— Товарищ майор, может, привал устроим? Люди устали, обогреться бы надо.

    — Хорошо, — соглашается Млынский и отдает Серегину распоряжение: — Выстави охранение подальше от деревни, чтобы не было никаких неожиданностей.

    — Есть! — ответил Серегин.

    Изба Клавдии Герасимовны в заброшенной деревне. Млынский, Алиев и Серегин — в избе, топится печка. Тепло. Здесь же — Наташа.

    Млынский. Наташа, выйдешь на связь во второе запасное время, а то немцы запеленгуют нас раньше, чем отдохнуть успеем.

    — Передачу отсюда вести?

    — Нет, из леса, отойдя километров на пять… — Посмотрел на карту. — Бондаренко проводит тебя. — Обращается к Серегину: — А сейчас отдыхать!

    Входит солдат.

    — Товарищ майор! Тут до вас добиваются…

    — Кто?

    — Женщина! Вышла на охранение… Горковенко приказал отвести ее к вам! Я говорю — нельзя, командир отдыхает, а она прямо на штык прет…

    — Что же это, я в свой дом должна по докладу входить? Здравствуйте, — прерывает солдата входящая в избу высокая, худая, обвязанная платком по самые глаза женщина.

    Млынский быстро ответил:

    — Здравствуйте! — и обратился к солдату: — Можете быть свободны.

    Солдат уходит.

    Женщина по-хозяйски окинула взглядом всех присутствующих; не торопясь, сняла полушубок, с головы — платок, встряхнула его. Села на лавку, сняла сапоги, надела чувяки и подошла к Млынскому.

    — Ну, будем знакомиться, — с улыбкой сказала она. — Клавдия! Колхозный бригадир, а теперь — председатель.

    Млынский переглянулся с Алиевым.

    — Клавдия… а по батюшке как?

    — Клавдия Герасимовна.

    — Вы извините, мы тут без вас…

    — Да это уж вы меня извините, хозяйка такая плохая. Я сейчас, мигом. Ой, у вас и… и картошка-то уже готовая.

    — Где же ваш колхоз, Клавдия Герасимовна? — спрашивает Алиев.

    — Да как — где? — удивилась она. — Здесь! Колхоз имени Ленина. Правда, сейчас мы в лесу.

    — А что же вы в лесу делаете?

    — Ничего… живем, работаем…

    — И много в лесу колхозников?

    — Баб-то у нас… семьдесят три, мужиков — двое. Ну, детишки… Коровы, овцы, свиньи, куры даже есть. — Она внимательно посмотрела на Млынского и с надеждой спросила: — А вы к нам насовсем? Или временно? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — А то ить мне распорядиться надоть!..

    — Здесь — временно, — ответил Млынский, — а вообще— насовсем! Недалеко от вас будем! Соседи…

    Клавдия Герасимовна молча посмотрела на него, на Алиева и, вдруг засуетившись, начала накрывать на стол, поставила чугунок с картошкой, миску с соленой капустой. Откуда-то из-за двери достала завернутую в тряпку бутылку водки, осторожно поставила на стол.

    Млынский попробовал капусту, кивнул Алиеву, показывая на вилок.

    — Вот, Гасан, вкусно, очень вкусно.

    Клавдия Герасимовна придвигает к майору водку.

    — Командуйте!

    Млынский взял бутылку.

    — Да, никак, довоенная, смотри! Ну пожалуйста, давайте разливайте.

    Хозяйка разливает водку, берет стопку.

    — Со знакомством!

    — За победу!

    Все выпивают, начинают закусывать. Млынский хвалит капусту.

    — Кушайте на здоровье, кушайте, — угощает Клавдия Герасимовна.

    Командир отряда, сочувственно глядя на Клавдию Герасимовну, интересуется:

    — Тяжело без мужчин хозяйство вести?

    — Без мужика всегда тяжело, но справляемся. Вот ведь что бывало: мужики наши и выпивали, да чо греха таить, и кулаком иногда баловались, всяко было. А вот ушли на войну — и осиротели мы… Кушайте… Бабы у нас хорошие, справные, работящие. Вот собрались на сходку и порешили не распускать колхоз, так всем миром и снялись. Вот меня тогда председателем-то заместо Алексеича и избрали. Он на фронте воюет.

    В беседу, оторвавшись от еды, вступает Серегин:

    — А зачем в лес-то ушли? Немцы-то шли стороной, могли бы в деревне жить.

    — А чо же нам, его дожидаться, что ли? Мы в деревне деда Егора оставили. Он хучь и хворый, а службу свою славно несет.

    — Ну а откуда узнали, что мы в деревню пришли? — спросил Серегин.

    — Так вот дед Егор-то и сообщил. Он же разведку вашу увидел. Ну, потом уже все войско. Пришел на заставу и племяшу моему Фролке шепнул…

    — Так у вас и заставы есть? — удивился Алиев.

    — А как же! По всем правилам, — улыбается Клавдия Герасимовна. — Чтоб от немца хозяйство сберечь, надоть и разведку иметь. — Оглядев всех ласковым взглядом, она продолжала: — Располагайтесь тут, кушайте, а я побегу в лес. Радость такую бабам своим рассказать надо… Помощь, может, какая требуется?.. Говори, командир, не стесняйся. Мы всем колхозом поможем!

    Млынский переглянулся с Алиевым, встал, подошел к Клавдии Герасимовне и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

    — Дорогой ты наш человек, Клавдия Герасимовна! Большое тебе спасибо от всех нас… от всей Красной Армии!..

    Клавдия Герасимовна. Сталин-то жив-здоров? Москва стоит?

    — Жив-здоров. И Москва, и Ленинград стоят.

    — А мы и не сумлевались. Ну, я побегу.

    В той же самой комнате, где когда-то допрашивали Петренко, за большим столом сидит гестаповец Шмидт. Напротив него, ссутулившись, — женщина с приятным, но очень усталым лицом. В глубине комнаты на диване — штандартенфюрер Вольф.

    — Госпожа Млынская, вы можете, вы обязаны спасти мужа своего. Да-да, спасти. Это очень просто. Напишите ему записку, несколько слов. Разве это предательство?

    — Что я должна написать?

    — Опишите общее положение вещей таким, каково оно есть в действительности. Ваш муж несколько месяцев находится в лесу, отрезан от мира и не знает, что наши солдаты уже разглядывают в бинокли Москву. Напишите еще, что очень скучаете, что дети ваши больны. Ведь это все правда, не так ли? Мы гарантируем жизнь ему и его солдатам.

    — Я ничего не буду писать, — после небольшой паузы ответила Млынская.

    — Фанатичка! — взорвался Шмидт. — С вами бессмысленно разговаривать! Из вас нужно выбивать фанатизм! И мы сделаем это!

    Вольф поморщился и направился к двери. У порога он обернулся.

    — Не тратьте времени на угрозы, Шмидт, — бросил он по-немецки.

    — Я вас понял, господин штандартенфюрер.

    Зима. Лес. По дороге на мотоцикле едет офицер немецкой армии в форме обер-лейтенанта. Перед сваленным деревом он остановился и осторожно подошел к нему.

    Треск сломанной ветки прозвучал за его спиной, как выстрел.

    Повернувшись, он увидел направленный на него немецкий автомат и услышал окрик:

    — Хенде хох!

    Мгновение… ударом ноги он выбил автомат из чьих-то рук, но кто-то сзади крепко схватил его за шею, пытаясь согнуть голову…

    Он перекинул через себя этого человека, по сам, не удержавшись, упал. На него набросилось несколько человек. Лежа на земле, он пытался еще вырваться, но руки уже были загнуты за спину, а запястья — стянуты жестким, врезавшимся в тело ремнем.

    — Ух, гад фашистский! — ругался матрос Сашка, держась за руку.

    — Ишь, гусь какой…

    Обер-лейтенант только дернулся.

    Лукьянов подтолкнул его дулом в спину.

    — Иди, гад, иди!

    На рассвете часовой разбудил майора Млынского и доложил:

    — Там Полищук и Лукьянов «языка» привели.

    — Впусти, — сказал Млынский.

    Проснулся спавший рядом Алиев.

    …В избу входят Сашка и Лукьянов, очень уставшие. Обер-лейтенант, посиневший от холода, в разорванной шинели, прислонился к косяку двери. Сашка кладет на стол документы и оружие пленного.

    — Товарищ майор, в лесу поймали.

    Лукьянов. Офицер.

    Млынский подошел к обер-лейтенанту. Посмотрел на него и сказал солдатам:

    — Ну спасибо, ребята. Молодцы.

    Алиев раскрыл свой планшет.

    — Фамилия, имя, звание?