Наконец барон остановился у стола и ткнул пальцев в лист.

— Здесь, пониже, пиши, — сказал он. — «В лето от воплощения Христова тысяча сто девятое, шестого месяца в замке Понфор». Все.

Он взял лист и восковую палочку, подошел к факелу и, растопив на огне воск, капнул им на пергамент. Ив отошел в сторону. Барон вернулся к столу и приложил к воску печать. Придавливая ее ладонью, он вглядывался в написанное.

— Смотри, — сказал он Иву, насупив брови, — вот здесь плохо, подправь.

Ив подошел. Барон показывал на слова «воплощения Христова», написанные бледнее других.

— Скорей, — сказал барон.

— Поторапливайся! — прогнусавил маршал.

Ив не посмел сесть. Стоя писать было еще труднее. Рука дрожала еще больше. И случилось так, что Ив слишком глубоко окунул в чернила калам и капля их скатилась на лист, залив слово «Христова».

Ив обмер.

В то же самое мгновение рука барона с размаху ударила его по щеке. Он отлетел в сторону и, поскользнувшись на гладком камне пола, упал. Он слышал, как барон позвал экюйе. Кто‑то схватил факел, отчего сразу стало темней. Кто‑то поднял Ива, вытолкнул в дверь и повел вниз по лестнице.

Во дворе, в густых сумерках, еле различимы были очертания стены. Ива свели с подъезда и остановили у двери в подвал. Маршал долго возился с висячим замком, ругаясь. В это время к нему подошел кто‑то, и был слышен тихий разговор и чей‑то отвратительный смех.

— Веди! — крикнул маршал.

Человек, ведший Ива, ткнул его в спину.

Когда Ив, нащупывая ногой ступени, стал спускаться в подвал, он снова услыхал гнусавый голос Клеща, говорившего тому, во дворе:

— Ключ отнесешь сенешалу, а я пойду к барону.

Когда человек, приведший Ива, поднялся обратно по лестнице и железная дверь закрылась за ним, потом глухо стукнул наружный засов, когда, ощупывая руками холодные стены, Ив наткнулся на скамью и, сев на нее, поднял голову, глаза его, постепенно привыкнув к темноте, различили высоко еле видимый смутный свет в продолговатом окне.

Вспоминая, как его вели сюда, Ив понял, что это тот самый подвал, окно которого он видел днем, когда стоял у подъезда главной башни. Значит, под ним та жуткая тюрьма, о которой рассказывал звонарь. И, может быть, его теперь бросят в нее? А завтра Эрменегильда позовет его, а ей скажут: «Школяра нет, и никто не знает, где он». Клещ наврет ей что‑нибудь. Фромон? Он догадается, но что может сделать? Он такой же подневольный раб, как и все в этом замке.

«За что, за что? — шептал в отчаянии Ив. — За чернильную каплю!»

И внезапно — страшная мысль: «А кто же там внизу? Заложник, подданный рыцаря Рено дю Крюзье… Крюзье-на–Эре… Так вот зачем сегодняшние выспрашивания о деревне и о моем имени!»

— Заложник!! — Это слово Ив выкрикнул в неудержимом порыве отчаяния и упал ничком на скамью.

Рыцарь Ожье с нетерпением ждал возвращения маршала, и, когда тот пришел и доложил, что школяр благополучно заперт в подвале, и добавил: «Пусть займется там философией, самое подходящее для этого место», рыцарь Ожье благосклонно улыбнулся и приказал, чтобы немедленно был снаряжен гонец, который отвезет его послание в замок дю Крюзье.

— Выбери человека посмелее. Пусть возьмет на всякий случай короткий меч и спрячет хорошенько под плащом да еще пенион[20] подлиннее. К нему он привяжет мое послание и поднимет к окну привратника Рог чтоб не забыл взять. С коня не сходить и мигом обратно вскачь. Растолкуй ему, чтоб расседлал и пустил на траву коня, не доезжая до Крюзье, а вот обратно чтоб скакал без отдыха сколько будет сил. Я не хочу, чтобы рыцарь Рено тоже захватил у меня заложника. Пусть выезжает чуть свет. Ступай.

Пир в замке Понфор был приурочен к дням рыцарских турниров и связанных с ними празднеств, кончавшихся, по установленному обычаю, в середине лета. Но не это было главной причиной устройства пира. Рыцарь Ожье созвал своих друзей, родственников и вассалов, чтобы объявить о вызове им на поединок Рено дю Крюзье. Эти близкие родственники и друзья, эти покорные вассалы должны были всемерно содействовать, чтобы на поединок съехалось как можно больше зрителей, чтоб обставлен он был особенно пышно, как и подобает знатному роду де ла Туров. Не сомневаясь в счастливом исходе поединка с Черным Рыцарем, не очень ловким бойцом и храбрым только на словах, рыцарь Ожье хотел отличиться перед избранными зрителями и дамой своего сердца Агнессой д’Орбильи со всем блеском своих рыцарских достоинств — смелости, ловкости и красоты. В воображении рисовалась картина его блестящей победы, сопровождаемой ликующими кликами зрителей. День будет солнечный, и он, победитель, в сияющих золотом доспехах, преклонит копье перед сюзереном своего сердца. Какая радость, какое счастье могут сравниться о чувством одержанной победы над исконным врагом своим на глазах у прекрасной дамы — земного воплощения божества, служению которому посвятил себя рыцарь, ее вассал и верный до гроба раб!

Приготовления к пиру начались тотчас после отправления гонца, и более суток замок походил на взбудораженный муравейник. От сенешала до последнего поваренка все сновали с утра до вечера и с вечера до утра с одного двора на другой, из дома в дом, из башни в башню, сталкивались в воротах, сбивали друг друга с ног на темных лестницах. Дым из труб пекарни и кухни стлался по дворам, проникал в жилые помещения вместе с запахом хлеба, пирогов, жареного мяса, подгорающего жира и чесночных соусов.

Большой зал в первом ярусе главной башни, с огромным камином и колоннами с причудливой резьбой капителей, поддерживающими свод в одном из его концов, был разукрашен пестрыми пергамскими[21] коврами и развешанными на стенах изогнутыми восточными мечами, луками, щитами, захваченными в боях с сарацинами. Два длинных стола из досок, положенных на козлы, стояли вдоль зала, третий стол, почетный, для сеньора и избранных гостей, был выше других и стоял поперек под сводом, и скамья к нему была не простая, а с высокой резной спинкой.

Пир начался засветло. День был солнечный и щедро лил широкие лучи света через достаточно большие окна. Перед началом пира хозяин замка, его гости и допущенные к столу приближенные барона вымыли руки, чего в те времена не делали перед обычной едой, как и вообще редко умывались, и что перед званым пиром превращалось в особую торжественную церемонию. Мыли руки у входа в зал в наполненном водой большом круглом каменном бассейне, установленном на широком приземистом постаменте.

К столу двинулись медленным шествием, возглавляемым толстым сенешалом барона с ореховой палочкой в руке. Рыцарь Ожье почтительно вел за руку свою пожилую родственницу, жену рыцаря Жоффруа. За ними шли приглашенные рыцари и их жены со своими приближенными, высшие чины замка, затем экюйе и, наконец, те люди из низшей челяди, которые должны были стоять за скамьями для всяких услуг пирующим господам. Не позабыта была и левретка Клошэт. Ее торжественно, на шелковой подушке, нес экюйе следом за бароном.

На столах искрились в солнечном свете большие золотые и серебряные кубки и чаши, стояли кувшины с вином и с водой к нему, был разложен пшеничный хлеб, ножи и ложки. Бочки с вином стояли у стен, наполняя воздух запахом заморских пряностей.

Пожилая дама, исполняя роль хозяйки дома, знаком руки пригласила гостей занять места. Монах–капеллан, произнеся краткую молитву, благословил хлебы и вино. После этого рыцарь Ожье, преклонив колено, преподнес своей родственнице чашу вина и поцеловал ее руку, а дама поцеловала рыцаря в подбородок и, приподняв чашу, пригубила ее. Это было знаком к началу пира.

Торжественно–размеренная медлительность движений и обрядовая безмолвность мгновенно сменились беготней и шарканьем слуг, вносивших кушанья, разливавших вино по кувшинам, покрикиваниями депансье и бутелье, наблюдавших за порядком подачи блюд и вина, и говором гостей, принявшихся за праздничное угощение.