За дикими утками и прочей болотной дичью следовали жареная баранина, вареные лещи и форели, приправленные пряностями, за ними — плечо дикого кабана и медвежий окорок, обильно политые соусом с перцем и гвоздикой, и, наконец, на огромном блюде, украшенном травой и цветами, целый олень.

Слуги расставляли по столам по указанию сенешала большие глубокие миски с кушаньями и соусами. Миски были общие, и гости вытаскивали из них куски дичи или мяса прямо руками. Жирный соус стекал по пальцам обратно в миску и на стол, капал на платье, лоснился на губах и щеках. Слышались смачные причмокивания и похвалы отменной кухне. Огромные кубки вина быстро опустошались и тотчас же наполнялись вновь.

Особенно отличался супруг родственницы барона, рыцарь Жоффруа, сидевший вместе с ней за почетным столом. Поднимая кубок, он далеко оттопыривал локоть, попадая им в лицо соседа — рыцаря Рауля. Тот и другой были пожилые и изувечены в турнирах и поединках, за что первый был удостоен почетного прозвища «Старый Орел», а второй — «Рауль Великолепный». Жоффруа был хромой, и глубокий шрам пересекал его щеку от виска до рта. У Рауля не хватало одного уха, отрубленного в поединке, и указательного пальца, отрезанного им по прихоти дамы сердца и, как рассказывали, посланного ей в золотой коробочке. У Старого Орла под лохматыми бровями выпучивались белесые глаза и толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Лицо было черное от загара, борода и усы спутаны комком. У Рауля Великолепного бровей не было, глаза с опущенными веками едва смотрели на собеседника и тонкие бледные губы были презрительно сжаты, кожа лица светлая, усы и борода тщательно пострижены.

Жоффруа был ярым охотником, без устали мог скакать он за зверем, не щадя ни своих, ни чужих посевов, отчего постоянно враждовал с соседними сеньорами и всегда нуждался в деньгах. На пир в замок Понфор он приехал в сопровождении одного псаря, превращенного на этот случай в оруженосца, и прихватил с собой двух соколов, которыми хотел похвастать перед рыцарем Ожье.

Рауль всю жизнь думал и говорил о любви, о галантных манерах и о поэмах трубадуров. Сам играл на арфе и сочинял стихи, посвящая их дамам. Сейчас за ним стояли шесть дамуазо — мальчики благородного звания, готовящиеся стать пажами, приехавшие с ним для услуг.

Рыцарь Жоффруа с мятой круглой шапочкой на лысой голове был одет небрежно в тунику не первой свежести с поясом, покрытым жирными пятнами, о который он то и дело вытирал свои грязные волосатые руки. Туника рыцаря Рауля была белоснежная, туго перепоясанная широким поясом, расшитым серебряными и золотыми розами. На плечи накинут легкий шелковый плащ цвета морской волны, схваченный наверху тонкой золотой цепочкой. Длинные прямые волосы сдерживались золотым обручем. На белой руке его сверкал перстень.

Между рыцарем Жоффруа и хозяином замка восседала Клошэт. Рыцарь Ожье выбирал для нее из мясных блюд самые маленькие косточки и серди лся на рыцаря Жоффруа, который, вместо того чтобы следовать его примеру, обсосав кости, бросал их обратно в общую миску. Клошэт вырывала угощение из руки хозяина и жадно грызла кости, возя их по своей шелковой подушке.

С другой стороны барона сидела жена рыцаря Жоффруа, а рядом с ней — рыцарь Оливье со своей супругой.

Этот рыцарь приходился хозяину замка двоюродным братом. Прозвища у него не было: это был скромный человек, не принимавший участия в рыцарских играх и поединках, ссылаясь на больную грудь. Вместо подвигов на путях рыцарской чести и тайных молитв рыцарь Оливье всецело отдался птицеловству. Комнаты его замка были наполнены клетками с малиновками, дроздами, чижами, соловьями, сойками. Куда бы ни ехал рыцарь Оливье, он вез с собой принадлежности птицеловства. Так и теперь он захватил с собой двух лучших своих птицеловов, силки для ловли птиц, клетки и целый набор свистулек–манков. Одет рыцарь Оливье был скромно, в кожаную безрукавку, длинных волос своих не обвязывал и бороду не стриг. Жена его — худая, чопорная и молчаливая. Волосы ее, расчесанные на прямой пробор, были распущены. На голове серебристая лента с розетками сдерживала тончайшую павийскую[22] вуаль, ниспадающую прозрачными складками до полу. Дама эта была настолько богомольной, что, даже сидя за столом, держала в руке с висящими на ней четками Псалтырь[23], куда заглядывала время от времени, хотя злые язычки рыцарских жен и утверждали, что она совсем безграмотная.

Жена рыцаря Жоффруа, худая, высокая, седая, с горбатым носом и длинной жилистой шеей, в длинном черном платье с открытым круглым воротником, была похожа на грифа. Говорила она громко, хриплым голосом, то и дело макая куски хлеба в миску с соусом, и отпивала вино из большой чаши. И, как перед хищной птицей, перед ней лежала горка обглоданных костей. Когда разговор зашел о намерении короля выдать некоторым городам коммунальные хартии на самоуправление, жена рыцаря Жоффруа ударила кулаком по столу, воскликнув:

— Клянусь святым Лаврентием, Людовик Толстый возится с этими малыми людьми[24] потому, что у них мешки полны золота, и отбирает у нас наши жалкие фьефы…

— Что малые люди! Он с вилланами заигрывать стал! — вакричал рыцарь Жоффруа, дожевывая кусок оленины, отчего слова его походили на рычание. — С мерзкими сервами[25]. Они точат на нас зубы. На нас, своих сеньоров, поставленных над ними самим господом богом! Они покорны, когда голодны и раздеты. Нищими их надо делать, а не заигрывать с этими гадинами!

Глаза рыцаря Жоффруа налились кровью, лицо и шея были красны то ли от злобы на короля и вилланов, то ли от вина.

Маршал, суетившийся за спиной барона, нашел минуту подходящей, чтобы предложить позвать жонглера: это Отвлечет гостей от разговоров, и без того наскучивших всем. Так он и Шепнул на ухо рыцарю Ожье.

— Налить еще вина рыцарю Жоффруа, — крикнул барон, — и позвать жонглера!

У столов раздались возгласы одобрения, хотя и не очень восторженные: всем заранее было известно, какие фокусы покажет жонглер, какие он споет песни.

Госелен явился в ту самую минуту, когда в зал одно за другим были внесены любимые всеми кушанья — жареные павлины с имбирем и лебеди с перцем. Нарезанные куски птичьего мяса были прикрыты перьями этих птиц, положены были и их головы, так что, высоко поднятые несущими, они, как живые, плыли над головами гостей. Принесли и пироги с угрями. Все это и вызвало восторженные замечания присутствующих, которые Госелен принял на свой счет и тотчас принялся отвешивать самые изящные поклоны, сперва почетному столу, потом всем остальным, то закидывая полу плаща на плечо, то отбрасывая ее ногой Назад. Этот выцветший зеленый плащ он выпросил у шамбеллана, ведающего баронским гардеробом. Став в соответствующую позу, Госелен приложил виолу к груди и, округлым жестом взмахнув смычком, извлек из инструмента визгливый, дрожащий звук, потЬм запел, или, вернее, ваговорвл нараспев. Решив сделать приятное владельцу Еамка, Госелен отступил от обычной темы жонглерского Пения — боевых подвигов рыцарей или благочестивого жития князей церкви — и спел запомнившуюся ему пастореллу[26] — одного трубадура из Арля[27], заменив имя героини именем «Агнесса» в угоду рыцарю Ожье.

Он пел о том, как она прекрасна, какое белое у нее тело, как похожа она на распустившийся цветок; он пел о том, что очаровательное лицо ее цвета роз и улыбка сладостны тому, кто смотрит на нее; он пел, что ясные глаза ее излучают дивный свет, проникающий в сердце глядящему в них. Он пел, и песня его больше всего нравилась ему самому. Тишина, наступившая в зале, казалась Госелену признаком восхищения слушателей. Любуясь самим собой и стараясь принять позу покрасивее, он даже закрыл глаза, чем помешал себе увидеть людей, задремавших от обилия съеденного и выпитого, от духоты и надвигавшихся сумерек, от однообразия медленного ритма песни с обычными повторами.