Между лучшими друзьями повисло тяжелое молчание — они так и не разговаривали с того дня, неделю назад, когда Лаэли согласилась быть с Алхастом.

ДАРМ'РИСС

Клятый светлый смотрит в сторону, продолжает обниматься с гитарой. Посмотри же на меня, закричи, скажи, что я идиот… ну?

— Она ушла поговорить с Морфеем. Насчет Зеркал.

— Без меня? Ну-ну.

— Пернатый боится тебя до облысения, а Лаэли он… симпатизирует.

Ей многие симпатизируют, да, Алхаст?

Ещё пять тяжелых, медленных минут.

— Что же ты молчишь, светлый?

— Но ведь и ты молчишь, темный.

— Я не собираюсь извиняться! — я вспылил и для наглядности разбил странную голую лампочку, болтающуюся под потолком. Комната погрузилась в полумрак.

Гитарный перебор не умолкал.

— Тебе не в чем извиняться передо мной. Только не обижай больше девочку, хорошо?

— Угрожаешь?

— Прошу.

Я нарывался на драку, на брань, а резкие слова — да только впустую. Пытаться взбесить эльфа — все равно что гасить солнце огнетушителем.

И я сдался, сел рядом и позволил спине согнуться. Давно мне не было так… стыдно?

— Ты не хочешь причинять её боль, но почему-то делаешь это. Почему, Даррис?

— Я… да не знаю я, Алхаст. Зря я пошел в МУМИ, зря уступил уговорам Владыки. Путаюсь. Не понимаю, что происходит.

— Значит, не зря.

Гитара. Полумрак. Чьи-то шаги и голоса в восьмигранке, а мы сидим в этой комнате, в этой шкатулке, заполненной чем-то ранящим — для меня, и чем-то драгоценным — для светлого. Оружие тоже бывает драгоценным.

— Извинись перед ней за меня, Алхаст. Ты же знаешь, я — исчадие Хеля и прочее — извиняться совсем не умею.

— Выражаясь современным студенческим жаргоном, — задумчиво начал друг, — ты не офигел ли?!

— Ну, вы же одно целое и всё такое.

Он фыркнул — беззлобно, тихо. Но упрямо.

— Брось, Алхаст, от тебя не убудет.

— От тебя тоже. Учись — а то прикончат тебя, с твоими принципами, а цветы на могилку мне носить? Уволь.

— Милый мой ботаник, так тебя люблю я… Эй, ты чего?

— Достал, — прошипел эльф, пиная меня подушкой.

Оставаться в долгу перед друзьями — это не в моих принципах. Поэтому я попытался запеленать эльфа в одеяло, но он как-то не желал пеленаться. Может, спеть ему колыбельную? От моего голоса, знаете ли, даже гномы мрут массово, что уж говорить о чувствительном эльфе.

— СПИ, МОЯ РААААА….

ЛАЭЛИ

— Морфей, если ты не согласишься отправиться и поговорить со Стражем, то….

— То что? — поинтересовался депрессующий альв. Следуя садистским советам Алхаста, бедняга пытался залить сердечное горе морковным соком. С плачевными результатами.

— То я выброшусь в окошко!

Я встала на подоконник и с решительным видом скрестила руки на груди.

Альв долгое время озирал мою тушку.

— О, подействовало!

— Что подействовало? Ты согласен?

— Не-а. Морковный сок подействовал. Я пьян и у меня галлюцинации.

— Это я — галлюцинация?

— Ага. Лаэли никогда не несет такую чушь, — доверительно сообщил сокурсник, — о Зеркалах и гибели мира. Так что ты — глюк. Зрительный и слуховой.

— И тактильный — прорычала я, пытаясь приподнять Морфея за шкирку и встряхнуть. — Не хентай мне мозг!

Да-а, такого сдвинешь с места.

Оставив бесплодные попытки, я просто-напросто укусила неудавшегося алкоголика за ухо. У бедняги, подвергшегося таким незаслуженным домогательствам, на глаза выступили слезы.

Только пусть он теперь не вздумает выбрасываться из окна. Он же такой нервный, такой ранимый… и кровь у него синяя.

В общем, спустя полчаса утверждений, что морковным соком ещё никто не допивался до глюков, я материализовала пару бутылочек абхазского вина из папиной коллекции и устроила пернатому дегустацию, благо, по кухне были развешаны Алые Флажки, и никто из однокурсников не видел процесс падения светлого, его скатывания по наклонной плоскости и прочих геометрических упражнений.

Надегустировшись до утиного писка, Морфей пытался рассказать мне грустную историю, как Стейси, вампирочка из библиотеки, дала ему от ворот поворот. История получилась странная и запутанная — периодически её перемежали песни на воинскую тематику и стихотворения, обращенные к некой Женевьеве.

— Лаэ… ик!.. ли! Я… это… я всё сделаю! Хочешь, вот… звезду с неба?

— Не надо, звезда моя, — отказывалась я, прикидывая, где бы достать бедняге рассола на завтрашнее утро. — Достань мне Стража из твоего мира.

— Мой мир — там. Где… ик! Там, где… буря тучей небо мглоет! Ик!..

— Снежи вихрые крутя. Морфей, зайка, но ты ведь это сделаешь? Для меня?

— Для Женевьевы? Всё! В-сё сделаю!

— Вот и славно. А кровососов на свете много, так что не отчаивайся. Хотя бы Вик. А теперь пойдем спать, хорошо?

— Спи, моя… ик!… радость, уснииии! — завыл магик, залихватски выхлебал остаток вина прямо из бутылки и счастливо захрапел на полу.

И что делать с этим цыпленком в собственном вине? То есть соку. Над ним же весь курс будет издеваться, а я себя чувствую виноватой в этом акте жертвоприношения зеленому змию.

В общем, я левитировала альва в вертикальное положение и потащила в нашу комнату. Раз уж Сессен собирается снова ночевать у Эрика, то крылатый может провести ночь на её кровати. Зармике я уломаю — главное, чтобы светлый не умер со стыда, очнувшись завтра в женской комнате. А может, ему ещё лицо пастой вымазать? Или губы накрасить…

Войдя в комнату, я отпустила нити левитации, и Морфей грузно шлепнулся на пол, неразборчиво всхлипывая. Но мне было не до этого….

Секунды две спустя я заткнула рот радостной анимешнице, которая проснулась в глубинах подсознания и ликовала, глядя на растрепанных эльфов, очумело глядящих на меня из вороха простыней.

— Ну поцелуй его, поцелуй! — вопила эта чертова малолетняя яойщица.

— К-кого поцеловать? Морфея? — заикнулся Алхаст, но тут я справилась со своим радужным альтер-эго и начала прикидывать, что все это может значит.

То, что оба парня были в должной мере растрепанны и смущены — уже упоминалось. Пуговицы на рубашке Алхаста были оторваны, а дроу вовсе не обладал таким элементом одежды. Финальный штрих — разломанная в порыве страсти гитара (не удивлюсь, если об чью-то голову), простыни и подушки, валяющиеся по всей комнате.

— Вы сошли с ума, — с грустью решила я.

— Мимо, — хмыкнул Кенррет, залезая под кровать. — А, демон, где моя рубашка?

— На моём столе. Ага, вон там, да… Ну, если вы не сошли с ума, то Лулу права.

— Кто ещё эта Лулу?

— Это я — в детстве и бурном отрочестве. Что ж, пусть девочка порадуется. Алхаст, ну ты и предатель, если честно! Я-то думала, у тебя ко мне нечто вроде нежных чувств или как там называется. А это только прикрытие. Хоть бы предупредил, что ли… И вообще — зкарыаться надо.

— От тебя… вином пахнет.

— Ой, точно. Помогите-ка мне с этим красавцем.

Совместными усилиями мы водрузили ватное тело светлого на кровать демоницы. Ох, надеюсь, Эрик её сегодня вечером не отпустит, а то в нашей комнате вообще не останется никакой мебели — почему-то она в первую очередь ломается при выяснении отношений.

— Ну, мальчики, спасибо, — я-таки вернулась к интригующей теме. — Теперь понятно, Кенррет, почему от тебя Медиана сбежала.

— Не хами, а? — то ли пригрозил, то ли попросил грозный дроу. — И вообще, не понимаю я твоих намеков.

— Ага, конечно. Тогда объясните, что это вы тут делали? Нет-нет, сначала посмотрите друг на друга, а потом ответьте.

Эльфы некоторое время внимательно разглядывали друг друга. Я вольготно расселась на кровати, заплетая храпящему альву косички.

— Э-э, — протянул наконец дроу, отчаянно бурея. — Лаэли, ты же не имеешь в виду те… плакаты… которые у тебя в комнате висят?

— Ой, и как ты догадался? — мы с Лулу хихикали в своё удовольствие. Именно те плакаты, на которых изображены симпатичные большеглазые мальчики, нежно (и не очень) сжимающие друг друга в объятиях. А небо такое голубое-голубое… если вы понимаете, о чем я. Почему-то Алхасту и Кенррету не понравилось такое лестное сравнение, и они дружно заорали на меня.