Но я не успел понять. Мари как подкошенная рухнула к моим ногам лицом вниз. Конечно, я тут же сделал движение ей навстречу, пытаясь удержать ее, что ли… Даже какая-то смешная мысль мелькнула о том, как неловки бывают самые красивые девушки. И вот она на земле, я над ней и еще какое-то мгновение, пока моя рука тянется к ней, пребываю в полной уверенности, что сейчас она начнет подниматься, и еще думаю, как мне себя вести – обратить все в шутку или пожалеть бедняжку. Мысль эта еще движется, рука уже касается Мари, но всякое отсутствие движения с ее стороны замораживает и ход моих мыслей, и вообще движение жизни вокруг. Между нами повисает невозможность. Я переворачиваю Мари, ее тело отяжелело, она совсем не помогает мне… Челка отлетает назад, и первое, что я вижу, – рану на ее высоком лбу. Большую дыру над левой бровью. Смотрю как завороженный, перевожу взгляд на ее грудь, на живот – никакого движения, она не дышит. Обреченно беру за руку, пытаясь прослушать пульс, и постепенно понимаю, что передо мной не сама Мари, передо мной только ее мертвое тело…

27 апреля. (Страницы не перечеркнуты.)

Теперь, в свете ее смерти, все изменилось. К чему что-то скрывать, к чему лукавить перед самим собой? Все было так и не так. Нужна точность, сейчас, как никогда, мне нужна точность. Честность – до мелочей.

Первое: всю жизнь меня угнетал мой рост. Второе: жизнь моя была скучной и неинтересной. (Правда, сейчас я не вижу в этом ничего особенно страшного. Лучше бы была скучная…) Третье: я позавидовал Севке и захотел стать суперменом.

Стать суперменом самостоятельно представлялось мне нереальным, поэтому я решил связаться с теми достаточно темными и опасными силами, которые меня им сделают. В результате чего сразу же вляпался по уши в страшную историю.

Теперь факты: бар назывался «Молли паб». Я приехал туда ровно к семи тридцати. (Проверил сейчас по программе: через несколько минут после того, как я вошел, начался футбольный матч.) Дальше: девушки появились в половине девятого. Из бара мы вышли после одиннадцати, но когда точно – не помню. Пробую вспомнить, о чем мы с ними говорили, – ничего не получается. Мари что-то рассказывала о каком-то попугае. Но при этом столько смеялась, что в памяти остался лишь ее смех: низкий, хрипловатый, заразительный. Когда мы вышли из бара и девушки заспорили, это выглядело приблизительно так:

Настя:

– Какого черта?! Неужели ты мне не веришь?

Мари:

– Верю, малыш, успокойся.

Настя:

– Тогда я не понимаю…

Мари:

– Случится лишь то, что должно случиться.

Настя:

– Тебе нельзя…

Мари:

– А тебе?

Я:

– Вы про что? – спросил я.

Мари:

– Да так, Настя у нас в ясновидение ударилась, – смотрит на Настю, та опускает глаза.

И что, скажите, можно было вынести из такого разговора?

Мари лежала передо мной, и я не мог оторвать взгляд от ее лица. У меня на руках лежала мертвая женщина. Я никогда не видел мертвых. У меня даже самые дальние родственники либо умерли до моего рождения, либо до сих пор все были живы-здоровы. Не знаю, сколько прошло времени – минута или полчаса, пока звук внешнего мира снова включился в моем мозгу и я стал воспринимать окружающее. Девочка с большим розовым бантом пыталась заглянуть мне через плечо, а мама, невысокая блондинка с прыщавым лицом, отчаянно тянула ее за руку. Старуха с большой черной собакой стояла поодаль и, подперев голову рукой, качала головой и ахала. Мальчики играли в футбол и не повернулись в нашу сторону.

Я замахал руками старухе, закричал, чтобы вызвала «скорую» и милицию. Она закивала мне часто и скрылась в подъезде. Я чувствовал легкую дурноту и полный абсурд происходящего. Сколько мне еще здесь сидеть?

Через некоторое время из дверей общаги вышел Григорий и, пошатываясь, направился в мою сторону. Я окликнул его слабым голосом:

– Женщину убили, срочно вызови милицию с вахты. – Я даже не представлял, что язык может так плохо слушаться, а зубы могут так отчаянно сопротивляться, когда пытаешься их разжать.

Через двадцать минут приехала милицейская машина. Они подняли меня. Сам я встать уже не мог. Ноги затекли.

В отделении милиции мне задавали множество самых разных вопросов, и, несмотря на то что ложь всегда казалась мне отвратительной, я так и не рассказал им ни о Севке, ни о своем кулинарном таланте, ни о предстоящей проверке в «темных кругах». Из моего рассказа все выходило чистейшей воды случайностью: пошел попить пива, встретил девушку, пригласил домой, утром она ушла. Вот и все. Банальная история, если не считать концовки, о которой я ничего толком сказать не мог. Откуда стреляли? Почем мне знать откуда? Я видел только Мари, знал бы, что случится такое, был бы повнимательней. Молодой следователь смотрел на меня с тоской.

Когда меня отпустили, я чуть не бросился к телефону-автомату, чтобы сразу же позвонить Севке. Но на всякий случай решил не пользоваться первым попавшимся телефоном, у меня появилось странное чувство, что за мной следят. Не оглядываясь, я прошел три квартала, сел в троллейбус, проехал несколько остановок и, заметив телефон на углу, вышел, чтобы набрать Севкин номер.

В ответ раздавались только долгие гудки. Справа от меня остановился здоровенный парень в солнцезащитных очках, потоптался, закурил. Я готов был поклясться, что уже видел его сегодня. Неужели в милиции организовали за мной слежку? Или не в милиции? Может быть, я видел его еще раньше? Пока держал голову Мари?

Повесив трубку, я пошел по незнакомой улице. Парень двинулся за мной. Мне стало не по себе. Он не прятался, как это делали в фильмах. Он открыто шел в десяти шагах позади меня и шаркал подошвами время от времени. Мне удалось разглядеть квадратный подбородок и высокий лоб с глубокими залысинами по бокам. Так мы дошли до моего дома. Я поднялся по ступенькам, а он остался стоять на улице и снова полез в карман за сигаретами.

Не дожидаясь лифта, я взлетел по лестнице вверх и, закрыв дверь своей комнаты на ключ, подошел к окну, из которого хорошо была видна площадка перед домом. Никого. Зашел в подъезд?

Поднимается? Я сел в кресло и приготовился ждать, скрестив руки на груди. И в тот же момент почувствовал, что что-то мне мешает. Записная книжка! Надо же! Я даже не вспомнил о ней ни разу в милиции. Забыв о своем преследователе, я снова быстро перелистал ее и снова не нашел ничего интересного…»

Потом он раскрыл книжку на последней странице, где карандашом еле заметно было нацарапано: «ЛЮ: 546-13-12, Фонтанка, д…», достал резинку и аккуратно стер запись.

Дочитав последнюю страницу, Лю кусала ногти до тех пор, пока не обгрызла их под корень. В другое время и в другом состоянии она приняла бы все это за розыгрыш, на которые ее приживалы были большие охотники. Лужица крови, растекающаяся из-под головы молодого человека, который, судя по всему, и был Станиславом Грохом, милиционеры в форме и «скорая помощь» с врачами, не оставляли места надежде, что все произошедшее придумано ее домочадцами. Все было реально, с одной стороны, но с другой стороны, Лю никак не могла связать концы с концами.

Разумеется, в Питере проживает вовсе не одна девушка по имени Маша, именующая себя Мари одному богу известно почему. Но в их осиротевшем доме живет как раз только одна Мари, и она за минуту до появления молодого человека вышла на улицу. Поэтому вряд ли все написанное об убитой девушке относится к ней. К тому же Мари из тетрадки умерла утром, тогда как Мари здешняя с утра была жива и здорова. Лю даже могла бы решить, что молодой человек – начинающий сочинитель и его так называемый «дневник» – лишь плод его воображения. Она уже готова была сдать этой мысли позиции логики, но снова вспомнила сцену с кровью и поежилась.

Когда над ее плечом раздался голос Мари – живой Мари, – она от неожиданности подскочила.

– Как ты?

– А ты? – разглядывая девушку и ощупывая ее руки, на всякий случай спросила Лю.