– Что же ты, Лазарь, такой глупый, что тебя в одном институте не смогли уму-разуму научить?

Вокруг раздался всплеск хохота, а Эрудитов смутился, потеряв дар речи. Хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, совершенно не зная, что ответить.

– Ну, знаешь, Авдотья, думай, что говоришь. Я лицо официальное и важное, могу к ответственности привлечь за оскорбление личности, – наконец прорезался его суровый голос и, видя, что симпатии на стороне старушки, быстро ретировался в служебный кабинет. Каждый остался при своем мнении. А бабка, как в воду глядела, как на картах нагадала. Лазарь Спиридонович без устали прогнозировал себе блестящую карьеру. Вскоре у дипломированного управляющего отделением появилась возможность применить свои знания на практике. Предстояло провести подкормку овощей удобрениями. Обычно этим занимался агроном отделения. На сей раз, он был в отъезде, и Эрудитов взял бразды в свои руки, или, как он любил выражаться, быка за рога.

– Вот привез, – произнес тракторист Тимофей, указывая на тележку, доверху груженую бумажными и полиэтиленовыми мешками.

– Поглядим, поглядим, что ты привез,– Лазарь Спиридонович деловито вперил взгляд на мешки.

– Да ты никак весь склад сюда привез, – почесал он озадаченно жирный затылок.

– Завскладом не было, а сторож и говорит: выбирай, что надо, – покорно ответил тракторист. – Я и выбрал на всякий случай побольше разных удобрений.

– А ты, Тимофей, уверен, что это удобрения, а не гербициды?

– Сторож так сказал, он большой знаток, знает, что и где на складе лежит, – ответил тракторист.

Лазарь Спиридонович напряг свою память, но мозг не выдал никакой информации.

– Ты вот что, Тимофей, давай займись внесением вот этого удобрения, на вид оно подходящее,– без тени сомнения ткнул пальцем в мешок немало довольный собой Эрудитов и направился в конторские пенаты, а Тимофей выехал на овощную плантацию. Лазарь Спиридонович, сидя за массивным столом, предавался радужным мыслям, когда в кабинете неожиданно возникла долговязая фигура Тимофея. – Пожелтели, пожелтели,– упавшим голосом пролепетал он, едва переступив порог.

– Кто пожелтел?

– Растения, овощи, – колени Тимофея задрожал и он опустился на стул.

Эрудитов сидел не шелохнувшись. Мысль, как упрямого бычка, приблизила слово «фиаско», которым Лазарь Спиридонович любил подводить черту в разговоре с подчиненными. И тут же ему вспомнились хождения за знаниями, а вернее, за дипломом. Пробивной силой, изворотливостью он был наделен через край, а вот усердием в постижении теории, не шибко. И это сказалось на первом же году его учебы в сельхозинституте, куда он попал не без помощи фаршированного поросенка и бараньей шурпы (в баранах он толк знал, особенно обожал трехмесячных ягнят… с приправой).

«Я чрезвычайно занятый производством человек, – объяснял он затянувшиеся сроки своей учебы. А в следующий раз торжественно изрекал: – Я в академическом отпуске». Напускал на себя важность, что не подступить. Потом кто-то надоумил его взять в крестные своей дочери профессора Кузьму Ильича. Он так и сделал, и это предрешило конец его хождениям… за дипломом.

«Кузьма Ильич, Кузьма Ильич, – любезно потчевал он профессора, выражая при этом на своем лице высшую степень гостеприимства. Апофеозом вечеринок была частушка, сочиненная местным спившимся поэтом Пегасовым (гонорар – 8 советских рублей, по 2 руб. за строку):

Имея крестного такого,

не надо счастья мне другого.

Я даже в чертовом аду

с таким Кузьмой не пропаду.

Сейчас лицо старушки, как будто наяву предстало перед ним и вспомнились вещие Авдотьины слова.

Если в советскую эпоху весьма редко появлялись такие дипломированные «спецы», то нынче, когда коммерческих вузов хоть пруд пруди, выпуск скороспелых дилетантов, торговля дипломами стали типичным явлением. Столько наплодили «юристов» и «экономистов», что хватит на десятилетия вперед. Знаю одного мэра, преуспевающего по части казнокрадства, финансовых афер, вымогательства и мошенничества. Ранее купив диплом института советской торговли, он съездил в столицу с валютой и стал кандидатом социологических наук (наверное, посчитал, что это престижнее, чем экономических. При его хватке и алчных непомерных аппетитах, дармовом капитале и хамстве, через год-другой станет доктором наук, а там и академиком. При насквозь коррумпированной власти в Украине такие метаморфозы реальны. Если и медицинские вузы выставят на торги дипломы, то больным преждевременные путевки на погост, вечный покой и музыка гарантированы. О времена, о нравы!

ГРАФОМАН

Непризнанный всерьез публикой и изредка обстреливаемый местной критикой, но сознающий свое величие и предназначение на этой грешной земле, поэт Филимон Бузякин, кругленький и толстенький и от того подвижный, как мяч, вкатился в кабинет редактора газеты. Впереди себя, как бесценную реликвию, он нес потертый, туго набитый рукописями, потерявший свои первоначальные контуры, портфель.

– Аристарх, Аристарх Платоныч, – наклонился к самому лицу сидящего за столом над гранками и опешившего от столь неожиданного видения редактора, доверительно промолвил посетитель.– Из литературных кругов мне стало известно, что вы обожаете поэзию. Я высоко ценю людей, тонко чувствующих и понимающих красоту. Вот вам моя рука, вы – мой союзник!

Он протянул редактору пухлую потную ладонь.

– Привет вам от Толика Грибка.

– Кто такой Толик, ребенок, юноша? Что-то не припомню, – напряг память смущенный Аристарх Платонович, оглядывая пришельца в потертом с лоском сером клетчатом пиджаке с зелеными пуговицами.

– Как, вы не знаете Толю Грибка? – вознес руки вверх Филимон. – Да это же восходящая звезда поэзии. Через год-другой о нем заговорит весь мир, ему светит Нобелевская премия в области художественной литературы. Уже сейчас ни один вечер в ЦДЛ не обходится без него. Мы с Толей на дружеской ноге. У нас почти одинаковый стиль, образ мышления и даже критики, эти дармоеды, иногда не могут отличить, где чьи стихи, поэтому мои заслуги нередко приписывают ему, покушаясь на мое авторское право.

– Простите, с кем имею честь? – перебил восторженную речь посетителя редактор.

– Так вы меня не знаете?– огорчился Бузякин, но тут же, воспрянув духом, торжественно представился, при этом сделал особый акцент на слове «пиит», что бишь, на старинный манер значило поэт. – Господин или товарищ, какое у вас ко мне дело? – наконец пришел в себя редактор.

– Ребята из прессы меня хорошо знают, – посетитель принялся перечислять названия газет и журналов, но редактор твердо, с нотками раздражения повторил:

– Какое у вас ко мне дело?

– Самое превосходное, – невозмутимо ответил автор и многозначительно щелкнул замком портфеля. – Вот здесь плоды моих бессонных ночей, вдохновенья, радости и мук. Я великодушно предлагаю их читателям вашей газеты.      Он извлек из портфеля кипу пожелтевших листов бумаги с текстами и с достоинством подал их редактору.

– Вы первый, кому я предлагаю свои творения. Толя Грибок о них высокого мнения. Я не торопился с публикацией, знал, что время – самый строгий критик. Оно просеивает стихи, оставляя самородки. – Насколько я понял, здесь одни самородки?– с тоскою в глазах покосился редактор на рукопись.

– Да, конечно, вы не ошиблись, настоящие самородки. Я халтуру, фуфло не предлагаю.

– Не слишком ли много самородков?

– Чем больше, тем лучше.

И не дождавшись, пока Аристарх Платонович соблаговолит обратиться к его стихам, Бузякин взял верхний лист рукою и, приняв величественную позу, провозгласил:

– «Бедная козочка». Трагедия.

На козочку-бедняжку.

Ой, ду-ду, ду-ду!      

Вороны накликали

черную беду…

– Довольно, довольно, – поморщился редактор и в сердцах воскликнул. – Когда они уже переведутся, эти козочки-розочки, эти слезы – мимозы!