Как-то вечером она не пришла на свидание. На следующий день ее встретил раздраженный самец, злой, грубый мужчина. Слово «дура» вызвало в нем протест, дало силы разорвать связь. На нее не подействовали насмешки. Он настаивал, приходил, писал. На угрозы, ласки, мольбы она отвечала упорным молчанием.

С тех пор она жила без грез, склонив голову над работой. По субботам ходила в кино. Некоторые фильмы заполняли потом всю неделю; она постепенно восстанавливала их в памяти, снова переживала, а пальцы бегали по работе. Сегодня у графа де-Сардера нет никого.

Она вспоминает старика-графа, который мрачно шагал по улице, опустив голову.

Ставни, закрытые первые дни после самоубийства, смущали ее. Она представляла себе труп с посиневшим лицом, с выпавшим из открытого рта языком. Страх отгонял ее от окна, но непонятная сила влекла ее, и время от времени она бросала взгляд на старый особняк. И как-то она заметила высокого блондина. Его комната была во втором этаже. Сегодня не видать улыбающегося лица и светлых глаз; занавески задернуты. Солнце клонится к западу. Франсуаза не идет к окну, — зачем? Сегодня в доме напротив нет никого. Она разочарована. Ей нравятся голубые глаза. Они кажутся ей ласковыми.

Она снова берется за рубаху, брошенную на столик красного дерева; она берется за рубаху — сегодня вечером надо сдать работу жене доктора, матери любовника мадам Фессар. Печка раскалилась, поломанная слюда краснеет, Франсуаза вздыхает и бормочет:

— Племянник Сардера в тысячу раз изящнее Поля и всей его компании.

Ситцевое платье меркнет; в марте темнеет с шести часов.

Няньки катят колясочки на резиновом ходу, глубокие колясочки, из которых выглядывают рожицы жирных, упитанных младенцев.

Во время прогулки няньки встречаются, они объезжают кругом городской сад: дорожки пересекаются около выложенного раковинами бассейна, в котором отражается бюст поэта — гордости города. Холодный ветер вздувает синие вуали, затем они падают на спины, наклонившиеся к кружевным нагрудничкам, намокшим от молока и слюней.

Француженки на высоких каблучках, англо-саксонки — на низких.

Время от времени остановка; под каштаном с набухшими ночка Мм завязываются беседы — пересуды, которые уносит ветер.

Две колясочки на мягких рессорах рядом, словно близнецы, два полированных ящичка без едином царапины.

Карапузы, один, как другой, в нарядных шляпах, капорчиках, завернуты в теплые одеяльца, но такие же слюнявые, как и дети предместий.

По бокам дорожек деревья, на концах черных веток качаются зеленые, зябкие листочки. На подстриженных газонах пробивается нежная травка. Земля на клумбах серая, усеянная кучками черного навоза.

Жак входит в сад. Деревянные и железные стулья расставлены вдоль дорожек. Холодно; никого нет, только, — няньки, колясочки, кружева, ребятишки. Мальчуган в синем клетчатом фартучке катит обруч: он запыхался, раскраснелся, весь поглощен игрой, и нос утереть некогда; он пускается на всякие хитрости, только бы не заехать на лужайку. Из-под его подбитых гвоздями башмачков разлетаемся гравий.

Один стул выдвинулся из общей линии, башмачок задевает за железную ножку, мальчик падает, обруч катится на клумбу; деревянная палочка упала на дорожку.

Мальчуган плачет, встает, концом фартука вытирает ссадину на колене. Он старается удержать слезы, рыдания сильнее его воли. Слезы текут из глаз, из носу; на колене полосы крови и пыли.

Жак кладет руку на плечо ребенку, вытаскивает платок и обтирает колено. Всхлипывания замирают, серые глаза, мокрые от слез, смотрят на Жака; боль улетучивается.

Мальчуган сопит, наклоняется за палкой, лезет на клумбу; обруч опять пробирается по дорожкам, между няньками в белых рукавчиках. Жак слушает стук подбитых гвоздями башмачков, садится на стул и подымает воротник пальто.

Дрозд прыгает по дорожке… Конец зимы, зимы, которую он так любит. Сегодня он вернулся в город после недели, проведенной в деревне. Трамвая звенят, за его спиной гудит город; особняк Сардеров на соседней улице будет напоминать ему о смерти.

Он начал забывать дядю. Ему хотелось бы постичь причину самоубийства, он совсем не в курсе жизни старого графа, знает только, что тот очень любил женщин. Жак тоже любит женщин.

Он смотрит на черноволосую няньку, у которой глаза похожи на глаза Эвелины Майе. Сегодня вечером он пойдет к ней. Она грубо отдастся ему, а потом, пресытившись, начнет пересказывать, как это бывает всякий раз, городские сплетни. Он ненавидит вульгарное розовое белье этой выхоленной, изнеженной, жеманной женщины, которая вышла замуж за адвоката. У адвоката было состояние, теперь он умер.

Колясочки все еще катятся;, это дети женщин, похожих на мадам Майе; продукт законной любви; они уже сейчас богаты, а то, что за ними ходят няньки, придает им солидности. Они не побегут за обручем по городскому саду, не заиграются в формочки на куче песку, не пойдут в городскую школу; бедняжки, они не узнают настоящего детства.

Все в Жаке восстает против Эвелины. А между тем с ней он испытывает острое наслаждение. Но сейчас он одинок, сдавлен городом, чужой толпой.

За решеткой сада проходят трамваи.

В конце дорожки скользит тоненькая фигурка; идет прямо, не виляя бедрами. Эта женщина, конечно, не глядит по сторонам.

Франсуаза торопится; она бросает взгляд на фонтан: на замшелые раковины, на черную воду.

В пять часов ей надо сдать работу, и она спешит. В саду никого — только на скамейке какой-то молодой человек. Она поровнялась с одиноким посетителем сада. Краснеет, опускает глаза, сердце колотится, в ушах шум: это он, молодой Сардер. Она ускоряет шаг. Жак узнал ее. Он истает, улыбается, находит, что она мила, что синяя фетровая шляпа ей к лицу. Она в строгом костюме, ветер треплет белокурые завитки. Девушка не оглядывается. Она слышит за собой шаги. Решетка с толстыми железными прутьями кажется ей огромной, домик сторожа под высокими вязами — дворцом. Ей страшно, она счастлива.

К ней часто приставали на улице. Ее забавляла самонадеянность мужчин, она высмеивала их. А сейчас у нее, обычно такой спокойной, колотится сердце. Вот аптека, аптекарь с седой бородой; дровяной склад и мешки угля и вязаночки дров; ортопедист, бандажи, висящие, как тряпки, стеклянные глаза всех цветов; дощечка доктора, отца лучшего друга любовника мадам Фессар.

Молодой человек настигает ее. Смотрит на обрисованные бедра, длинные ноги, маленькую головку. Он входит во вкус преследования; ему хочется заговорить с женщиной. Это игра, но ему хочется выйти из нее победителем. А соседка-то, оказывается, красивей, чем он ожидал.

Темнеет; проезжают машины, фары зажжены. В большом доме Руссенов темно, ставни закрыты. Руссены отличаются скупостью; зачем жечь зря электричество?

Тень Франсуазы скользит по деревьям; высокие каблучки подгибаются; в темноте сверток сливается с костюмом.

Нет больше Эвелины, нет старого особняка, нет города, нет одиночества, — только незнакомка, которая вот-вот скроется. Не прижми Франсуаза к груди свою жалкую выцветшую лису, было бы слышно, как бьется у нее сердце.

— Мне хотелось бы познакомиться с вами, мадемуазель.

Девушка останавливается. Прислоняется к фонарю.

Мужчина и женщина в светлом кругу, две огромные тени соприкасаются. 

— Мне хотелось бы услышать звук вашего голоса; это глупо, прошу прощенья.

Он говорит низким, глуховатым, но ясным голосом. Перед Франсуазой — белые зубы, загорелое лицо, крепкое тело; к ней склоняется сила.

Сказать она может только: «О, мосье!» Не радость, а тревога сковывает ее всю. Она схватилась за фонарь, чувствует холод чугуна на ладони.

Жаку хочется услышать ее голос. Лицо нежное, глаза синие, окаймленные длинными ресницами, носик тоненький, почти кукольный, но рот тяжелый и высокомерный. На шее лиловые жилки. Но он ждет голоса, движения, которое вдохнет жизнь в эту неподвижную игрушку.

— Ваше окно наверху, ваше окно — единственно симпатичное во всей этой куче домов.