Лоскутки огородов, низкие, разлапистые плодовые деревья. За бурлящей рекой с челноками, лодками, пузатыми ладьями, пристанями из потемневшего дерева и приземистыми складами — там и сям раскиданные слободы, едва начинающие золотиться поля, пруды с птицей, бурые рогачи на пастбищах. К лугу едет, погромыхивая, телега с женщинами и детьми, следом с косами на плечах шагают мужчины. Белая одежда резко выделяется на охристом и зеленом.

Сокол поднялся выше, к нагромождению камней у склона горы — местному замку. Тот спал еще, только в знобком рассветном холоде двигались по стенам и смотрели с башен часовые. Одетые так же, как и те, которых пришельцы разогнали. Круглые шлемы, чешуйчатые кольчуги, заправленные в сапоги кожаные штаны. Только на круглых щитах вместо стилизованных весов — олень. Тяжелые шерстяные плащи с запонами, топоры у пояса. Странно мягкий, скрадывающийся шаг.

Сокол присел в стенной нише, крутя головой. Отсюда проснувшийся, удивительно бодрый город был тоже виден, как на ладони. Рядом громко шумела на перекатах река. Ее шум заглушали ласточки. Ближе к замку, за цепочкой внутренней стены стояли терема. Как в детских сказках — резные, разноцветные. С украшенными филигранной резьбой коньками двускатных гонтовых крыш. Только вместо коней по краям были вытесаны сидящие соколы. Стамеской ли, топором — но обозначено было чуть ли не каждое перышко, дырочки ноздрей на клювах, впившиеся в бревно когти. И раскрашены со знанием дела — от серой спинки до светлого подбрюшья в пятнышки, до «усов» и темной шапочки на голове.

На тесных окнах резные запертые ставенки, подпертые точеными столбами крыльца. Богатые хозяева, как и в замке, тоже спят. Прислуга суетится во дворах, растапливает летние печки, колет дрова, подметает. Похоже, и здесь, как на Земле, летом жизнь выходит наружу, и только зимой возвращается в тесные дома. Заклекотав от полноты чувств, Риндир спиралью пошел выше, вдоль тропинки, огибающей склоны — к вершине, где должно было вырасти кольцо Врат. Работа предстоит немалая — вычищать, выравнивать, искать или долбить пустоты, чтобы прятать технические помещения. А наверху приволье, воздух холодный и чистый, и меж обломками камней цветут похожие на шапки лиловые цветы, которые элвилин назвали вереском. И желтые, и белые на сизых стебельках. Их ерошил и раскачивал ветер. Плотно обжимал в полете соколиные перья.

Здесь были только ветер. Да блеск и шум лежащего ниже водопада. Сокол уселся, сложив серповидные крылья, на наклонном камне. Огляделся, впитывая звуки и запахи. Привлеченный колебанием травы, присмотрелся к каменным обломкам, там и сям по ней разбросанным. В тени одного дремала девочка, с головой укрытая линялым плащом, почти сливаясь по цвету с камнем. Риндир принял бы ее за прикорнувшую пастушку, но никого, похожего на местных овец или гусей рядом не было. Из-под плаща торчала ступня, узкая, нежная, наверняка не приученная к ходьбе босиком, несмотря на травяные потеки и царапины на коже. Словно спугнутая взглядом, нога дернулась и убралась под плащ. Зато выглянула рыжая макушка — густого, темного оттенка липового меда.

Девочка спала, склон горы жил утренней безмятежной жизнью. Кто-то стрекотал в траве, жужжа, летали насекомые, шуршал былинками ветер. Все это оттеняла, покрывала бархатным баритоном река. В разноголосицу щебетали в густой зелени невидимые птицы. И вдруг настала тишина. Звук реки остался, а остальное как отрезало. Перья Риндира встали дыбом. Ледяное чужое присутствие можно было резать ножом. Сокол поднялся на крыло: трава внизу двигалась и будто покрывалась инеем. Это было скорее психологическое ощущение, чем реальность. Но без раздумий, на чистых инстинктах сокол спикировал и врезался когтями, заставляя лопнуть кожу и плоть белого с золотым узором змея. Разглядел вытянутую голову, рудименты лап. Понял по дерганью, что добыча жива и все еще рвется к спящей и зубчиками надклювья сломал врагу шейные позвонки.

Тело судорожно билось в траве, голова с ошметками кожи лежала неподвижно, с затянутыми плевой глазами. Клекот атакующего сокола заставил девочку проснуться. Лет четырнадцати на вид, лицо худое и грязное, пальцы стиснуты на краю плаща, поднятого, чтобы загородиться. А глаза изумительные, серые, и волосы падают густой волнистой, даже на вид тяжеленной гривой. Риндир хотел бы как-то ее утешить, успокоить, но вовремя раздумал превращаться. Да и видел это всего лишь мгновение, и прянул в сторону, услышав фырканье, топот, шорох осыпающихся камней, скрип кожи и полязгиванье металла. Взлетев, он созерцал с вышины, как на полянку верхом въезжают трое. Под ними явно были кони — если судить по пышным волосяным хвостам, гривам и копытам. Вот только с боков спускалась длинная, переплетенная, украшенная бусинами, колокольчиками шерсть. Пряди были разноцветно выкрашены, заплетены в косички, скручены жгутами, так что получались узоры. Морды и крупы коней — выбритые, бурые.

Двое охранников в пластинчатых кольчугах и шлемах, с круглыми щитами за спиной — опять стилизованные весы. У обоих в руках короткие копья и топоры у пояса. Риндир изучил оружных мельком, куда больше интересовал его третий. И шерсть его коня была гуще, и узоры обильнее — свидетельствуя о статусе. Зато одеяние матерчатое, простое, больше годящееся для деревенщины, чем для дворянина. Выпадали за образ нарочитой бедности только золотая вышивка, напомнившая штурману убитого змея, меч на кольчатом поясе и золотые весы на золотой же тяжелой цепи, закрепленной на плечах, чтобы не давила шею. Цепь напоминала рыцарскую. Или колодезную, подумал сокол ехидно. И не лениво дяденьке полпуда лишних на себе таскать?

Ехал замаскированный боком, по-женски, на подушке, заменяющей седло. Голову укрывал капюшон, руки до ногтей были упрятаны в длинные рукава, ноги Риндиру и вовсе не удалось разглядеть.

Охранники спешились. Один подставил спину, чтобы господину было удобнее слезать. Второй петлей на палке поднял из травы змеиное тело. Штурман разглядел на его лице ужас и омерзение. Закутанный тоже дернулся, точно сожалел, что покинул лошадь. Быстро заговорил, обращаясь то к телохранителям, то к девочке.

— Koletis! — донеслось до Риндира несколько раз.

Рыженькая куталась в плащ, перебирала, мяла руками ткань. Закутанный шагнул к ней ближе, заговорил быстро и так тихо, что даже острый слух сокола мало что позволял разобрать. Но и все равно ничего понятно не было без перевода, а в лицо под опущенным капюшоном заглянуть Риндир не мог при всем желании.

Закутанный указал девочке на плечо. Она решительно помотала головой. И вдруг бросилась бежать, словно козочка, прыгая по крутой тропинке. И исчезла из виду в густых зарослях у водопада. Телохранители посовещались, взгромоздили господина на подушку и тоже поехали вниз, прихватив в мешке убитую змею.

...Люб открыл глаза.

— Понять бы, кто они и о чем говорили.

Штурман согласно кивнул.

— Я в переводчик все перегнал. Да и на «Твиллег» трансляция постоянно идет, должны уже быть результаты. И позавтракать бы, между прочим.

— Так мы же уже.

— Посущественней чего-нибудь.

Люб нервно фыркнул:

— Ты ж тощий вроде. И куда в тебя столько лезет?

— Это нервное, — сообщил Риндир и пошел доставать из холодильника кибера продукты. Разложил мозаикой на траве цветные банки и тубы. — И вообще, если бы они ребенка хоть пальцем тронули, силой попытались увезти — я бы вмешался.

— И невольно выбрал бы одну из сторон.

— Какую? — штурман выдавил на галету полоску сливок с апельсином. — Это просто девочка против троих здоровых амбалов.

Врач схватил галету и сунул в рот. Прожевал.

— И все равно это не повод вслепую лезть. Может, этот, причепуренный, — ее отец? Забеспокоился, кинулся искать? Сделал ей родительское внушение. Времена здесь дикие, мог переложить через колено и выдрать, так не тронул ведь?