— За любовь к машине у меня будешь получать только «отлично», — сказал Моряк и стал помешивать кашу.

— А можно, я ваши портянки постираю?

— Я свои еще ночью выстирал, вон они сохнут. Ты вот лучше займись автоматом. Сам разбери и собери. А вернутся наши с того берега, и пулемет разберем.

— Ух ты-ы!

Солнце, так хорошо светившее утром, после обеда спряталось за тучу, небо нахмурилось, отяжелело. Стало ясно, что к вечеру пойдет дождь. Партизаны решили укрыться в сарае. Только перебрались, грянул гром и дождь полил как из ведра. Поднялся ветер. Крыша в сарае оказалась до половины целой, и партизаны прекрасно устроились в дальнем углу. Даже костер развели.

— Наши предки так и отапливались. По-черному, — сказал Моряк и встал. — Нам-то хорошо. А каково часовому на берегу? Отнесу ему плащ или сам там останусь, пусть бежит сюда, отогреется.

— Товарищ командир, а я буду часовым? — вдруг осмелел Коля.

Моряк внимательно посмотрел на него:

— Вижу, ты боишься остаться без дела. Отдохни, отоспись, дело тебе будет. Настоящее, боевое задание. А пока что самое главное для тебя дождаться возвращения сестры. Боюсь, придет она в курень и перепугается, что тебя нет.

— Я ей оставил записку: ушел доделывать печку. Это значит, ушел в сарай.

— С кем пошел, не сообщал?

— Зачем же! Вдруг туда наткнется кто чужой.

— Ах, мальчишки, мальчишки! — задумчиво проговорил партизанский командир. — Рано вас война сделала взрослыми…

Вечером партизаны просигналили из-за реки, сообщили, что на ночь остаются там. Есть дело. И только в следующую ночь плот вернулся с тремя гребцами. Моряк и его гарнизон, как он называл трех своих бойцов и Колю, встречали товарищей из-за реки горячей ухой, как изголодавшихся. А те прибыли сытыми, да еще и привезли мешок картошки. Там, в семи километрах, оказалось небольшое, дотла сожженное немцами село Коморы, жители которого второй год зимовали в лесу и молили бога о скорейшем изгнании фашистов.

Когда в тот памятный день по радио сообщили о разгроме фашистов под Москвой, кто-то из жителей Комор вывесил красный флаг над зданием бывшего сельсовета. При оккупантах в этом пятистенном доме жил сельский староста, отец двух полицаев. Целый день развевался тот флаг над селом, а молодежь ходила по улице празднично одетая, пела советские песни, веселилась, словно война уже кончилась. Старики пытались урезонить отчаюг, преждевременно затеявших этот праздник. Но молодые горячие парни не слушались. И согласились только на то, что необходимо выставить посты, чтобы не быть захваченными врасплох, если нагрянут каратели. И только это спасло коморян от жестокой расправы.

Утром в Коморы нагрянули фашисты на большом грузовике. Машина медленно прошла по одной сторона улицы, потом по другой, а эсэсовцы где зажигательными пулями, где факелами поджигали дома. Но все дома были пустыми — люди убежали в лес, еще когда машина остановилась далеко за селом у сожженного за ночь моста и кто-то ударом в рельс подал сигнал тревоги. Не убежал только сам староста Комор, который и вызвал карателей. Однако фашисты его не помиловали. За то, что не справился со своими обязанностями, немцы сожгли его в собственном доме.

Спасшиеся коморяне поместили детей на хуторе лесника, а сами наскоро построили в лесу кто что мог. А так как урожай был закопан в землю, то и с голоду люди не погибли.

С первых дней войны украинцы и белорусы поняли, что оккупанты будут их нещадно грабить, и стали закапывать в землю свой урожай. Сперва рыли ямы во дворах, на огородах, а потом эти схроны стали копать в лесу, подальше от села, которое может сгореть.

«Немцы сами научили все от них прятать», — говорили старики.

И вот теперь эта наука пригодилась коморянам. Кое-как они перезимовали в землянках, разбросанных по лесу. От моста теперь не осталось и следа. Районный староста восстанавливать его не собирался — ему не нужна была дорога в сожженное село. И коморяне целое лето спокойно себе работали на полях, опасаясь только фашистских самолетов, которые имели привычку летать вокруг сожженных сел и расстреливать людей, работающих на полях. Гитлеровцы знали, что погорельцы работают не на них, и нещадно их уничтожали с воздуха. Коморяне и на самом деле работали теперь только на себя и весь урожай увозили в свои подземные хранилища.

Разведчиков «Варяга» коморяне приняли как родных. Накормили, дали с собой и предлагали всяческую помощь, какая потребуется. А молодежь настойчиво просилась в отряд.

В отряд варяжцы пока не взяли никого, так как нужно было в строжайшей тайне хранить место своего расположения. А от дальнейшей помощи не отказывались. Нужно было только срочно достать лодку, потому что плот был уж очень тихоходным средством переправы, а главное, что течением его сильно сносило и каждый раз нужно было по-бурлацки возвращать его вдоль берега к месту причала, и потом только плыть на другую сторону.

Прошло еще три дня, а Веры все не было. Коля, теперь считавший себя партизаном, не смел самовольничать и стал проситься в село, куда ушла сестра. Он объяснил, что это совсем в другом районе, где ни ее, ни его никто не знает, поэтому ничего не случится. Но ему идти не советовали.

— Попадешь на глаза полицаю, что ты ему скажешь? — урезонивал Моряк.

— Выкручусь. Я хитрый! — уверял Коля. — Скажу, что погорелец, из-под Гродно. Потерялся от матери. Возле Гродно живет моя тетя, не раз бывал у нее. А село там правда сгорело. Так что не заврусь.

— Давай еще денек-другой подождем: Красная Армия приблизится, фашисты начнут удирать, им будет не до таких, как ты…

Коля молча кивнул, хотя в душе не был согласен. И занялся лозой. Он плел уже третью заставку. Партизаны охотно переняли его способ ловли рыбы и занялись этим всерьез. Нарезая ровные лозинки и выравнивая их, Коля думал о своем разговоре с командиром отряда. И чем больше ломал над этим голову, тем тверже убеждался, что его не пускают в село, потому что боятся: не проговорился бы, если попадется врагам.

«Не знают они меня! — сердито думал он. — Считают, что только взрослые умеют молчать под пыткой…»

О мучительной пытке Коля, конечно, не имел никакого представления и не знал, что тех пыток, каким обучились фашисты, не могли выдержать даже некоторые взрослые.

Утром Коля попросился в свой курень: мол, проведаю, вдруг сестра приходила, увидела возле сарая незнакомых людей и вернулась, дрожит под березой от страха — не знает, что тут за люди.

Не видя в том никакого подвоха, Моряк отпустил Колю, но на всякий случай послал с ним Сашу Реутова. Партизану наказал остаться в лесу близ поляны, которой тогда разводили костер: боялся вспугнуть Веру, если она вернулась и отсиживается в курене.

Но Коля, как только подошел к своей березе, понял, что сестра не приходила. На записке, оставленной ей, когда Коля уходил с партизанами через болото, он добавил: «Нас теперь много. Не бойся, иди к печке. Я пошел тебе навстречу».

Поддавшись настроению, которое овладело им в шалаше, Коля решил обмануть Реутова, уйти в село без спроса.

Из куреня он выбрался в сторону густого кустарника. По чащобе обошел Сашу, стоявшего возле березового корневища, и направился в деревню.

Но, пройдя с километр, устыдился своего поступка. Ведь партизаны будут искать. Чего доброго, подумают, что пошел доносить полиции. У него даже уши загорелись при мысли о том, как плохо подумает о нем Моряк. Изо всех сил припустил он на перерез тропинке, по которой шли сюда с Сашей. Выбежал на тропу и остановился: почудилось, что его зовут. Так и есть, Саша то посвистывал, то тихо звал по имени. Коля подошел к черному торфянистому берегу ручья, утоптал землю ногами и нацарапал палочкой: «Ухожу искать Вору. Приду через два дня. Коля».

Когда уходил от этой «записки», щеки горели от стыда: ведь все-таки обманывал партизан. Но Коля внушал себе, что тут надо быть твердым, как бывало с мамой, когда собираешься на ночную рыбалку. Почти всегда приходилось удирать через плетень, а то и в окошко. Кричит, грозится, а встретит потом горячими оладышками со сметаной. Взрослым всегда кажется, что с детьми что-то случится, если они уйдут куда-нибудь без спроса.