- Вы сошли с ума! Как вам не стыдно? Наш наставник - он же святой человек! Он делает людям столько добра! Бесплатно!!! А вылезете к нему в постель, бранитесь как какая-то продажная девка! Вы рехнулись! Вы мне гадки! Вы даже не знаете, насколько вы мне гадки! У вас пена на губах?..

   - Да ничего страшного, - равнодушно объяснила я второму Дрею, вытерла губы ладонью.

   Когда ярость раскаляет - губы пенятся. Ярость тем и хороша, что слов-то не надо. А произнесенные с неподдельной яростью слова наливаются страшной силой.

   Теперь поняла, что пора защищать любимого наставника, и дама "способная к учению".

   - Как вы омерзительны! Вы, вы же не такая! Наш наставник, он же, он же... Мне сейчас плохо будет!

   - Рина, это сугубо НАШИ дела с наставником. Мои слова не должны влиять на ВАШУ веру. Это же вера.

   Наставник расслабился - люди, наконец-то, включились, встали стеной на его защиту. В этом и состоят стайные игры, давно известно, как будут вести себя те или иные члены стаи. Наставник это предусмотрел, готовясь к "духовной растяжке".

   А почему люди должны были поступить иначе?

   Первый шквал возмущения затих и наставник решил, что вот теперь пора дать мне по рогам.

   - Вы говорили, теперь я скажу, - голос его налился праведным гневом. - Да по какому праву вы лезете в мою личную жизнь!

   Правду говорить легко и приятно.

   - Наставник, как только вы открыли рот и заявили, что знаете секрет счастья для всего человечества, вы потеряли право на личную жизнь, вы стали публичным человеком.

   И этого простого правила он не знал, человек в черных одеждах, рвущийся в духовные учителя. А ведь эти слова - чистая правда. Человек, который во всеуслышание говорит, что знает, в чем заключается счастье для всех, в первую очередь должен знать то, что как только он произнес эти слова, он добровольно и сознательно отказался от личной жизни. У него не будет того права защиты, которое имеет любой другой человек. Теперь он стоит на перекрестке, открытый всем ветрам. Или - или. Нельзя быть немножко беременным.

   Зрители окончательно запутались, что же тут происходит. Требовалось какое-то простое объяснение, а в то, что я сошла с ума, верилось плохо даже самым рьяным сторонникам наставника. В то, что сидят и спорят два олицетворения противоположных мировоззрений, вообще никому не верилось. Второй Дрей поднатужился и громко выдал объяснение происходящему:

   - Может быть, вы влюбились в наставника?!

   - Конечно, - охотно подтвердила я.

   - Я два месяца хожу сюда и ничего, кроме добра, от наставника не видел! - отчаянно воззвал к здравому смыслу Трий, самый юный здесь. - Даже сейчас он заботится о нас, о наших душах, а вы!

   - Трий, я вас уверяю, что состояние вашей души в сегодняшний день заботило наставника меньше всего, - ну как объяснишь юноше, что он не обязан кидаться на защиту мастера боевых искусств, и если наставник допускает во время занятия такие вот перепалки на глазах учеников, медяк ломаный ему цена, наставнику этому поддельному.

   Трия было жалко больше остальных, взрослых, - он искренне верил человеку в черных одеждах, он перестал есть мясную пищу и мужественно боролся с голодом, он старался выполнять все, о чем говорилось.

   Наставнику было с ним скучновато. И только теперь, он, похоже, понял, что если его ничто не сдерживает в присутствии людей, то уж меня-то они и подавно не способны смутить:

   - И что это за учение за такое? На потолке у нас демоны, в ведах инопланетяне. Любые вопросы, не касающиеся лечения коровьим маслом, вызывают ярость. Чуть приблизишься - ставит защиту. Чуть отдалишься, возвращает на прежнее место. Очень интересно! Если вы, наставник, говорите нам, что мы семья - а мы семья, то давайте вести себя, как принято в семьях. В семьях двери открыты и люди ходят друг к другу в гости. Мы впустили вас в свои дома, пустите и нас к себе в дом!

   И это тоже одно из главных правил, на котором проверяется любой продавец счастья. Если человек открывает рот, и заявляет чужим по крови людям, что мы одна семья - он обязан открыть двери своего дома. Зная и добровольно соглашаясь, что туда потекут сирые и убогие, вороватые и нахальные, прокаженные и опаршивевшие. Понесут свои скучные, мелкие, убогие беды, будут отнимать драгоценное время, топтаться грязными сапогами по чистым половикам, есть приготовленную не для них пищу и пить из не для них поставленных чашек. Но это - закон! Не открыл двери своего дома, не показал любому желающему, какое ты создал счастье для своей мамы, для своей любимой женщины, для своих детей - пошел вон со своим счастьем из наших домов, проходимец!

   А наставник даже этого не знал.

   Но тут он встрепенулся, расправил плечи, зарокотал:

   - Да кто вы такая, чтобы что-то от меня требовать?! Я ваш духовный отец и когда хочу, тогда отвечаю на письма, когда хочу, тогда и зову к себе в дом! Вы должны относиться ко мне с уважением, а вы врываетесь в мою жизнь и хамите! Я НЕ МОГУ ЛЮБИТЬ ВСЕХ!

   Вот оно! Эта была та самая заготовленная заранее наставником речь. Я не зря осталась на духовную разминку, ведьма нашла начало отравленной реки, исток лжи, бесценные слова, слова-ключи, стоящие всех остальных секретных знаний человека в черных одеждах. Все становилось на свои места. И тем гаже было на душе от прояснившейся картинки.

   Не люди управляют словами, а слова людьми. Души людей раскрывались сейчас, как на ладони. Это безрадостное, в общем-то, знание. Чему тут радоваться?

   - Ну и не трындите тогда о доверии! Доверие - штука тонкая и одноразовая! Прежде чем счастье людям нести, себя счастливым сделайте! Вы счастливы?

   - А что вы знаете о моей жизни? Я счастлив!

   - Что-то не похоже.

   И опять же, последние слова были просты и безобидны с виду. Но они, наконец-то, подвели черту: не бывает счастливых людей с мертвыми глазами. Так не бывает. То, что раньше чувствовалось, теперь превратилось в знание, подтвержденное словами человека в черных одеждах. Который, в бессчетный уже раз не понял, что же сказал.

   Ведь по его же собственным словам, я ворвалась в его жизнь, вольготно там расположилась и хамлю, и тут же, следом, он удивлялся, что я вообще могу знать о его жизни. О его жизни я знала теперь все. Противное и скучное это знание.

   Пора было закругляться. Все слова были сказаны, все тайны раскрыты, все метки в нужных местах расставлены.

   Теперь я знала, что глядит из глаз наставника, чьими словами он говорит, откуда черпает речи.

   Внешнее действие тем временем шло своим чередом.

   С искренним гневом вконец запутавшийся мальчик Трий воскликнул:

   - После таких гадких слов вы не сможете остаться среди нас! Мы вас презираем! Вы должны извиниться перед наставником, чтобы, чтобы!...

   И этот нес всякую ерунду. Чтобы - что?

   Но его возглас разбудил в Рине ту властную даму, которой она была вне занятий. Она встрепенулась и заговорила ровно таким же тоном раздраженного провинностью работника хозяина, как пытался говорить второй Дрей. Заговорила, даже не понимая, как это смешно звучит к концу нашего представления.

   - Да!! Как вы себя ведете?! Вы хамите уважаемому человеку! Как вам не совестно! Посмотрите ему в глаза!

   Мы с человеком в черных одеждах и так смотрели друг на друга, словно веревку тянули. И возглас этот всего лишь значил: "примите привычную позу послушания, вы же не имеете права так себя вести, потому что я не помню, чтобы вы себя так вели".

   - С позапрошлой недели я не уважаю наставника, - любезно объяснила я собравшимся. - И наставник это знает.

   Человек в черных одеждах был теперь со мной заодно: разухабистое представление нужно было заканчивать и успокаивать людей очередным "закрыли глазки".

   Тем более, что мальчик Трий вел себя правильно и говорил все нужные наставнику слова:

   - После такого вам лучше уйти!