья. Это был тот редчайший восторг, который ей никогда не давался. И еще появилась уверенность в том, что все будет именно так, как ей хочется, а не иначе.

«Господи, – подумала Катя, сладко зевая, – как хорошо, что я дожила все-таки до этого часа. Как хорошо, что не миновала меня настоящая, чудная любовь. Наконец-то она пришла. Сколько же лет я ждала ее? Какое счастье, что я не успела состариться… Или?..»

Несмотря на заверения Корнилыча, Иван не был до конца уверен в том, что парень знает, что делает. Неделю он вообще ничего не делал. Все ходил, присматривался. Что-то в нем Ивана раздражало. На попа он был больше похож, чем на человека, который способен убедить Катьку предпринять что-нибудь с ее раскабаневшим торсом.

Когда она вдруг прибежала на сцену и начала вести себя совсем как девочка, Иван что-то почувствовал. Влюбилась? Да Катька и влюбляться-то толком не умеет! Ему ли не знать! Всех ейных мужиков наперечет знает. С каждым пил, каждый ему в жилетку плакался, каждому нос утирал. Она ж фригидная. Лежит в постели – бревно бревном. Какая тут любовь? Не дышит, не стонет и никаких вольностей не дозволяет. Во всем дура!

В ресторане она снова его удивила, когда ломанулась всей своей громадой на бедного мальчика. Стоит, жмется к нему. Неприлично. Люди вокруг, наверно, подумали, что мамочка сыночка увидала. Потом она намекнула – мол, дуй отсюда. Он на мальчика посмотрел, а тот глаз с нее не спускает… Неужели не противно будет с такой старой да жирной? О Господи! Кинут они его вместе, и он же, старый пень, в дураках останется!

Иван ушел, как прогнали, только недалеко ушел. Потерял доверие к молодцу черноглазому. К ней поднялись, черти. С шампанским, с двумя бокалами. А через полчаса из-за двери что началось… Стоны ее, аханьки всякие. Да Иван такого отродясь не слышал! Что этот бес молодой, интересно, с ней делает? И гудение все какое-то. Говорит ей он что-то, не умолкая. Интересный мужик: когда баба под тобой так стонет, про всякие слова забудешь. А этот жужжит и жужжит. А она аж заходится. Прямо в голос орать стала.

Не выдержал Иван, осмотрелся да и приник к замочной скважине. Видно только кровать одну. На кровати Катька лежит голая. Глаза зажмурены, сама себя по бокам оглаживает и стонет. А мужика-то на ней и нет. А позы принимает – будто есть. Неужто извращенкой стала?

За мыслями этими Иван слишком уж лбом на дверь подналег, дверь распахнулась, он в комнату ввалился. А тут его кто-то сзади за шиворот ухватил и на ноги поставил, дверь закрыл. Стоит возле Ивана Костя-осветитель да все говорит, говорит чушь какую-то, не умолкая. Мол, ох как хорошо тебе, девочка моя, мол, как тебе хорошо! Одетый стоит, говорит скучным тоном, но от каждого его слова Катька как чумная на кровати ворочается… А Костя теперь в два раза тише, ей в самое ушко: «Спи спокойно, красавица моя. Все у нас с тобой будет хорошо. Вот только молодой я слишком для тебя. Помолодеть бы тебе годочков на двадцать. Ах какой бы мы были парой – загляденье…» И все в таком же роде. Иван слушал-слушал и сам на стуле засыпать стал.

Через какое-то время растолкал его Костя-осветитель, велел за цветами сбегать, ей под бок положить. А сам встал, посмотрел в последний раз на дебелую примадонну, поморщился и ушел.

Иван понял теперь наконец, о чем ему сестра Мотя говорила. Такие, как Корнилыч да этот Костя-осветитель, действительно все могут. Не люди они – колдуны…

На утреннем концерте Екатерина Буранова отказалась от фонограммы и пела так, как никогда. Обомлевшие провинциалы задыхались от восторга, орали «бис» и «браво» и стоя аплодировали ей после концерта битых полчаса. Катя выходила к ним с высоко поднятыми руками, склонялась в поклоне чуть ли не до самой земли, пела еще и еще. На вечерний концерт Иван продал за бешеные деньги дополнительно пятьдесят входных билетов. И на следующий день телеграфом отправил деньги жене – расплатиться с рабочими.

Теперь Катя обнималась и целовалась с Костей не таясь. В труппе поползли слухи, что не за горами очередная бурановская свадьба. Но когда гастроли подходили к концу, Костю неожиданно призвали в армию, на переподготовку. Куда – не сказали. Писем писать не разрешили. На два месяца. Сначала Катя плакала несколько дней, а потом поняла, что эти два месяца и для нее не должны пройти даром. Она пришла в кабинет к Ивану и плотно закрыла за собой дверь:

– Ну, где там твой адресок?

Иван ошалело посмотрел на календарь. С тех пор, как он зачислил в штат труппы осветителя Костю, прошел ровно месяц…

Феликс, пробатрачив на Корнилыча шестнадцать лет, начал подозревать, что старик бессмертен. Калеки шептали, что он уже вторую сотню лет разменял, а все как новенький. Но и его час пришел. Корнилыч оказался не вечен. Он гас как свеча, пламя жизни выплясывало последние замысловатые па, но глаза уже были обращены в потусторонний мир. Он твердо решил умереть в одиночестве, то есть в своей комнате, в привокзальном притоне, а не на руках у родной дочери. С ней он бодрился. Раз в две недели его умывали, одевали, везли к родственникам, чтобы те не беспокоились. Возвращаясь, Корнилыч снова ложился в постель в ожидании смертного часа.

Но старуха с косой к нему не торопилась. Застряла где-то по дороге. В доме царило напряженное молчание. Цыгане перестали орать песни по вечерам, девки не водили сюда больше клиентов, калеки перестали ругаться и вот уже месяц пили на кухне тихо, так что слышно было шуршание тараканов в углу. Феликс читал старику Новый Завет по его просьбе, отгоняя образ сумасшедшей старухи, неожиданно возобновившей свои преследования.