На собственном опыте он вывел заключение, что придуманная любовь и есть настоящая, ибо воображение превосходит действительность, и личный союз только портит сказку, обещанную прекрасной мечтой. «Лишь почта может обеспечить идеальное любовное приключение, — признавался он мне. — Моя переписка с Эллен Терри была вполне удавшимся романом. Я мог бы встретиться с нею в любую минуту, но мне не хотелось усложнять нашу восхитительную связь. Ей успели надоесть пять мужей, но со мной она не соскучилась. Отношения с миссис Патрик Кэмбл у меня были самые невинные — как у короля Магнуса и Оринтии в «Тележке с яблоками». Она свела в могилу двух мужей, но ее последнее письмо ко мне, написанное перед смертью, начиналось словами: «Милый, милый Джой!»
Богатое воображение сделало Шоу на редкость восприимчивым к женской красоте и обаянию, особенно если они открывались ему через искусство. Он влюбился в актрису Эллен Терри, а не в женщину, и Мэй Моррис он впервые разглядел на очень эффектном фоне. Эту свою особенность он не всегда вполне осознавал и вот что писал в одном из писем о танцовщице Аврелии Пертольди: «Увидав ее на сцене, я врезался по уши, а сойдясь лицом к лицу, — не знал, что мне с нею делать. Я преступил свое обычное правило: беречься соблазнов рампы и серьезно воспринимать только женщину ненакрашенную и самостоятельную».
Как профессиональный критик Шоу был застрахован от чар миленьких, но посредственных актрис — вот почему он попал впросак в жизни. Ту же оплошность выдает и его письмо к Альме Меррей (миссис Форман), участвовавшей в первой постановке «Оружия и человека»: «Я должен отклонить Ваше приглашение зайти и поговорить о сыгранной роли по той причине, что я всегда отчаянно влюбляюсь в женщину, которая дарит мне удовольствие, подобное Вашей вчерашней игре. Я не вынесу картины семейного счастья Формана». Заключительная фраза представляет собой обыкновенную лесть, безответственно расточаемую каждой женщине, с которой Шоу флиртовал, а флиртовал он чуть не с каждой. Лесть служила ему защитой и одновременно выражала романтическую сторону его натуры. Однако иных женщин его лесть сгубила: они были скроены из другого материала и откупиться от них было непросто.
Его победам не было числа. Из знаменитостей пала жертвой, например, Анни Безант, в то время — лучший митинговый оратор. Пылкая и лишенная юмора, она являла полную противоположность Шоу. Весь свой энтузиазм она несла на духовные алтари.
Давно ли под влиянием Брэдлоу она проповедовала атеизм? Давно ли Эдуард Эвелинг заразил ее идеей эволюции? А озадаченная публика уже ловит ее панегирики социализму, вдохновленные Шоу, и еще спустя ка-кое-то время в изумлении лицезреет переход Безант к теософии в духе мадам Блаватской. Другое божество и новая религия дают полную отставку вчерашнему богу и старой вере.
В их первую встречу Шоу сильно не понравился Анни Безант своим легкомыслием. Но уже весной 1885 года она потянула его в свой иконостас. Когда в Диалектическом обществе назначили его лекцию о социализме, Шоу предупредили, что Безант оставит от него мокрое место. «Она в такой степени владела публикой, — объяснял мне Шоу, — что если бы она выдвинула положение «лиловое не есть обязательно розовое» и взволнованным контральто призвала мир что-нибудь возразить на эту глубокую мысль, — все ее слушатели благодарно решили бы, что им наконец открыли истину». В Диалектическом обществе Шоу приготовился к своей неизбежной участи и провел доклад на высшем уровне. Окончив, он сел, но Безант не поднялась против него. Оппозицию возглавил кто-то другой, тотчас же срезанный наповал Анни Безант. Все потерялись от изумления. Шоу тоже растерялся и был окончательно потрясен, когда в конце собрания она попросила его рекомендации в фабианское общество.
Она пригласила его как-нибудь вечером зайти к ней на Авеню-роуд (теперь ее дом снесли). Они разыгрывали дуэты на рояле. Чтобы не оскандалиться, она, словно школьница, заранее отрабатывала свою партию, и играла всегда верно, холодно и в умеренном темпе. Он же отчаянно перевирал и играл с пылом, который она неизменно остужала.
В своем журнале «Наш уголок» она печатала его романы и назначила критиком по разделу живописи. Когда же ее социалистические симпатии оттолкнули от нее умеренных подписчиков (старую гвардию Брэдлоу) и журнальные дела пошатнулись, она из своего кармана стала платить взносы и за Шоу. Секрет раскрылся, и он убрал свое имя из списка жертвователей, подкармливая журнал своими неизданными романами, — когда-то так же был спасен еженедельник «Тудей».
Их постоянно видели вместе на собраниях. Провожая Анни домой, он нес ее непременный саквояж, жалуясь на тяжесть и отклоняя ее нетерпеливые попытки отнять его и понести самой. Не сразу она сообразила, что неучтивость вместе с другими его странностями образует недоступную ее пониманию область.
Этой областью был комедийный дар, отсутствовавший у Безант. Она и не понимала Шоу и тянулась к нему. В искусстве пустой болтовни она была беспомощна, как Пиль[45]. Подобно Брэдлоу, она творила чудеса на трибуне, а в частной жизни совершенно терялась. Брэдлоу делался невозможен, если нотации его теряли новизну. Шоу заявлял, что ему случилось знать лишь двоих людей, совсем неспособных поддержать беседу, — Брэдлоу и Чарлза Дилка. А миссис Безант не умела даже как следует наскучить: или она великая жрица, или просто пустое место.
Вот так же пусты были и паузы между фортепианными дуэтами. Дуэты, впрочем, тоже никуда не годились. А ей уже казались пустыми вечера без него; она ждала, и ждала впустую. Но не такая она была женщина, Анни Безант, чтобы ею можно было позабавиться и забыть. Он хочет серьезных отношений? Пожалуйста! Поскольку супруг ее жил и здравствовал и выйти замуж она не могла, явился на свет договор, где были расписаны условия супружеской жизни с Шоу, чья подпись и была затребована. Он перечитал все пункты. «Великий боже! — воскликнул он. — Да никакая церковь не требует стольких обязательств. Я бы охотнее женился на вас законным образом десять раз подряд».
Для Анни свет клином сошелся на этом договоре. Она ждала, что Шоу подпишет его кровью сердца. Но он его высмеял и настолько явно показал нежелание идти в кабалу, что она потребовала вернуть ее письма. Он разыскал, какие мог, и передал их в следующее и последнее свидание. Едва сдерживая слезы, она вручила ему шкатулку, где хранила все его письма. «Что это?! — воскликнул он. — Вы даже не хотите оставить мои письма! Мне они ни к чему». И переписка отправилась в огонь.
Конечно, разлука была для этой женщины отнюдь не mauvais quart d’heure[46]. Анни поседела, задумывалась даже о самоубийстве. Но личные напасти никогда не могли подкосить ее надолго. Разыгравшиеся тогда же события на Трафальгарской площади отвлекли ее от душевных неурядиц. Разрыв с Брэдлоу плачевным образом сказался на ее финансах, и она просила Шоу порекомендовать ее Стэду — она что-нибудь отрецензирует для «Полл-Молл». Шоу поступил, как в свое время Арчер в отношении его самого. Ему дали для рецензии длиннющую книгу Елены Блаватской «Тайная доктрина», а он передал книгу Анни: пусть пишет отзыв, а уж он с газетой договорится.
Книга принесла Анни полное исцеление. Теософия ее прекрасно устраивала, она рождена быть главной жрицей этой религии. Прочь из Фабианского общества: там она только пятое колесо в телеге, столь успешно погоняемой «старой шайкой», и вообще ничем не заявила о себе, разве единственной статьей в фабианском сборнике, да и то в сравнении с другими статьей детской. Шоу она не позволила тронуть в этой статье ни слова, ни даже запятой.
Однажды в кабинете редактора газеты «Стар» Шоу наткнулся на гранки статьи, озаглавленной «Почему я стала исповедовать теософию?» Взглянул на подпись: Анни Безант. Вихрем примчался он в ее контору на Флит-стрит: да знает ли она, что на заседании Физического общества в его (Шоу) присутствии Блаватскую разоблачили, что чудо, которое она сотворила с гробницей в Аджаре, было просто мистификацией?! Да, Анни слышала об этом, но считает, что теософия ничуть не пострадает, даже если разоблачение и верно, хотя этого она не думает. Тогда Шоу испытал последнее средство: «Зачем вам тащиться на Тибет, какой еще вам нужен Махатма? Вот ваш Махатма. Я ваш Махатма». Однако чары уже не действовали. Они оставались добрыми друзьями, но в дальнейшей жизни Шоу был ей уже не товарищ.