Махинник поднялся и, понурив голову, начал свой рассказ… Оно конечно, приказ был людоедов истреблять. Да только вот… Когда махинник в войсках был, проверял, как его огнебои большие работают, после взятия одного из градов майя, Таленке, он, прихватив новую ручницу бродил по развалинам, осматривая разрушения. И нарвался на свою беду… В бедном квартале заметил под мусором руку торчащую. Детскую. И не смог мимо пройти… Откинул бревно, другое, разгрёб прелые листья, и вытащил на свет… Девочку двенадцати лет от роду… Только вот странной она была. На людоедов не похожа. Кожа светлая, зубы не дырявые, и волосы прямые. Да и в ушах ничего похожего на серьги уродливые тоже не было. Словно дева из чистых славов тот ребёнок был… Да следов побоев на ней видимо-невидимо. Еле вздымалась плоская пока грудь у подростка, но ещё дышала она. Навёл было Малх на неё ручницу, да Боги миловали — открыла она глаза свои, и обомлел махинник, были они у неё цвета синего, как озёра Великие… А девочка вдруг заулыбалась при виде изобретателя, руку попыталась поднять, что-то сказать… Да вновь сознание потеряла. Дрогнуло сердце мужское. Стукнуло чаще… Таясь ото всех, принёс её в лагерь, накрыв пончо, положил в повозку свою, благо ехал с учеником одним, к которому благоволил, наследником в ремесле своим считая. Тот никому ничего не сказал, и знанием тайны в корыстных целях не воспользовался… Еле выходил махинник девочку неизвестного племени. Но на ноги поставил. Когда вернулся — сказал её всем сиротой, мол, удочерить пожелал. Да в доме своём и оставил… Время шло, росла девица. Война к концу шла. Незаметно пять лет пролетело. Выучилась она славянской молве на диво, да сама красавицей, каких мало было, выросла. Кто не знал — считал её от роду своей. А кто знал — и разницы не видел. Так вот дни летели… Уже девица первую кровь уронила, взрослой стала… А там и… Словом, на сносях она. Шесть месяцев уже, как ходит, дитя Бренданово вынашивая. И решился Малх испросить позволения князя помиловать девицу, и себе и ей благословение…

— Да ты с ума сошёл?! Не думаешь, что творишь? Да я тебя…

Ратибор бушевал, метая громы и молнии, но махинник стоял на своём — мне без неё жизнь не мила, да и не из людоедов она! А совсем другого роду племени, что много южнее живёт! Украли её совсем ребёнком, и так вот выменивали и выменивали, пока она в Таленке не оказалась… Устав ругаться, князь совсем другим тоном произнёс:

— Покажи хоть, какая она?

— Сейчас, княже! Ждёт Иара за дверями!

Просиял махинник и выскочил наружу… Ратибор ожидал всякого, но не такого… Стройная, словно лань, длинноногая, с действительно голубыми глазами, с ровным прямым носиком, и красивого рисунка пухлыми губами… Но самое поразительное — она была практически белокожей… И если бы не чёрные, словно смола волосы, от славянки её было бы не отличить… Девушка смущённо улыбнулась, попыталась поклониться было, но князь успел махнуть рукой, останавливая беременную:

— Не надо!

Та замерла на месте, заливаясь румянцем, а сидящий за столом Ратибор с удивлением рассматривал красавицу… Наконец махнул рукой:

— Идите… Оба… Даю вам разрешение своё. Можете жениться, если уж у вас горит…

Те взялись за руки, шагнули к двери, и тут Ратибор окликнул:

— А откуда же ты родом, девица красная?

Та обернулась, заливаясь вновь краской, и певучим голосом произнесла:

— Не всё помню… Много времени прошло… Город наш в горах находится… На берегу большого озера… А зовётся наш народ — пукина[26]… На город, где мы жили, напали люди копья, и жители бежали… Спасаясь… Так меня взяли в плен…

— Родную речь помнишь, девушка?

Та слабо кивнула:

— Помню, но плохо.

— Ничего страшного. Малх, пусть она всё, что ещё не забыла, на пергамент напишет, да жрецам отдаст…

Тот кивнул, тут же забыв о просьбе друга — он уже праздновал свадьбу…

…Проводив Малха и его нареченную, Ратибор долго смотрел в окно на двор — там отроки весело перешучивались с девицами-портомойками, потом вновь уставился на свиток, вздохнул — уж тридцать пять ему годков минуло. А всё один… Вроде и девиц вокруг много, и глазки строят, да всё некогда. Эх, предки-предки! Какие жёны вам доставались! Сказки про них в народе до сих пор ходят… А я всё бобылём, да бобылём. Никак руки не доходят семьёй обзавестись. Товарищи всю плешь проели — женись, да женись. У всех уже семеро по лавкам. Вот и махинник наш хитромудрый от своих механизмов хитрых оторвался, да нашёл своё счастье. А я… А что — я? Да ничего. Но Малх мне идею подал. Раз где-то там на юге белые люди живут, значит, искать их надобно. Да и Новый океан неисследованный стоит. Посему — быть следующему! Подвинул к себе чистый лист пергамента, обмакнул в чернила из большой морской страхолюдины[27] стальное перо, чётким почерком вывел:

— Через месяц от сего числа послать в океаны Новый и Старый флотилии о десяти больших двулодниках каждая вдоль берегов полуденного и нашего материка. По суше же от градов людоедовых порушенных нарядить отряды воинские, по тысяче дружинников в каждом, снабдив их всем необходимым и проводников из местных взять. И двигаться этим отрядам на Полдень, Восход и Закат Ярилин. К отрядам сиим и эскадрам придать от Рудничной слободы рудознатцев умелых, дабы изучали минералы найденные и карту земель пройденных с месторождениями полезными чертили. Из Рудничного града послать так же три отряда воинских, как выше написано на Полночь, восход и Закат Ярилин, чертить карты земель наших и иннуитских. В земли луров отправить толмачей на учёбу, дабы изучили они языки всех народов, что в их землях живут, и, по возможности, разузнали об их обычаях и нравах. И, по возможности, разузнали, с кем луры граничат на Заходе, Полудне и Полуночи, так же карту земель тех составив…

…Подписался размашисто. Песком присыпал. Сдул. Готово. Растопил на огне палочку воска, поставил оттиск перстня княжьего. Позвал отрока, всегда за дверью ждущего, отдал ему приказ, велел три копии сделать, да на подпись ему принести. А этот вот — отправить в Торжок Старый. Немедля, как остальные сделают документы. Взглянул в окно — однако, вечер уже… Совсем уже от жизни оторвался. Потянулся, хрустнули сладко косточки. Крутанул головой влево-вправо, поднялся. Засиделся он опять на месте. Надо бы проехать по Державе, посмотреть, что и как творится в ней. Да хоть по Славграду прокатиться! Сказано — сделано. Вышел во двор Детинца, оседлал коня. Не породистого вороного с длинной гривой, а простого, в яблоках, сам одежду сменил на такую же простую, но добротную, сел, да выехал через задние ворота. А охране велел язык за зубами держать… Спустился по тропе вниз — совсем другая жизнь здесь! Народ гуляет по улицам, девки песни поют на лавках сидя. Отроки да мужчины неженатые возле стоят, орехи грызут за семечки, зубоскалят, перешучиваются. Проехал князь неузнанным по центральным улицам, углубился в дальние кварталы… Постоял возле места памятного, где первые землянки стояли, с которых град начался. Потом дальше поехал. Дома уже низкие, одноэтажные. Кое-где и вовсе запущенные. Едет Ратибор, брови хмурит — непорядок! Ладно. Есть с кого спросить… И на улицах куда как тише. Отдыхает народ, дела делает домашние. Вдруг слышит, скулит вроде кто-то жалобно. То ли щенок, то ли ещё кто… Непонятно. Поехал на голос — точно. Не показалось. Под мостиком, что через канаву водосточную переброшен. Спрыгнул с коня, заглянул, да охнул — лежит под брёвнами отрок малый, лет восьми от роду, и плачет.

— Ты чего?

Он мужчину увидел, насупился, нос вытер:

— А тебе что? Видишь, шёл, да упал. Ногу подвернул. Теперь выбраться не могу. А мамка ждёт. Я ей обещался. Небось, все глаза уже проглядела.

— И что, никто тебе не помог выбраться?

— Да я недавно тут. На побывку меня отпустили…

Только тут разглядел Ратибор, что одежда на мальчишке форменная, в какой ученики военных школ ходят. Руку парню протянул:

— Хватайся.

— Да я сам…

— Сам-сам…

Пробурчал князь:

— Коли сам, так вылез бы давно. Хватайся, давай.